Понятия экзистенциализма с постоянной оглядкой на Серена Кьеркегора
растрачивает, - подобно
напрасной растрате человеческих жизней ради голосов в русских рожках,
которые должны были в нужный момент вытянуть одну-единственную ноту
[3.3].
Возможность и необходимость существенны для становления Я, равным
образом как и конечное и бесконечное, иначе человек теряет свободу,
приходит к отчаянию. Человек есть синтез временного и вечного или
конечного и бесконечного, в которых он определяется своей возможностью и
своей необходимостью. Таким образом отсутствие ясности в этом отношении
- отчаянии той же природы и меры, что и ее крайность будь то конечное
или бесконечное.
Отчаяние в конечном, как недостаток бесконечного, стесняет и
ограничивает, - узость и моральная скудость. Дух такого отчаявшегося
состоит в том, чтобы придать бесконечную ценность безразличным вещам
(забывая о духовности, которая так требует заботы). Эта форма отчаяния в
целом совершенно ускользает от людей [3.3].
Я реально содержит в себе столько же возможности, сколько и
необходимости, ибо оно является собою, но вместе с тем и должно собою
стать. Оно есть необходимость, ибо является собою, но и возможность, ибо
должно собою стать. Если возможное перепрыгивает через необходимость и,
таким образом, Я устремляется вперед и теряется в возможном, не укореняя
взывающего к необходимости, налицо отчаяние возможного. Становиться –
само по себе уход куда-то, но становиться собою – это движение на месте.
Недостает прежде всего, силы повиноваться, подчиниться необходимости,
заключенной в нашем Я, тому, что можно назвать нашими внутренними
границами [3.3].
Я, которое вглядывается в собственное свое возможное, истинно лишь
наполовину; ибо в этом возможном оно далеко еще от того, чтобы быть
самим собою, - или же оно является таковым наполовину [3.3].
Для Бога все возможно (возможное – мыслимое (подобно кривому
зеркалу)), для человека же возможное это что-то не подкрепленное
необходимостью, а стало быть заблуждение, - это может быть немощью,
скажем, со стороны воли человеческой, если что-то необходимо уже, или
если возможно, а не в далеке и необходимо, что человек проверит это
действием, или в конце концов и мысль пропадает в стихии возможного, ибо
все здесь суть одноликости человеческой, его скованной, лишь
потенциальной силы. Тогда как Бог, - Бог во всем, каждое искривление в
зеркале возможности имеет право быть, оно есть! Таков критерий для
отчаявшегося в необходимости. Для него потерять разум, чтобы обрести
Бога, - это как раз акт веры.
Если для такого отчаявшегося, отчаявшегося в необходимости, -
возможного нет, а если есть – от Бога.
Думается, это несколько не так. От необходимости человек придет к
вере, тогда возможное это лишь один из вариантов необходимости и всякое
искривление необходимости – что видится в зеркале возможности, а стало
быть и многоликости Бога - это все необходимое, и человек пришел к
такому необходимому дальше которого ничего нет, а точнее, человек не
дошел до такой необходимости, а если дошел то Бога нет.
Нет. От необходимости отчаявшийся в необходимости не приходит к
вере, он приходит к синтезу, ибо синтез есть, или положено быть
Провидением рефлексия синтеза. Он приходит к смирению, к покаянию,
«смягчению» отчаяния необходимости возможностью. «Возгордившийся же
ангел пал…», но человек, человек раскаивается ибо имеет дух.
Отчаяние когда не желают быть собою, таково отчаяние когда синтез
относится к себе самому, - когда появляется Я. Здесь отчаиваться –
значит просто страдать, при этом пассивно подчиняются давлению извне, а
отчаяние никоим образом не приходит изнутри как действие. То есть здесь
нет бесконечного осознания Я, того, что такое отчаяние, равно как нет и
осознания отчаявшейся природы состояния, в котором человек находится
[3.3].
Пассивное как раз указывает на нежелание быть собою, здесь отчаяние
в возможном. Ибо действие как жест необходимого обнаружит всю
несостоятельность Я, чего отчаявшийся и боится. Сознание вырастает, и
его развитие отмечает собою все более растущую напряженность отчаяния;
однако и здесь отчаяние относительно. Иначе это первая реакция на
отчаяние превозмочь необходимое. В дальнейшем активность указывает на
отчаяние в необходимости. Осознаваемое Я тотально бросается в крайность.
Здесь картина отчаяния яснее, как осознание природы состояния
отчаявшегося так и касательно понятия отчаяния ибо в реальности
сходятся возможное и необходимое, и именно последнее приводит к
покаянию, сокрушению гордыни.
Отчаиваться во временном или временных вещах (в конечном), так или
иначе в основе своей приводит к отчаянию относительно вечного и в себе
самом – истинной формуле всякого отчаяния, ибо временность и конечность
– вот вокруг чего все и вращается. Я могу через собственную силу
отречься от всего, найдя затем мир и покой в своей боли, я могу
примириться со всем. Однако через собственную силу я не могу получить ни
малейшей доли из того, что принадлежит конечному; ибо я как раз нуждаюсь
в этой силе, чтобы отречься от него. Однако через веру я обретаю
конечное [1].
Здесь осознание слабости. Однако вместо того чтобы повернуть от
отчаяния к вере, унижаясь перед Богом в этой слабости, он еще глубже
погружается в отчаяние и отчаивается в этой слабости [3.3].
Отчаяние – вызов в основе своей причастен к отчаянию благодаря
самой вечности, когда отчаявшийся отчаянно злоупотребляет вечностью
внутренне присущей его Я, чтобы быть собою. Именно потому, что он
использует вечность его отчаяние приближается к истине, он идет
бесконечно дальше. Но отчаяние, ведущее к вере, не существовало бы без
помощи вечности; благодаря ей человеческое Я находит в себе храбрость
утратить себя, чтобы заново обрести. Здесь же, напротив, Я отказывается
начать с утраты себя, но не желает быть собою. Здесь отчаяние активно
(отчаяние изнутри по отношению к внешнему) – исходит прямо из самого Я.
С помощью бесконечной формы (самой абстрактной из всех возможных) такое
Я отчаянно желает распоряжаться собою, быть творцом, создавать из своего
Я то Я, которым оно желало бы стать, избрать нечто допустимое или
недопустимое для себя внутри конкретного Я. Не признавая над собою
никакой силы, он лишается внутренней серьезности и может волшебным
образом создать лишь ее видимость [3.3].
***
Отчаяние – это грех. После того как Откровение Божье разъяснило
человеку природу греха, он грешит когда перед Ним или же с идеей о Нем,
отчаявшись, не желают быть собою или же желают быть таковым. Таким
образом, грех – это либо слабость, либо вызов, доведенные до высшей
мощи, стало быть грех – это сгущение отчаяния [3.4].
Ужасное в грехе – это быть перед Богом! Грешат перед Богом не
просто иногда, ибо всякий грех – это грех перед Богом или, скорее, то,
что превращает человеческую ошибку в грех, - это осознание, которое было
у виновного, - осознание того, что он предстоит перед Богом. Какое же
бесконечное значение Бог придает Я, становясь его мерой осознания! [3.4]
Я язычника не предстояло перед лицом Бога. Язычник и естественный
человек имеют в качестве меры только человеческое Я. Язычество погрязло
во грехе, однако в основе своей его грех совсем лишь в отчаявшемся
неведении Бога; по сути, это значит «быть без Бога в мире». Ибо и всякий
грех его грех перед Богом [3.4].
Определение греха никогда не может быть чересчур духовным, оно
является таким по крайней мере настолько, насколько оно эту духовность
подавляет. Грех – это категория духа.
Сколько раз уже твердили, что христианством возмущаются по причине
его мрачных потемок, его суровости и так далее… Но разве не пришло время
объяснить, что если люди возмущаются против христианства, то это потому,
что оно слишком возвышенно, мера его – не человеческая, что человек уже
не способен понять [3.4].
Человек не не знает правого, он не желает правого!
Человек не рождается не духовным, но дух требует постоянной заботы
о себе.
Заключение
Вся жизнь человеческая – это выбор, или – или.
Если тот, кто собирается действовать, хотел бы судить о себе по
исходу, он никогда бы не добрался до начала. Герой узнает исход только
после того, как все уже кончилось, и отнюдь не благодаря ему он
становится героем, но он становится героем благодаря тому, что он начал.
Ибо не то, что случается со мной, делает меня великим, но только то, что
я сам делаю. Если я велик через то, что со мной случается, это
бесчеловечно по отношению к величию, давать ему смутно вырисовываться в
«неопределенных очертаниях» человеческого поведения [2].
Велик тот, кто отказался от своего желания, но еще более велик тот,
кто держится за него, после того как отказался; велик тот, кто держится
за вечное, но еще более велик тот, кто держится за временное, после того
как отказался от него [1].
Так, например, я в силах понять слова Авраама, и определенным
образом через них и самого Авраама. Но поскольку представление приходит
извне, я этим лишь прихожу в тупик, точнее к сокрушению, Бог требует от
меня невозможного, или я весь в невозможном.
Этим я и хотел бы закончить краткое повествование одного из
моментов своей истории жизни. Я, конечно, как вы видите, если вспомнить
слова Кьеркегора, что впрочем, я только и делал (ибо Сере
| |  скачать работу |
Понятия экзистенциализма с постоянной оглядкой на Серена Кьеркегора |
