Тарханы в творчестве Михаила Лермонтова
естьянские избы на его берегах,
а за се-
лом — поля.
Кажется, одна и та же картина. На самом деле одна сменяет другую, и
смена бесконечна.
Вот первые лучи летнего солнца заскользили по соломенным крышам изб, и
ночной туман, закрывавший с вечера пруд, стал исчезать.
Вот потянул ветерок, поверхность воды зарябила, побежали по ней
вперегонки солнечные блики.
Вот растворились в серой дымке последние следы угасающей вечерней
зари, потемнело высокое небо, и в черном зеркале пруда зажглись лучистые
крупные звезды. А завтра весь день в нежно-голубой его чаше будут
нескончаемо плыть, не касаясь друг друга, редкие курчавые облака и, уходя,
исчезать под берегами. Если же поднять глаза, оторвать их от зеркала пруда,
то в
таком же нежно-голубом небе увидишь те же самые облака, неторопливо
уплывающие за горизонт.
А когда накроет все кругом «безгласная» и беспросветная осенняя ночь,
только слабые «дрожащие огни» лучин в окнах невидимых изб будут напоминать
о заботах их обитателей.
А когда снег повалит хлопьями и мелькающая белая сетка приблизится к
самым стеклам...А когда всю ночь будет блуждать по огромному небу полная
луна и серебристая светлая дорожка пересечет пруд, а от сельских построек
лягут черные тени...
Все тихо — полная луна
Блестит меж ветел над прудом,
И возле берега волна
С холодным резвится лучом.
Их много, неисчислимо много радующих глаз, волнующих сердце и
воображение картин. И каждая из них с детских яет врезалась в память поэта,
утешала его «в минуты трудные», напоминала о минувших годах. И нередко в
своих произведениях он обращался к милым Тарханам, создавал удивительные по
своей лаконичности и красоте целые полотна. Вот Лермонтову видится раннее
солнечное утро. В Тарханах топили печи ежедневно и до всех избах
одновременно — до работы. И если проснуться сразу после восхода, когда
барский дом еще опит, подойти к окну или пробраться на балкон, увидишь
удивительное, прекрасное зрелище:
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится — и встают
Вдали туманы над полями.
Никогда, никогда не умрет в сердце поэта дивное видение, как не умерло
все, связанное с Тарханами. Даже более. Это «царство дивное» он старательно
оберегал. Память о родных местах укрепляла его силу в единоборстве с «миром
холодным». Чтобы в этом убедиться, прочтем еще раз написанное за полтора
года до гибели стихотворение, в котором Тарханы противопоставлены
аристократической столице:
1-е января
Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки,—
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться,—памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные все места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится — и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами.
И странная тоска теснит уж грудь мою:
Я думаю об ней, я плачу и люблю <...>
Так царства дивного всесильный господин—
Я долгие часы просиживал один,
И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
Цветет на влажной их пустыне.
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник незваную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
У поэта рано проявилось чуткое отношение к природе. Из
автобиографических записок, составленных им в разное время, видно, что «с
детскихлет его душа прекрасного искала». «Шести лет уже он заглядывался на
закат, усеянный румяными облаками, и непонятно-сладостное чувство уже
волновало его душу, когда полный месяц светил в окно на его детскую
кроватку».
B 1830 гаду Лермонтов писал: «Я помню один сон; когда я был еще восьми
лет, он сильно подействовал на мою душу. В те же лета я один раз ехал в
грозу куда-то; и помню облако, которое, небольшое, как бы оторванный клочок
черного плаща, быстро неслось по небу: это так живо передо мною, как будто
вижу».
Запечатлел юный лоэт и тот .лес, который рос по оврагу, где протекала
Марарайка. В поэме «Черкесы», созданной в 1828 году на родной пензенской
земле, он писал:
Свод неба синий тих и чист;
Прохлада с речки повевает,
Прелестный запах юный лист
С весенней свежестью сливает.
Везде, кругом сгустился лес,
Повсюду тихое молчанье;
Струёй, сквозь темный свод древес
Прокравшись, дневное сиянье
Верхи и корни золотит.
Лишь ветра тихим дуновеньем
Сорван листок летит, блестит,
Смущая тишину паденьем.
Тарханский лес не исчез окончательно. От него сейчас остался небольшой
клочок на приусадебном участке В. В. Ульянова. Позади его дома, сразу за
огородом, высятся десятка два-три зеленоствольных осинок и кудрявых вязов.
Ульяновы из поколения в поколение оберегали этот лесок для своих нужд. На
месте срезанных деревьев поднималась поросль, но ее не уничтожали. Зато
всегда под рукой и новая оглобля, и жердь на изгородь, и связь под крышу, а
то и бревно в стену. Даже без черенка для вил я лопаты или без топорища в
крестьянском хозяйстве не обойтись.
На юго-восточной окраине села тоже сохранилась манящая в летний
знойный день своей прохладой кулижка, которая называется Дубовой рощей. И
хотя от той далекой поры не осталось в ней ни одного дерева, имеющего
возраст за сто и более лет, она по-прежнему напоминает о поэте. На пути к
любимым родственникам ШанчГиреям, жившим в Дшалихе (в трех верстах от
Тархан), он часто проезжал через нее и неоднократно играл здесь с дворовыми
девушками и ребятами.
Ему, видимо, хорошо запомнились старые, с надтреснувшей корой могучие
исполины. В своих произведениях Лермонтов не раз упоминал о них. В романе
«Вадим» в одном месте он говорит о «высоких полусухих дубах, с змеистыми
сучьями, странными, темными», в другом – о «маленькой поляне, уставленной
несколькими высокими дубами», в третьем – об «огромном дубе, окруженном
часто сплетенным кустарником».
В стихотворении «Пан» пятнадцатилетний Лермонтов писал:
Он учит петь меня; и я в тиши дубравы
Играю и пою, не зная жажды славы.
О дубраве, ее величии, таинственности поэт говорил также в своих
ранних произведениях: «Мой демон», «К другу», «Блистая пробегают облака» и
других.
И еще одна характерная деталь. Дубовая роща занимала небольшую
площадь, а за ней простиралась степь. Наблюдательный юноша .подметил эту
особенность и запомнил ее. С глубоким .внутренним волнением читаем мы его
стихотворение «Листок», созданное уже в 1840 году:
Дубовый листок оторвался от ветки родимой
И в степь укатился, жестокою бурей гонимый <...>
И так говорит он: «Я бедный листочек дубовый,
До срока созрел я и вырос в отчизне суровой.
Один и без цели по свету ношуся давно я,
Засох я без тени, увял я без сна и покоя»
На востоке, примерно в трех километрах от села, виднеется еще одна
роща. Она широкой полосой пролегла от щеятотьевской до Михайловской дороги
и называется Долгой рощей. Сюда ходили тарханские ребятишки за орехами.
Много в свое время здесь было и грибов. Эту рощу также хорошо знал
Лермонтов, ибо из нее, как говорилось выше, разрешал крестьянам брать лес
на новые дома. Упоминание о ней тоже можно встретить в ряде его
стихотворений. В одном из них он свидетельствовал:
Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня,
За рощей первое сиянье.
B летнее время солнце всходило несколько левее помещичьей усадьбы. А
зимой, когда небо покрывалось нежным багрянцем, именно из-за Долгой рощи
пробивались его первые лучи. Они заливали ярким светом мезонин барского
дома, всеми красками радуги играли на заиндевевших вежах деревьев,
искрились в снежной белизне раскинувшегося по косогору парка, отражались в
окнах крестьянских изб и шаловливыми зайчиками слепил
| |  скачать работу |
Тарханы в творчестве Михаила Лермонтова |
