П.А Столыпин. Политико-психологический портрет
ъединенное дворянство... Таким образом, видимой власти Столыпина
приходилось вести тяжкую борьбу и сдавать одну позицию за другой. Это были
ошибочная политика компромисса, политика, стремящаяся путем взаимных
уступок добиться чего-нибудь существенного. Может быть, надо было
послушаться моих советов, дать бой и порвать с этими веяниями... Столыпин
умер политически задолго до своей физической смерти».
Но в данном случае важнее другое: как Гучков объяснял причины
недовольства реакции Столыпиным. Ведь, в самом деле, это выглядит на первым
взгляд странно: человек точно таких же правых устремлений, как и его
.оппоненты, проводивший, как авторитетно подтвердил Крыжановский, их же
собственную программу, недавний кумир и надежда «верхов» и всего правого
лагеря вдруг сделался для них регsопа поп gгаtа. Отдавая себе отчет в
парадоксальности ситуации, Гучков объяснял ее следующим образом: «Как это
ни странно, но человек, которого в общественных кругах привыкли считать
врагом общественности и реакционером, представлялся в глазах тогдашних
реакционных кругов самым опасным революционером. Считалось, что со всеми
другими так называемыми революционными силами легко справиться (и даже, чем
они левее, тем лучше) в силу неосуществимости тех мечтаний и лозунгов,
которые они преследовали, но, когда человек стоит на почве реальной
политики, это считалось наиболее опасным. Потому и борьба в этих кругах
велась не с радикальными течениями, а, главным образом, с целью свергнуть
Столыпина, а с ним вместе и тот минимум либеральных реформ, которые он
олицетворял собою. Как вы знаете, убить его политически удалось, так как
влияния на ход государственных дел его лишили совершенно, а через некоторое
время устранили его и физически».
Если согласиться с этим наблюдением Гучкова, то оно будет верно при
условии, что программа Столыпина противостояла программе его правых
оппонентов. А между тем, как отмечалось, это была их собственная программа.
Ведь против главного звена этой программы, имевшего действительно жизненное
значение для режима,—аграрного, ни Дурново, ни Трепов не возражали ни
единым словом. Их не устраивала именно та реформистская мелочь, которую так
скрупулезно перечислил Изгоев.
V.
Поставим вопрос следующим образом. Допустим, весь приведенный
Изгоевым перечень был бы целиком осуществлен. Уменьшилась бы от этого
политическая власть царизма? Ответ очевиден. И в самом деле, с какой
стороны мог ущемить права и власть короны новый полицейский устав или
отмена волостных судов и даже упразднение земских начальников? Наоборот, в
обычных условиях они бы только укрепили режим и на это укрепление и были
рассчитаны. Правые это отлично понимали. Очевидно, дело было не в самих
этих куцых реформах, а в том, что они даже в отдаленной степени не
соответствовали потребностям и задачам страны. Социально-экономические,
политические и другие противоречия, как показала революция 1905—1907 гг.,
оказались так глубоки, режим настолько изжит, судьба и будущее страны так
зависели от разрешения этих противоречий, что требовались не «реформы», а
«Реформа»— радикальное обновление всех политических и других институтов
страны. Иными словами, страна и в годы столыпинской реакции и столыпинских
«реформ» переживала не конституционный, а революционный кризис.
В такой ситуации столыпинские «реформы» становились невозможными потому,
что расширяли плацдарм для борьбы за подлинные кардинальные преобразования.
В то же время стояние на месте, отказ от каких-либо «реформ» также
приводили к росту недовольства в стране, усилению революционных настроений,
кризису всей третьеиюньской системы, крутившейся на холостых оборотах. Вот
эта ситуация заколдованного круга и была подлинной причиной конфликта
«верхов» со Столыпиным. В условиях самодержавного режима этот конфликт мог
выражать себя именно в тех формах, в которых происходило изничтожение
несостоявшегося Бисмарка. В доказательство можно сослаться на судьбу
Коковцова, сменившего Столыпина на посту главы правительства. В отличие от
своего предшественника, это был бюрократ старой школы, без всяких
ораторских и актерских претензий, твердо усвоивший науку «не высовываться».
И тем не менее его также очень скоро съели те же силы, что и Столыпина,
притом по тем же мотивам заигрывания с Думой и либералами, хотя новый
премьер и не пытался вести свою какую-то особую линию в духе Столыпина.
Но напрашивается возражение. Самая-то главная—аграрная реформа—детище
Столыпина—продолжалась, и, получи он просимые 20 лет покоя, она бы в корне
изменила ситуацию, стаи исходной базой всестороннего и быстрого прогресса.
Увы, и это не так. Допустим, что новый аграрный курс увенчался бы полным
успехом. Безусловно, это усилило бы социально-экономический и иной прогресс
в стране. Но он не был бы таким, какой нужен, чтобы выдержать все более
ужесточавшееся соперничество с великими державами за историческое
выживание, сохранение ранга и позиций великой державы.
Многие наши историки, зараженные вульгарным экономическим материализмом,
который они выдают за марксизм, считали и считают, что в случае успеха
столыпинская аграрная политика создала бы и стране чистого фермера, с одной
стороны, и чистого пролетария—с другой. На самом деле указ 9 ноября 1906
г,—закон 14 июня 1910 г. не создавали ни того, ни другого. Вместо фермера
рождался кулак с рутинным экономическим мышлением, азиатскими приемами
эксплуатации своих односельчан, с минимумом предпринимательской инициативы,
политическим консерватизмом и т. д., вместо чистого пролетария—батрак с
наделом со всеми вытекающими отсюда качествами и последствиями. Фермер—это
не просто хозяин своей земли, это гражданин с чувством собственного
достоинства, независимости и свободолюбия. Только такой человек мог стать
субъектом быстрого экономического прогресса. «Фермер», создаваемый
Столыпиным, был весьма далек не только от американского фермера, но и от
французского парцелльного крестьянина. А уж о батраке с наделом как
ускорителе прогресса тем более не приходится говорить.
В чем же причина такого феномена? Ответ один: в сохранении царского
режима и помещичьего землевладения. Что касается второго, то главное здесь
было даже не в количестве помещичьей земли, хотя это имело, конечно,
большое значение, а в самом факте существования помещичьего землевладения,
особенно латифундиального—гигантской раковой опухоли, которая
консервировала отсталость крестьянского хозяйства, сословную
неравноправность и обособленность крестьянства, его хозяйственную
безынициативность и т. д. и т. п. Без уничтожения помещичьего землевладения
как непременного предварительного условия действительно радикальной
аграрной реформы последняя не обеспечивала прогресс в нужном темпе и
качестве. Если бы все осуществилось по-столыпински, страна и впредь была бы
гораздо ближе к Турции, чем к Франции или Германии.
Как известно, после Октябрьской революции в силу разных причин
крестьянство не получило всей помещичьей земли. Да и та прибавка, которая
была получена, вскоре была съедена дроблением крестьянских хозяйств и
ростом сельского населения. Но именно в годы нэпа крестьянство стало
проявлять огромную хозяйственную активность, расцвел дух предприимчивости,
новаторства, большой размах получили разные формы кооперации и т. д. И
главная причина этого—ликвидация класса помещиков. К великому сожалению,
все эти многообещающие перспективы были уничтожены «годом великого
перелома» и последующим истреблением цвета крестьянства. С вершины
сегодняшнего исторического опыта теперь особенно хорошо видна главная,
коренная причин банкротства Столыпина. Органический порок его курса,
обрекавший его на неминуемый провал, состоял в том, что он хотел
осуществить свои реформы вне демократии и вопреки ей. Сперва, считал он,
надо обеспечить экономические условия, а потом уже осуществлять «свободы».
Отсюда—все эти формулы: «сперва гражданин, потом гражданственность»,
«сначала успокоение, потом реформы», «дайте мне 20 лет покоя...» и т. д. Но
даже его горячий поклонник П. Струве, от всей души желавший успеха своему
кумиру, понимал, что такая политика обречена. «Именно его (Столыпина.—А.
А.) аграрная политика...— писал он,—стоит в кричащем противоречии с его
остальной политикой. Он изменяет экономический «фундамент» страны, в то
время как вся остальная политика стремится сохранить в возможно большей
неприкосновенности политическую «надстройку» и лишь слегка украшает ее
фасад».
История повторяется. Как ни удивительно, подобная ошибка была совершена
значительно позже и совсем в иных исторических условиях. Экономическая
реформа 60-х годов провалилась у нас точно по той же причине: ее хотели
осуществить вне демократии и без демократии. Результат известен и вывод
очевиден: не повторить Столыпина.
Список литературы:
1. Петр Аркадьевич Столыпин. Полное собрание речей в Государственной
думе и Государственном совете. 1906-1911 гг. «Нам нужна великая
| |  скачать работу |
П.А Столыпин. Политико-психологический портрет |
