Деидеологизация общества
али в соответствии с кантовским нравственным
императивом. Такой образ возникает для нас из вновь прочитываемых сегодня
блестящих работ русских мыслителей, из мира, отраженного русским
художественным словом. Всеобщая зачарованность, влюбленность в эти работы -
прекрасна. Она оживляет научную интуицию, помогает воссоздать национальный
стиль научного мышления, духовной жизни в целом. Однако можно ли, находясь
в состоянии влюбленности, претендовать на объективность?
Нельзя надеяться, что след духовной бури последних лет скоро утихнет в
душах. Необходимо отдавать себе отчет в том, что мы сожалеем о недоступном
сегодня и столь обычном в начале века комфорте, уюте интеллектуальной
жизни. Та, для ее современников отнюдь не идеальная жизнь кажется нам
сегодня идеалом. Но является ли она идеалом? Вопрос риторический. И все-
таки ответим: она не была идеальна, не соответствовала не только идеалу, но
даже норме.
Норму можно было бы представить как некий промежуток, ограниченный
двумя точками, равно удаленными от идеального соотношения идеологии и
утопии. Эти точки отражают пограничные состояния между допустимым,
нормальным, то есть не выходящим за рамки ненасилия, нравственных и
юридических норм, цивилизованным «отклонением» от идеала и ненормальным
перегибом в сторону идеологизации или утопизации общественного сознания.
Конечно, сегодняшнее наше положение еще дальше от нормы, чем-то, в котором
находилось российское общество в 1917 г. И поэтому на уровне обыденного
сознания происходит трансформация: состояние до 1917 года воспринимается
как нормальное.
На самом деле в предоктябрьском российском обществе еще не была
создана основная предпосылка цивилизованной формы взаимодействия социальных
субъектов: не вполне сформировались их идеологии. Стремление к
самосохранению, отстаивание права на свободное самоопределение и
самореализацию для одних было детской выдумкой недоучек, для других —
формой, наполненной озлоблением, почти лишенным позитивной программы
взаимодействия с другими субъектами (как правило, с «угнетателями» — будь
то правящий класс, порабощающая нация, государство-узурпатор и т.д.).
Опасность этой ситуации, конечно, осознавалась интеллигенцией.
Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать «Вехи» 1909 г. А. И.
Герцен думал о возможности перехода от общины, не погрязая в мещанских
проблемах буржуазного общества, к гармоничному единству справедливых (но
каким-то поистине фантастическим образом и свободных) сообществ. Певцы
"соборности", в гениальности своей удаленные от обыденности интересов
отдельных субъектов, тоже пестовали мечту о братстве, в котором не нужна
борьба идеологий, единая истина прозрачно, ясна для всех и каждого.
Традиция поиска и «нахождения* единого для всех пронизывает всю историю
русской духовной жизни, «Продолжительное чтение Платона, — писал В. Ф.
Одоевский, — привело меня к мысли, что если задача жизни еще не решена
человечеством, то потому только, что люди не вполне понимают друг друга,
что язык наш не передает вполне наших идей... Отсюда вытекало убеждение в
необходимости и даже возможности (!) привести все философские мнения к
одному знаменателю. Единый знаменатель, единая идея, единая цель всех
социальных субъектов. «Живя, мы соборуемся сами с собой — и в пространстве
и во времени, как целостный организм собираемся воедино из отдельных
взаимоисключающих, — по закону тождества, — элементов, частиц, клеток,
душевных состояний и пр., — утверждал П. А. Флоренский. — Подобно мы
собираемся в семью, в род, в народ и т. д., соборуясь до человечества и
включая в единство человечности весь мир».
Конечно, «взаимоисключение» элементов, различия не предполагалось
устранить в процессе становления идеала — соборности В. С. Соловьева и П.
А. Флоренского, братства Н. К. Рериха или голубой Розы Мира Д. Андреева.
Однако все "взаимоисключения" в этих замыслах подчинены "закону тождества",
все надежды на будущее связаны с действием именно этого закона. Поиск
идеала осуществлялся в направлении утопии — общего для всех идеала, общей
цели, общего вектора движения. (Хотя общение, взаимодействие предполагает
движение навстречу друг другу, сохранение структуры общества возможно лишь
при взаимной нетождественности и, значит, неодинаковости поведения его
элементов.)
Вспомнить о том движении идей, которое предшествовало Великой*
Октябрьской революции, важно для того, чтобы ясно оценить сущность
произошедшего переворота. Дело в том, что в предреволюционном русском
обществе самосознание социальных субъектов, их идеологии находились в
зачаточном состоянии. Утопия имела как нигде колоссальную поддержку в
несвободном сознании людей, вскормленных бесправием самодержавия. «В...
широких народных массах эта любовь к свободе... отстаивание элементарных
прав человека не стали плотью и кровью, а интеллигенция пестовала мечту
«миновать определенную стадию» в развитии общества — стадию разобщения. А
раз мы видим это, то и смысл затем произошедшего выступает перед нами с
достаточной очевидностью.
Большевики выступили, по существу, как глашатаи не идеологии одного
субъекта, а идеологии всех, для всех необходимой и обязательной — «научной
идеологии», т.е. не отрицания господствовавшей в русской духовной жизни
утопии, но придания утопии силы закона. Не идеология пронизывала всю жизнь
советского общества семь десятилетий, а идея истины, единой для всех,—
утопия. Собственно смысл термина «научная идеология» в том и состоит, что
именно идеологический процесс — естественное, свободное движение частных
истин в разных направлениях, нередко наперерез, порой вопреки одна другой —
и был под запретом. Семьдесят лет прошли, и мы, наконец, можем без
парафраз, отринув эзопов язык, ниспровергнув идолов, сказать то, что хотим
сказать. И мы говорим: «Даешь деидеологизацию!»
Шекспир полагал, что нет повести печальнее на свете, чем сочиненная им
светлая сказка. Но это их печаль — того мира, который двигается, натыкается
на проблемы, придумывает наименее болезненные пути их разрешения и идет
дальше. Конечно, и в этом, сегодня столь для нас привлекательном мире
«крены» случаются. Сосредоточенность субъекта на себе, на собственных
проблемах ведет порой к отрыву от нормы. Эта чрезмерная идеологизация была
бы не менее болезненна, чревата не меньшими опасностями для социального
процесса, чем наша «утопизация», если бы не пресловутое «мещанство»,
смешная и постыдная с нашей точки зрения умеренность и аккуратность
западного сознания. Очевидно, прав был А. А. Блок, когда говорил — забыли
они, что «есть любовь, которая и жжет, и губит». Во всяком случае, как ни
любит западный человек свой частный интерес, как ни пестует там социальная
группа собственную идеологию, она не жжет и не губит ни окружающих, ни себя
ради этой любви, чутко относится к любому отклонению от нормы.
По-видимому, поэтому в 50-60-е годы западное общество ощутило
потребность и возможность скорректировать принципы взаимодействия
социальных субъектов, закрепить мосты между идеологиями, обеспечивающие
относительный консенсус интересов различных групп. Этот процесс был
обозначен как деидеологизация. Он проходил в обществе, где каждый субъект
давно имел право действовать в рамках закона, реализуя собственную
идеологию при минимальном ограничении, обеспечивавшем относительную
взаимную толерантность. Однако тщетно стремиться к сосуществованию
социальных субъектов, лишенному конфликтов. Идеология нужна субъекту как
механизм самосохранения. И потому желающий сохранить себя субъект не только
бессознательно, но и сознательно воссоздает идеологию.
В 70-е годы на Западе деидеологизация сменилась реидеологизацией. В то
же время интеллигенция не перестает развивать в общественном сознании
потребность цивилизовать процесс взаимодействия идеологий, умерить эгоизм
социальных субъектов. Когда-то Ф. Ницше демонстративно отстаивал свою
приверженность эгоизму как единственному мотиву социальной деятельности,
препятствующему вырождению. Он называл «инфицированным» всякого, кто
приписывал безусловную ценность «началу неэгоистическому и враждебному
всякому эгоизму».
Западная культура сознательно «инфицирует» себя, вернее делает себе
прививки коллективизма, альтруизма, которых у нее мало, но которые никогда
не были вовсе ей чужды. Ей видится несовершенство субъекта как чрезмерная
«завоевательность»: «Самого себя он рассматривает как центр, а все
остальное как периферию. Ему представляется совершенно естественным, что
инициатива должна исходить от центра и в форме экспансии распространяться
до самых дальних границ социального и природного Космоса». И поскольку
здесь выявлен вектор действия «коллективного бессознательного», то и
сделано уже немало в плане нормализации духовной, социально-политической
жизни общества. Процесс деидеологизации на Западе стал постоянным.
Но что же делаем мы? Бежим, как обычно, «задрав штаны», теперь только
не за комсо
| |  скачать работу |
Деидеологизация общества |
