Франсиско Гойя Семья короля Карла IV
один политический
пасквиль не может сравняться по производимому впечатлению с этой
уничтожающей, если не ненамеренной, карикатурой, Такой король, такая
королева должны были означать finis Hispaniae как мировой монархии; такие
фигуры являются на сцене истории не случайно и не случайно, раз явившись,
они продолжают держаться годами, творя до конца то зло, которое им дано
сотворить.
Здоровье Гойи было настолько расшатано, что в продолжение 1792 и 1793
годов он был совершенно лишен возможности писать. Лишь 25 апреля 1794 года
Франсиско Байэу докладывает, что выздоравливающий снова принялся за кисти,
Но сам Гойя повествует о своем состоянии в то же время в очень невеселом
тоне: «Мое здоровье по-прежнему; иногда я так раздражен, что становлюсь сам
себе в тягость, моментами успокаиваюсь, как в данную минуту, сидя за этим
письмом. Но вот я и устал!»
Во время этого болезненного периода Гойя, обреченный на одиночество и
озлобленный физическими страданиями, принялся, развлекая самого себя, за
тот свой труд, который больше всего способствовал его славе. Сначала
«Капричос» были набросаны им для себя и для друзей карандашом и пером, как
кажется, без мысли о публикации, Но, вероятно, советы поклонников пробудили
его увековечить и распространить эти фантазии посредством печати, и Гойя
после долгого промежутка времени (с 1778 г.) снова взялся за гравировальную
иглу.
1.3 Фрески "Дома Гойи "
Первые экземпляры «Капричос» появились в 1797 году, однако лишь в 1799
году Гойя продал четыре экземпляра сборника герцогу Осуны. В 1803 году все
первое издание в 240 экземпляров было уступлено казне за ренту в 12 000
реалов, которую должен был получать сын Гойи на время его пребывания за
границей. Ренту эту Гойя получал, впрочем, и после того, как сын его
окончил учение.
Самый факт покупки казной издания «Капричос» подтачивает, если не
разрушает, легенду о том, что в этих офортах мастер хотел увековечить свое
презрение к королю, к королеве, к премьеру и многим видным государственным
деятелям- Но и, помимо этого, все, что мы знаем о Гойе, едва ли вяжется с
этим намерением. Едва ли мог он создать такой коварный пасквиль на тех
самых людей, с которыми был в лучших отношениях и милостями которых он
пользовался все время. Правда, «введение» Гойи к «Капричос» еще не выясняет
этого вопроса, так как этот комментарий был составлен со слишком очевидной
целью опро-вергнуть появившиеся уже при жизни художника слухи о пам-
флетическом характере его творения и защититься тем самым от врагов,
сумевших натравить на «Капричос» инквизицию (лишь заступничество Годоя
избавило Гойю от серьезных неприятностей). Но, с другой стороны,
невозможно считать за произведение самого Гойи ту записку (не сохранившуюся
в оригинале), в которой дается ключ ко многим из таинственных сцен,
объясняя их аллегориями на те или другие личности и события.
Вообще нарочитость всех до сих пор изобретенных толкований лишь портит
впечатление от этого своеобразного и глубоко потрясающего памятника, Не
помогают уразумению его и коротенькие, несколько наивные пояснения самого
Гойи с их буржуазно-моральными восклицаниями. Если даже допустить, что в
этих толкованиях мастер был искренен, то и тут не может измениться наше
непосредственное отношение к «Капричос» как к чему-то очень загадочному,
очень странному и острому. Это часто бывает, что рассудочная сторона в
художнике неизмеримо ниже его интуитивной, неуловимо вдохновенной, Ведь
истинный художник лучше думает рукой и глазом, нежели мозгом — и в этом
одна из величайших тайн искусства.
По своим сюжетам «Капричос» делятся на сценки с натуры, в которых
участвуют красивые махи, элегантные кавалеры, приговоренные к смерти
преступники, контрабандисты, цирюльники, штаны и старые сводни; на ряд
очень прозрачных сатир общего характера (расслабленные, запеленутые
аристократы, которых кормит людская глупость; модницы, надевшие юбки на
головы и оголившие свои ноги; осел, изучающий свою родословную; осел-
доктор, задавливающий пациента; льстец в виде обезьяны, услаждающий нелепой
музыкой важную персону в образе осла; ослы, учащие юного осленка, и т, п.);
далее идут специальные и очень едкие нападки на лень и невежество монахов,
в которых напрасно видеть сугубую дерзость и религиозное свободомыслие Гойи
и которые были совершенно в характере того времени, когда просвещение
коснулось и Испании. Почти обезоруженная инквизиция доживала свой век,
иезуиты были изгнаны, а правительство, поддерживаемое светским
духовенством, ждало только момента, чтоб отобрать монастырское имущество в
казну.
Самое, быть может, интересное и особенное в «Капричос», нечто такое, чего
не найти было Гойе в современных ему художниках-сатириках,— это длинный ряд
офортов, трактующих шабаш ведьм. Здесь фантазия Гойи дала себе полную
свободу, или, вернее, здесь он особенно внимательно вгляделся в те странные
образы, которые проносились в его лихорадочном и вследствие болезни
особенно восприимчивом мозгу, Нелепо считать всю эту серию за какую-то
просветительную в позитивистском духе сатиру; еще менее можно здесь видеть
намеки на политику, «Чертовщина» эта чисто художественное порождение.
К самым удивительным особенностям «Капричос» принадлежат еще несколько
загадочных листов, к которым не существует никаких положительных
объяснений. Эпилог из «Призраков» Тургенева, некоторые рассказы с
«некрофильской» подкладкой Гофмана и Достоевского напоминают офорт 9-й,
изображающий крестьянина, держащего на коленях труп девушки, который он
вытащил из склепа. Подпись «Tantalo» подчеркивает жуткий смысл этой сцены,
Таким же касанием любви к смерти отмечен и офорт 12-й (влюбленная девушка
вырывает зуб у повешенного, чтобы заручиться им, как талисманом).
Общее впечатление, производимое «Капричос», отвечает именно их названию.
Это фантазии иногда на злободневные темы, иногда вызванные досадой на
окружающее безобразие, Несомненно, что все это творение пропитано духом
великой дерзости. Но «Капричос» не обвинение, брошенное тому или иному
времени, тем или иным лицам, а гордое слово человека, стоящего над прочими,
равно любящего и равно презирающего всех, для которого к тому же (и это
главное) приотворены двери на потустороннее.
В эти же годы Гойей исполнена роспись маленькой церкви Сант-Антонио де ла
Флорида в Мадриде и ряд замечательных портретов, лучших, пожалуй, во всем
его творении.
В религиозном творении Гойи фрески капеллы св. Антония занимают особое
место. Они исполнены с большей любовью и увлеченностью, нежели работы его в
Сарагосе и в мадридском Сан-Изидоро, Но нечего искать и здесь какого-либо
церковного настроения, Весь этот цикл не что иное, как красивая, веселая
фантазия художника, относившегося к религии если и не отрицательно, то, во
всяком случае, более чем легкомысленно.
Наиболее знаменит среди этих фресок купол, в котором Гойя изобразил
святого францисканца, воскрешающего мертвого среди изумленной толпы. Гойя
дал всему происшествию совершенно реалистическую окраску и даже прибегнул к
своего рода оптическому обману. Вокруг святого и его спутников стоит
разнообразная толпа, частью заинтересованная зрелищем, частью глядящая,
облокотившись на перила, вниз, в церковь. Легенда захотела видеть в этих
манолах и махах опять-таки портреты придворных. Существует даже очень
грубый по этому поводу анекдот, Но на самом деле Гойя здесь последовал
реалистическим приемам, которые были введены в церковную живопись еще с XVI
в., и, задавшись целью изобразить событие как можно убедительнее,
представил ту самую толпу, которую он встречал на улицах Мадрида и которая
уже фигурировала в его шпалерах.
Кроме этой центральной сцены, Гойя украсил своды часовни пышными
декоративными композициями, в которых главную роль играют красивые,
женоподобные ангелы, ничего не имеющие общего с христианским представлением
о царстве небесном, И в этом Гойя лишь следовал общепринятому стилю XVIII
века и, в частности, характерно испанской чувственной религиозности,
породившей мистицизм явно полового оттенка.
Среди портретов этого же времени первые места по историческому интересу
занимает ряд изображений герцогини де Альба, об отношениях которой к Гойе
сложились сказания, едва ли имеющие за собой какое-либо основание, Трудно
предположить, чтобы блестящая, красивая аристократка могла бы увлечься
глухим, сильно постаревшим угрюмым художником, Но легенда любит снабжать
знаменитьми именами вечно повторяющиеся альковные сплетни и трудно раз
привитое «общественному мнению» уничтожить. Ведь дошли же эти приверженцы
любовной легенды до того, что не только увидали герцогиню в миленькой
картинке, изображающей в новой редакции сюжет 27-го офорта «Капричос»
(молодого франта и маху на прогулке), но даже в знаменитых двух лежащих
махах, «голой» и «одетой», принадлежащих к наиболее популярньм украшениям
Прадо. Туристам до сих пор упорно рекомендуют видеть в этих картинах
портреты герцогини, несмотря на то что по всему их стилю и особенностям
прически картины эти принадлежат к тем годам, когда покровительница Гойи
уже покоилась в могиле. Она умерла в
| |  скачать работу |
Франсиско Гойя Семья короля Карла IV |
