Петр I и исторические результаты совершенной им революции
его всем
взрослым кукиш: "Накося — выкусите".
Даже в изданной в 1948 году советским издательством "Молодая
Гвардия", биографии Петра, историк В. Мавродин и тот признает, что Петр
ненавидел все русское.
"Но близость Петра к "Кокую", это "фамилиарите", — пишет он, — с
пестрым населением немецкой слободы имели и отрицательную сторону.
В своем, еще незрелом уме Петр путал бородатых стрельцов и
церемониал кремлевских покоев, обычаи царского двора и его благолепие, то
есть все, что как бы олицетворяло собой порядки, породившие и страшное 15
мая 1682 года и ненавистную Софию и ее "ближних бояр", со всеми сложным и
многообразным укладом русской национальной жизни. Возненавидев стрельцов и
бояр, он возненавидел и среду, их породившую, и обстановку, их окружавшую.
Увидев язвы на теле Московского государства, обратив внимание на
бесчисленные недостатки (положим не на такие уж бесчисленные.) русской
действительности, он начал отворачиваться от нее. Раздраженный Москвой, он
повернулся лицом к иноземному Кокую, подчас слишком опрометчиво решая спор
запада и Руси в пользу первого, слишком неразборчиво заимствуя у Запада на
ряду с полезным, ненужное для Руси".
В Кокуе, к ужасу всех москвичей, русский царь завел себе любовницу
немку, дочь винного торговца, Анну Монс... Как стали относиться москвичи
после всего этого к молодому царю, сыну Тишайшего царя? На этот вопрос С.
Платонов дает следующий ответ:
"...Дружба Петра с иноземцами, эксцентричность его поведения и
забав, равнодушие и презрение к старым обычаям и этикету дворца, вызывали у
многих москвичей осуждение — в Петре видели большого греховодника".
И надо сказать, москвичи имели право так думать.
Немецкие кафтаны, пьянство с иностранцами, дикие выходки, все это
москвичи расценивали как ребячью блажь. Надеялись, что когда юный царь
женится — то он остепенится. Но и женитьба не положила конец недостойному
поведению царя. Как мы увидим дальше, Петр заимствовал в Кокуе, а позже в
Европе, главным образом ненужное для России, а то, что он заимствовал
полезного, благодаря насильственным и жестоким мерам, он тоже превращал
только во вредное для России и русского народа.
"Ненависть к Москве, — законно утверждает И. Солоневич в "Народной
Монархии", — и ко всему тому, что связано с Москвой, которая проходит через
всю "реформаторскую" деятельность. Петра, дал, конечно, Кокуй. И Кокуй же
дал ответ на вопрос о дальнейших путях. Дальнейшие пути вели на Запад, а
Кокуй был его форпостом в варварской Москве. Нет Бога кроме Запада и Кокуй
пророк Его. Именно от Кокуя технические реформы Москвы наполнились иным
эмоциональным содержанием: Москву не стоило улучшать — Москву надо было
послать ко всем чертям со всем тем, что в ней находилось, с традициями, с
бородами, с банями, с Кремлем и с прочим."
Юность, проведенная среди иностранного сброда в Кокуе привела к
тому, что в Петре Первом, по характеристике Ключевского "вырастал правитель
без правил, одухотворяющих и оправдывающих власть, без элементарных
политических понятий и общественных сдержек".
II
Петр Первый, как мы видим из характеристики основных черт его
личности, Ключевским, — не мог иметь и не имел стройного миросозерцания. А
люди, не имеющие определенного миросозерцания, легко подпадают под влияние
других людей, которых они признают для себя авторитетами. Такими
авторитетами для Петра, как мы видим, били Патрик Гордон и Лефорт, влияние
которого на Петра, как признают все современники, было исключительно.
Петр не самостоятельно дошел до идеи послать все московское к черту
и переделать Россию в Европу. Он только слепо следовал тем планам, которые
внушили ему Патрик Гордон и Лефорт до поездки заграницу и различные
европейские политические деятели, с которыми он встречался в Европе.
Политические деятели Запада, поддерживая намерения Петра насаждать
на Руси европейскую культуру, поступали так, конечно, не из бескорыстного
желания превратить Россию в культурное государство. Они, конечно, понимали,
что культурная Россия стала бы еще более опасна для Европы. Они были
заинтересованы в том, чтобы Петр проникся ненавистью к русским традициям и
культуре. Понимали они и то, что попытки Петра насильственно превратить
Россию в Европу обречены заранее на неудачу и что кроме ослабления России
они ничего не дадут. Но это то именно и нужно было иностранцам. Поэтому то
они и старались утвердить Петра в намерении проводить реформы как можно
быстрее и самым решительным образом.
В книге В. Иванова "От Петра до наших дней" мы читаем: "Передовой ум
Петра, безудержно восхваляется в сочинении Франсиса Ли, расточаются похвалы
намерению Петра произвести реформы. В Торнской гимназии во время диспута
утверждалось, что русские до сих пор жили во мраке невежества и что Петру
суждено развить в Московии науку и искусство". "Уже в Митаве Петр раскрыл
свое инкогнито и, — как пишет историк Валишевский, — поразил гостей
"насмешками над нравами, предрассудками, варварскими законами своей
родины".
"Интересно проследить, — пишет В. Ф. Иванов, — первое заграничное
путешествие Петра: а) Идея поездки дается Лефортом, кальвинистом и
пламенным поклонником Вильгельма III, б) относительно маршрута идет
переписка с Витзеном, который поджидает посольство в Амстердаме, в) Лейбниц
принимает самое горячее участие во всех событиях поездки и старается
создать европейское общественное мнение в пользу будущего реформатора
России, г) конечная цель поездки — свидание с масонским королем Вильгельмом
Ш Оранским и вероятно посвящение Петра в масонство".
Историк Православной Церкви А. Доброклонский, например, считает, что
"протестантской идее о том, что Государь есть "глава религии", научили
Петра протестанты. Как говорят, в Голландии Вильгельм Оранский советовал
ему самому сделаться "главой религии", чтобы быть полным господином в своих
владениях".
Петр дважды встречался с Вильгельмом III Оранским, который по мнению
историка русского масонства В. Ф. Иванова вовлек Петра в масоны.
"Единственно реальное и ощутительное, что вынес Петр из своей
поездки в чужие края, — резюмирует Иванов, — это отрицательное отношение к
православной религии и русскому народу. Сомнение и скептицизм в истинности
своей веры, вынесенные им из общения с Немецкой слободой, окрепли во время
заграничной поездки.
Петр вернулся домой новым человеком. Старая Московская Русь стала
для Петра враждебной стихией".
"...На далеком Западе, — пишет С. Платонов в книге "Петр Великий", —
слабели последние связи Петра с традиционным московским бытом; стрелецкий
бунт порвал их совсем. Родина провожала Петра в его путешествие ропотом
неодобрения, а встретила его возвращение прямым восстанием".
Петр не понимал, что русский народ, являясь носителем особой, не
европейской культуры имеет свое собственное понимание христианства и свою
собственную государственную идею и свою собственную неповторимую
историческую судьбу.
Этого же до сих пор не понимают русские интеллигенты типа
Мельгунова, Г. Федотова. Рассуждения проф. Федотова чрезвычайно характерны
для современных последышей западничества, которые всегда питали испуг перед
мыслью о том, что русская культура таила в себе возможности самобытного
политического, социального и культурного творчества, не такого, как
западная Европа. Это все отголоски мнения Петра, что русские животные,
которых надобно сделать людьми, то есть европейцами.
Россия для Федотова это не страна органической, самобытной культуры.
Это страна, лишенная культуры мысли, бессловесная страна.
"...Понятно, — пишет Федотов, — почему ничего подобного русской
интеллигенции не могло явиться на Западе — и ни в одной из стран
органической культуры. Ее условие — отрыв. Некоторое подобие русской
интеллигенции мы встречаем в наши дни в странах пробуждающегося Востока: в
Индии, в Турции, в Китае. Однако, насколько мы можем судить, там нет ничего
и отдаленно напоминающего по остроте наше собственное отступничество: нет
презрения к своему быту, нет национального самоунижения — "мизопатрии". И
это потому, что древние страны Востока были не только родиной великих
религий и художественных культур, но и глубокой мысли. Они не
"бессловесны", как древняя Русь. Им есть что противопоставить европейскому
разуму, и они сами готовы начать его завоевание".
Подобная постановка вопроса — типично интеллигентская постановка
вопроса. Ни тяжелый трагический опыт русской интеллигенции, ни еще более
трагический опыт реализации политических и социальных замыслов русской
интеллигенции ничему не смог научить русских интеллигентов. А Г. Федотов —
интеллигент чистой воды. Он, до сих пор, даже после успешного японского
опыта не в силах понять, что можно было превосходно привить немецкую
технику к русскому православному быту, как это и делали до Петра.
Техника Киевской Руси была не только не ниже, а даже выше
современной ей европейской. Привить технику к Московскому православному
быту это значит возвратить Московскую Русь на тот путь, по которому
Киевская Русь шла до татарского нашествия.
Рассуждения Федотова типичный интеллигентский абсурд. Нет, конечно,
необходимости его оспаривать, хотя нелепость его ясна для всех, кто не
построил историю Киевской и Московской Руси на интеллигентский образец и не
превращал такое яркое, самобытное явление, как средневековая Русь — в
| |  скачать работу |
Петр I и исторические результаты совершенной им революции |
