Фридерик Шопен
удается донести до слушателя все многообразие и техническое
изящество шопеновских этюдов.
Диск, выпущенный отечественной фирмой "Мелодия" сохранил для нас исполнение
сонаты Шопена с участием выдающегося виолончелиста Даниила Шафрана.
Приложение №1
Игорь Северянин 1887-1941
"МЕДАЛЬОНЫ"(Белград, 1934)
Шопен
Кто в кружева вспененные Шопена,
Благоуханные, не погружал
Своей души? Кто слаже не дрожал,
Когда кипит в отливе лунном пена?
Кто не склонял колени — и колена! —
Пред той, кто выглядит, как идеал,
Чей непостижный облик трепетал
В сетях его приманчивого плена?
То воздуха не самого ли вздох?
Из всех богов наибожайший бог —
Бог музыки — в его вселился opus,
Где все и вся почти из ничего,
Где все объемны промельки его,
Как на оси вращающийся глобус!
1926
Приложение №2
Шопен "Шопениана"
Хореографическая композиция в одном акте
сюита пьес для фортепиано в оркестровке Александра Глазунова и Мориса
Келлера Сценарий: Михаил Фокин
Хореография: Михаил Фокин
Возобновление Агриппины Вагановой
Декорации по эскизам Ореста Аллегри
Премьера: 8 марта 1908 года, Мариинский театр, Петербург
Идет в редакции Агриппины Вагановой 1931 года
[pic]
Приложение № 3
Борис Пастернак. Шопен
1.
Легко быть реалистом в живописи, искусстве, зрительно обращенном
к
внешнему миру. Но что значит реализм в музыке? Нигде условность
и
уклончивость не прощаются так, как в ней, ни одна область творчества
не
овеяна так духом романтизма, этого всегда удающегося, потому что ничем
не
Проверяемого, начала произвольности. И, однако, и тут все зиждется
на
исключениях. Их множество, и они составляют историю музыки. Есть,
однако,
еще исключения из исключений. Их два - Бах и Шопен.
Эти главные столпы и создатели инструментальной музыки не кажутся
нам
героями вымысла, фантастическими фигурами. Это -
олицетворенные
достоверности в своем собственном платье. Их музыка изобилует
подробностями
и производит впечатление летописи их жизни. Действительность больше, чем
у
кого-либо другого, проступает у них наружу сквозь звук.
Говоря о реализме в музыке, мы вовсе не имеем в виду
иллюстративного
начала музыки, оперной или программной. Речь совсем об ином.
Везде, в любом искусстве, реализм представляет, по-видимому,
не
отдельное направление, но составляет особый градус искусства, высшую
ступень
авторской точности. Реализм есть, вероятно, та решающая мера
творческой
детализации, которой от художника не требуют ни общие правила эстетики,
ни
современные ему слушатели и зрители. Именно здесь останавливается
всегда
искусство романтизма и этим удовлетворяется. Как мало нужно для
его
процветания! В его распоряжении ходульный пафос, ложная глубина и
наигранная
умильность,- все формы искусственности к его услугам.
Совсем в ином положении художник реалист. Его деятельность - крест
и
предопределение. Ни тени вольничания, никакой блажи. Ему ли играть
и
развлекаться, когда его будущность сама играет им, когда он ее игрушка!
И прежде всего. Что делает художника реалистом, что его создает?
Ранняя
впечатлительность в детстве,- думается нам,- и
своевременная
добросовестность в зрелости. Именно эти две силы сажают его за
работу,
романтическому художнику неведомую и для него необязательную.
Его
собственные воспоминания гонят его в область технических
открытий,
необходимых для их воспроизведения. Художественный реализм, как нам
кажется,
есть глубина биографического отпечатка, ставшего главной движущей
силой
художника и толкающего его на новаторство и оригинальность.
Шопен реалист в том же самом смысле, как Лев Толстой. Его
творчество
насквозь оригинально не из несходства с соперниками, а из сходства
с
натурою, с которой он писал. Оно всегда биографично не из эгоцентризма,
а
потому, что, подобно остальным великим реалистам, Шопен смотрел на
свою
жизнь как на орудие познания всякой жизни на свете и вел именно
этот
расточительно-личный и нерасчетливо-одинокий род существования.
2.
Главным средством выражения, языком, которым у Шопена изложено все,
что
он хотел сказать, была его мелодия, наиболее неподдельная и
могущественная
из всех, какие мы знаем. Это не короткий, куплетно
возвращающийся
мелодический мотив, не повторение оперной арии, без конца
выделывающей
голосом одно и то же, это поступательно развивающаяся мысль, подобная
ходу
приковывающей повести или содержанию исторически важного сообщения.
Она
могущественна не только в смысле своего действия на нас. Могущественна она
и
в том смысле, что черты ее деспотизма испытал Шопен на себе самом, следуя
в
ее гармонизации и отделке за всеми тонкостями и изворотами
этого
требовательного и покоряющего образования.
Например, тема третьего, E-dur-ного этюда доставила бы автору
славу
лучших песенных собраний Шумана и при более общих и умеренных
разрешениях.
Но нет! Для Шопена эта мелодия была представительницей действительности,
за
ней стоял какой-то реальный образ или случай (однажды, когда его
любимый
ученик играл эту вещь, Шопен поднял вверху сжатые руки с восклицанием:
"О,
моя родина!"), и вот, умножая до изнеможения проходящие и
модуляции,
приходилось до последнего полутона перебирать секунды и терции
среднего
голоса, чтобы остаться верным всем журчаньям и переливам этой
подмывающей
темы, этого прообраза, чтобы не уклониться от правды.
Или в gis-moll-ном, восемнадцатом этюде в терцию с зимней дорогой
(это
содержание чаще приписывают С-dur-ному этюду, седьмому) настроение,
подобное
элегизму Шуберта, могло быть достигнуто с меньшими затратами. Но
нет!
Выраженью подлежало не только нырянье по ухабам саней, но стрелу пути
все
время перечеркивали вкось плывущие белые хлопья, а под другим
углом
пересекал свинцовый черный горизонт, и этот кропотливый узор разлуки
мог
передать только такой, хроматически мелькающий с пропаданьями,
омертвело
звенящий, замирающий минор.
Или в баркароле впечатление, сходное с "Песнью
венецианского
гондольера" Мендельсона, можно было получить более скромными средствами,
и
тогда именно это была бы та поэтическая приблизительность, которую
обычно
связываешь с такими заглавиями. Но нет! Маслянисто круглились и
разбегались
огни набережной в черной выгибающейся воде, сталкивались волны, люди, речи
и
лодки, и для того, чтобы это запечатлеть, сама баркарола вся, как есть,
со
всеми твоими арпеджиями, трелями и форшлагами, должна была, как
цельный
бассейн, ходить вверх и вниз, и взлетать, и шлепаться на своем
органном
пункте, глухо оглашаемая мажорно минорными содроганиями своей
гармонической
стихии.
Всегда перед глазами души (а это и есть слух) какая-то модель,
к
которой надо приблизиться, вслушиваясь, совершенствуясь и отбирая.
Оттого
такой стук капель в Des-dur-ной прелюдии, оттого наскакивает
кавалерийский
эскадрон эстрады на слушателя в As-dur-ном полонезе, оттого
низвергаются
водопады на горную дорогу в последней части h-moll-ной сонаты,
оттого
нечаянно распахивается окно в усадьбе во время ночной бури в середине
тихого
и безмятежного F-dur-ного ноктюрна.
3.
Шопен ездил, концертировал, полжизни прожил в Париже. Его многие
знали.
О нем есть свидетельства таких выдающихся людей, как Генрих Гейне,
Шуман,
Жорж Санд, Делакруа, Лист и Берлиоз. В этих отзывах много ценного, но
еще
больше разговоров об ундинах, эоловых арфах и влюбленных пери,
которые
должны дать нам представление о сочинениях Шопена, манере его игры,
его
облике и характере. До чего превратно и несообразно выражает подчас
свои
восторги человечество! Всего меньше русалок и саламандр было в
этом
человеке, и, наоборот, сплошным роем романтических мотыльков и эльфов
кишели
вокруг него великосветские гостиные, когда, поднимаясь из-за рояля,
он
проходил через их расступающийся строй, феноменально
определенный,
гениальный, сдержанно-насмешливый и до смерти утомленный писанием по ночам
и
дневными занятиями с учениками. Говорят, что часто после таких
вечеров,
чтобы вывести общество из оцепенения, в которое его погружали
эти
импровизации, Шопен незаметно прокрадывался в переднюю к какому-
нибудь
зеркалу, приводил в беспорядок галстук и волосы и, вернувшись в гостиную
с
измененной внешностью, начинал изображать смешные номера с текстом
своего
сочинения - знатного английского путешественника, восторженную
парижанку,
бедного старика еврея. Очевидно, большой трагический дар немыслим
без
чувства объективности, а чувство объективности не обходится без
мимической
жилки.
Замечательно, что куда ни уводит нас Шопен и что нам ни показывает,
мы
всегда отдаемся его вымыслам без насилия над чувством уместности,
без
умственной неловкости. Все его бури и драмы близко касаются нас, они
могут
случиться в век железных дорог и телеграфа. Да
| |  скачать работу |
Фридерик Шопен |
