Царь Дмитрий
астях Польши, то
нетрудно понять, почему прибывшие с панами
в Москву отличались таким буйством. Благочестивых москвичей, привыкших жить
со звоном колоколов, замкнутой, однообразной жизнью, видеть нравственное
достоинство в одном монашестве, соблазняло то, что в Кремле, между
соборами, по целым дням играли 68 музыкантов, а пришельцы
скакали по улицам на лошадях, стреляли из ружей на воздух, пели песни,
танцевали и безмерно хвастались своим превосходством над москвичами. «Крик,
вопль, говор неподобный!— восклицает летописец.— О, как огонь не сойдет с
небеси и не попалит сих окаянных!» Но, как ни оскорбляла
наглость пришельцев русский народ, он все-таки настолько любил своего царя,
что не поднялся бы на него и извинил бы ему, ради его свадьбы. Погибель
Димитрия была устроена путем заговора.
В ночь со вторника на среду, с 13 на 14 мая, Василий Шуйский собрал к
себе заговорщиков, между которыми были и служилые, и торговые люди,
раздраженные поступками поляков; положили сначала отметить дома, в которых
стоят поляки, а утром рано в субботу ударить в набат и закричать народу,
будто поляки хотят убить царя и перебить думных людей: народ бросится бить
поляков, а заговорщики покончат с царем.
В четверг 15 мая какие-то русские донесли Басманову о заговоре. Басманов
доложил царю. «Я этого слышать не хочу,— сказал Димитрий,— не терплю
доносчиков и буду наказывать их самих».
Царь продолжал веселиться, к воскресенью готовили большой праздник.
Царский деревянный дом, построенный самим Димитрием, и дворец обставляли
лесами для иллюминации.
В пятницу 16 мая немцы подали Димитрию письменный извет о том, что в
столице существует измена и следует как можно скорее принять меры. Димитрий
сказал: «Это все вздор, я читать этого не хочу».
И Мнишек, и Басманов советовали не пренебрегать предостережениями.
Димитрий ничему не верил и вечером созвал гостей в свой новый, красиво
убранный дворец. Заиграло сорок музыкантов, начались танцы; царь был
особенно весел, танцевал и веселился; а между тем Шуйский именем царя
приказал из сотни немецких алебардщиков, державших по
обыкновению караул у дворца, удалиться семидесяти человекам и оставил
только тридцать. По окончании бала Димитрий удалился к жене в ее
новопостроенный и еще не оконченный дворец, соединенный с царским дворцом
переходами, а в сенях царского дворца расположилось несколько человек
прислуги и музыкантов.
На рассвете Шуйский приказал отворить тюрьмы, выпустить преступников и
раздать им топоры и мечи. Как только начало всходить солнце, ударили в
набат на Ильинке, а потом во всех других московских церквах стали также
звонить, не зная, в чем дело. Главные руководители заговора —
Шуйские, Голицын, Татищев выехали на Красную площадь верхом с толпою около
двухсот человек. Народ, услышавши набат, сбегался со всех сторон, а Шуйский
кричал ему: «Литва собирается убить царя и перебить бояр идите бить Литву!»
Народ с яростными криками бросился бить поляков, мно-
гие с мыслью, что в самом деле защищают царя; другие — из ненавистик
полякам за своевольство; иные — просто из страсти к грабежу. Василий
Шуйский, освободившись такою хитростью от народной толпы, въехал в Кремль:
в одной руке у него был меч, в другой крест. За ним следовали заговорщики,
вооруженные топорами, бердышами, копьями, мечами и рогатинами.
Набатный звон разбудил царя. Он бежал в свой дворец и встретил там
Димитрия Шуйского, который сказал ему, что в городе пожар. Димитрий
отправился к жене, чтобы успокоить ее, а потом ехать на пожар, как вдруг
неистовые крики раздались у самого дворца. Он снова поспешил в свой дворец;
там был Басманов. Отворивши окно, Басманов спросил: «Что вам
надобно, что за тревога?» Ему отвечали: «Отдай нам своего вора, тогда
поговоришь с нами». «Ахти, государь,— сказал Басманов царю,— не верил ты
своим верным слугам! Спасайся, а я умру за тебя!»
Тридцать человек немецких алебардщиков стали было у входа, но по ним дали
несколько выстрелов. Они увидали, что ничего не могут сделать, и пропустили
толпу. Царь искал своего меча, но меча не было. Царь схватил у одного
алебардщика алебарду, подступил к дверям и крикнул: «Прочь, я вам не
Борис». Басманов выступил вперед царя, сошел вниз и
стал уговаривать бояр, но Татищев ударил его ножом в сердце. Димитрий запер
дверь. Заговорщики стали ломать ее. Тогда Димитрий бросил алебарду, бежал
по переходам в каменный дворец, но выхода не было: все двери были заперты;
он глянул в окно, увидел вдали стрельцов и решился выскочить
в окно, чтобы спуститься по лесам, приготовленным для иллюминации, и
отдаться под защиту народа. Бывший в то время в Москве голландец замечает,
что если бы Димитрию удалось спуститься благополучно вниз, то он был бы
спасен. Народ любил его и непременно бы растерзал заговорщиков. Но Димитрий
споткнулся и упал на землю с высоты 30 футов.
Он разбил себе грудь, вывихнул ногу, зашиб голову и на время лишился
чувств.
Стрельцы, державшие караул, подбежали к нему, облили водой и положили на
каменный фундамент сломанного Борисова дома. Пришедши в чувство, Димитрий
упрашивал их отнести его к миру на площадь перед Кремлем, обещал отдать
стрельцам все имущество мятежных бояр и даже
семьи их в холопство. Стрельцы стали было защищать его, но заговорщики
закричали, что они пойдут в Стрелецкую слободу и перебьют стрелецких жен и
детей. Стрельцы оставили Димитрия.
Заговорщики внесли его во дворец. Один немец вздумал было подать царю
спирту, чтобы поддержать в нем сознание, но заговорщики убили его за это.
Над Димитрием стали ругаться, приговаривая: латинских попов привел,
нечестивую польку в жены взял, казну московскую в Польшу вывозил. Сорвали с
него кафтан, надели какие-то лохмотья и говорили: «Каково царь всея Руси,
самодержец! Вот так самодержец!» Кто тыкал пальцем в глаза, кто щелкал по
носу, кто дергал за ухо... Один ударил его в щеку
и сказал: «Говори, такой сякой, кто твой отец? Как тебя зовут? Откуда
ты?»...
Димитрий слабым голосом проговорил: «Вы знаете, я царь ваш Димитрий. Вы
меня признали и венчали на царство. Если теперь не верите, спросите мать
мою; вынесите меня на Лобное место и дайте говорить народу».
Но тут Иван Голицын крикнул: «Сейчас царица Марфа сказала, что это не ее
сын».
«Винится ли злодей?» — кричала толпа со двора.
«Винится!» — отвечали из дворца.
«Бей! Руби его!» — заревела толпа со двора.
«Вот я благословлю этого польского свистуна»,— сказал Григорий Валуев и
застрелил Димитрия из короткого ружья, бывшего у него под армяком.
Тело обвязали веревками и потащили по земле из Кремля через Фроловские
(Спасские) ворота. У Вознесенского монастыря вызвали царицу Марфу и
кричали: «Говори, твой ли это сын?»
«Не мой»,— отвечала Марфа. Тело умерщвленного царя положили на Красной
площади на маленьком столике. К ногам его приволокли тело Басманова. На
грудь мертвому Димитрию положили маску, а в рот воткнули дудку. В
продолжение двух дней москвичи ругались над его телом, кололи и пачкали
всякою дрянью, а в понедельник свезли в «убогий дом» (кладбище для бедных и
безродных) и бросили в яму, куда складывали замерзших и опившихся. Но вдруг
по Москве стал ходить слух, что мертвый ходит; тогда снова вырыли тело,
вывезли за Серпуховские ворота, сожгли, пепел всыпали в пушку и выстрелили
в ту сторону, откуда названный Димитрий пришел в Москву.
Вопрос о том, кто был этот загадочный человек, много занимал умы и до сих
пор остался неразрешенным. Его поведение было таково, что скорее всего его
можно было признать за истинного Димитрия, но против этого существуют
следующие важные доводы: если бы малолетнего Димитрия успели
заблаговременно спасти от убийства, то невозможно пред-
положить, чтобы спасители пустили его ходить по монастырям, а потом
шататься в чужой земле по панским дворам. Их прямой расчет побудил бы
увезти его в Польшу и отдать тому же Сигизмунду, к которому названный
Димитрий явился изгнанником. Без сомнения, Сигизмунд, имея в руках такой
важный залог, щедро наградил бы тех лиц, которые ему
доставили царского сына. Кроме того, если предположить, что Димитрия
укрывали в отечестве, то почему же не объявили о нем тотчас по смерти
Федора, когда в продолжение нескольких недель Борис Годунов ломался и
отказывался от предлагаемой ему короны?
Некоторые ученые, обращая внимание на искренний и открытый характер
царствовавшего под именем Димитрия, приходили к такому заключению, что
подобного характера человек не способен на гнусный обман, и хотя не
признавали его настоящим Димитрием, сыном Грозного, но думали, что сам он
был внутренне убежден в том, что он сын царя
Ивана Васильевича, и был настроен в этой мысли боярами. Мнение это
представляет много вероятия, но есть обстоятельства, возбуждающие сомнение
в его достоверности. Из писем Сигизмунда видно, что этот человек
рассказывал о себе, что его спасли именно в то время, когда совершилось
убийство в Угличе, Но тогда Димитрию было уже восемь лет. Нам кажется едва
ли возможным, чтоб человек не помнил, что с ним
происходило в восьмилетнем возрасте, и без умышленного обмана рассказывал о
том, чего с ним не
| |  скачать работу |
Царь Дмитрий |
