Творчество Ф.И. Тютчева
близка
мироощущению Тютчева. В его поэзии немало образов и понятий, встречающихся
у французского философа, но едва ли не самое основное — это убеждение
Тютчева, что «корень нашего мышления не в умозрительной способности
человека, а в настроении его сердца» созвучное одному из основных
положений философии Паскаля: «Сердце имеет свои законы, которых вовсе не
знает разум».
Чувство тревоги особенно обостряется ночью, когда исчезает призрачная
преграда — видимый мир — между человеком и «бездной» с ее «страхами и
мглами». У лишённого зрения «ночного» человека обостряется слух, послышит
он «гул непостижимый» или вой «ветра ночного», которые напоминают ему о
«родимом», но не менее от того жутком изначальном хаосе. О том, как остро
ощущал поэт, что «ночь страшна», красноречиво свидетельствует стихотворение
«Альпы», лишенное в отличие от других его произведений на тему «день и
ночь» философского звучания, но тем более поражающее мрачными образами,
найденными Тютчевым для спящих гор:
Помертвелые их очи
Льдистым ужасом разят.
В отношении к природе Тютчев являет как бы две ипостаси: бытийную,
созерцательную, воспринимающую окружающий мир «с помощью пяти органов
чувств»., - и духовную, мыслящую, стремящуюся за видимым покровом угадать
великую тай«у природы. .
Тютчев-созерцатель создает такие лирические шедевры, как «Весенняя
гроза», «Есть в осени первоначальной....», «Чародейкою Зимою..,» и -
множество подобных, коротких, как почти все тютчевские стихи, прелестных и
образных пейзажных зарисовок.
Аполлон Григорьев писал: <<Пантеистическое созерцание, созерцание
подчиненное, тяготеет над отношениями к природе великорусской, но это
подчиненное созерцание и сообщает им при переходе в творчество их особенную
красоту и прелесть. •<...> В Тютчеве, например, возводит их, эти отношения,
до глубины философского созерцанья, до одухотворения природы>>.
Тютчев - мыслитель, обращаясь к природе, видит в ней неисчерпаемый
источник для размышлений и обобщений космического порядка. Так родились
стихи «Волна и дума», «Певучесть есть в морских волнах...», «Как сладко
дремлет сад темно-зеленый...» и т.п. К этим произведениям примыкают
несколько чисто философских: «Silentium!», «Фонтан», «День и ночь».
Философская лирика Тютчева менее всего «головная», рассудочная. Прекрасно
охарактеризовал ее И. С. Тургенев: «Каждое его стихотворение начиналось
мыслью, но мыслью, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием
чувства или сильного впечатления; вследствие этого, если можно так
выразиться, свойства происхождения своего, мысль г. Тютчева никогда не
является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом,
взятым из мира души или природы, проникается им и сама его проникает
нераздельно и неразрывно».
Радость бытия, счастливое согласие с природой, безмятежное упоение ею
характерны преимущественно для стихотворения Тютчева, посвященных весне, и
в этом есть своя закономерность. Постоянные мысли о хрупкости жизни были
неотвязными спутниками поэта. «Чувство тоски и ужаса уже много лет как
стали обычным моим душевным состоянием» — такого рода признания нередки в
его письмах. Неизменный завсегдатай светских салонов, блестящий и
остроумный собеседник, «прелестный говорун», по определению П. А.
Вяземского, Тютчев был вынужден «избегать во что бы то ни стало в течение
восемнадцати часов из двадцати четырех всякой серьезной встречи с самим
собой». И мало кто мог постичь его сложный внутренний мир. Вот каким видела
отца дочь Тютчева Анна: «Он мне представляется одним из тех изначальных
духов, таких тонких, умных и пламенных, которые не имеют ничего общего с
материей, но у которых нет, однако, и души. Он совершенно вне всяких
законов и правил. Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и
беспокойное».
Пробуждающаяся весенняя природа обладала чудодейственным свойством
заглушать это постоянное беспокойство, умиротворять тревожную душу поэта.
Могущество весны объясняется ее торжеством над прошедшим и будущим, полным
забвением бывшего и грядущего уничтожения и распада:
И страх кончины неизбежной
Не свеет с древа ни листа:
Их жизнь, как океан безбрежный,
Вся в настоящем разлита.
Воспевая весеннюю природу, Тютчев неизменно радуется редкой и краткой
возможности ощутить полноту жизни, не омраченной предвестниками гибели —
«Не встретишь мертвого листа»,— ни с чем не сравнимой отрадой целиком
отдаваться настоящему моменту, причастности «жизни божески - всемирной».
Порой и осенью ему чудится дуновение весны. В противопоставлении, вернее, в
предпочтении сомнительному райскому блаженству бесспорного, достоверного
наслаждения красотою весенней природы, самозабвенного упоения ею Тютчев
близок А. К. Толстому, писавшему: «Боже, как это прекрасно — весна!
Возможно ли, что в мире ином мы будем счастливее, чем в здешнем мире
весной!» Совершенно те же чувства наполняют Тютчева:
Что пред тобой утеха рая,
Пора любви, пора весны,
Цветущее блаженство мая,
Румяный цвет, златые сны?.
На тютчевских лирических пейзажах лежит особенная печать, отражающая
свойства его собственной душевной и физической природы — хрупкой и
болезненной. Его образы и эпитеты часто неожиданны, непривычны и на
редкость впечатляющи. У него ветви докучные, земля принахмурилась, листье
изнуренное и ветхое, звезды беседуют друг с другом тихомолком, день
скудеющий, движение и радуга изнемогают, увядающая природа улыбается
немощно и хило и т.п.
«Вечный строй» природы то восхищает, то вызывает уныние поэта:
Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих — лишь грезою природы,
Но в своих сомнениях и мучительных поисках истинных взаимоотношений
части и целого — человека и природы — Тютчев вдруг приходит к неожиданным
прозрениям: человек не всегда в разладе с природой, он не только
«беспомощное дитя», но он и равновелик ей в своей творческой потенции:
Связан, соединен от века
Союзом кровного родства
Разумный гений человека
С творящей силой естества...
Скажи заветное он слово —
И миром новым естество
Всегда откликнуться готово
На голос родственный его.
Утонченный психологизм, пронизывающий творчество Тютчева как более или
менее категория отвлеченная, приобретает конкретно-житейский характер в так
называемом денисьевском цикле поэта. Тютчеву было 47 лет, когда его любовь
вызвала ответное и значительно более сильное чувство со стороны молодой
девушки Елены Александровны Денисьевой:
Не раз ты слышала признаньем
«Не стою я любви твоей»,
Пускай мое она созданье,—
Но как я беден перед ней...
Поэт-мыслитель всю жизнь — от ранней юности до последних дней
болезненной старости—чрезвычайна интенсивно жил сердцем. Он любил и был
любим, но считал любовь чувством изначально-губительным, «поединком
роковым». Потому-то печалился он о судьбе одной из своих дочерей, «кому я,
быть может, передал по наследству это ужасное свойство, не имеющее
названия, нарушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви...».
Полюбив страстно и безоглядно, Денисьева всецело отдалась своему
чувству, восстановив против себя общественное мнение. Ей была уготована
«жизнь отреченья, жизнь страданья»:
Таков уж свет: он там бесчеловечней,
Где человечно-искренней вина.
Не только «свет» отвернулся от Елены Александровны, но и родной отец
отрекся от нее. Главной же мукой было то, что любимый, ради которого все
было принесено в жертву, не принадлежал ей полностью: Тютчев не только нс
порывал со своей семьей, но и продолжал по-своему любить жену, во всяком
случае, дорожить ею. Весь цикл стихов, посвященных Деиисьевой, проникнут
тяжелым чувством вины, насыщен роковыми предчувствиями. В этих стихах нет
ни пылкости, ни страсти, только нежность, жалость, преклонение перед силой
и цельностью ее чувства, сознание собственной недостойности, возмущение
«бессмертной пошлостью людской». Эта «последняя любовь» Тютчева длилась 14
лет, до самой смерти Денисьевой, сошедшей в могилу в возрасте 38 лет от
чахотки, течение которой обострили и ускорили душевные страдания.
О, как убийственно мы любим!,
Как в буйной слепоте своей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!..
Тютчев очень тяжело переживал утрату:
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет — и не может...
Я. П. Полонскому, другу и сослуживцу, Тютчев писал: «Друг мой, теперь
все испробовано—ничто не помогло, ничто не утешило,— не живется — не
живется — не живется...» В стихах «денисьевского цикла» особенно часты
характерные тютчевские строки, начинающиеся горьким восклицанием «О!»,
определяющим интонацию отчаяния всего стихотворения. Столько страдания и
муки в стихах
| |  скачать работу |
Творчество Ф.И. Тютчева |
