Марина Цветаева: судьба, личность, творчество
орые, впрочем, не
сохранились. Мать опасалась влияния революционных идей на детские умы, но
ничего не могла поделать. Позже в «Ответе на анкету» Цветаева отмечала этот
период как «одно из важных душевных событий».
В мае 1903 года Марина и Ася поступили в пансион Лаказ в Лозанне.
Атмосфера здесь была уютной, почти семейной. Девочки усовершенствовали
познания во французском, время от времени их навещала мать. Исчезало
безбожие, принятое под влиянием революционеров в Нерви. Через год родители
забрали девочек и поселились в Германии во Фрейбурге. Марина Цветаева
влюбляется в эту страну, которую безумно и восторженно любила ее мать. Дух
Германии она ощущала родным, язык знала так же хорошо, как и русский. «Как
я любила – с тоской любила! до безумия любила! – Шварцвальд»[6] --
вспоминала Цветаева позднее. И на всю жизнь осталась она убеждена: «Во мне
много душ. Но главная моя душа – германская»[7] Здесь же, во Фрейбурге,
зародились две страсти Цветаевой – Наполеон и Россия. Тоска по Родине,
которую девочка не видела почти три года, разбудила в ней первое «родино-
чувствие».
В 1905 году семья Цветаевых вернулась в Россию. Некоторое время они прожили
в Ялте. Потом Марии Александровне стало гораздо хуже, и она решила
вернуться в родные места. Семья переехала на дачу в Тарусу, где Мария
Александровна и умерла. Марине Цветаевой было тринадцать лет. Детство
кончилось.
Учеба Марины Цветаевой проходила нерегулярно и не очень успешно. После
смерти матери она переходила из одной гимназии в другую, трижды выгонялась
за дерзость. Очень интересны воспоминания школьных подруг Цветаевой,
которые дают представление о ее личности.
«…очень живая девочка с пытливым и насмешливым взглядом. Причесана она
была под мальчика. Она была очень способна к гуманитарным наукам и мало
прилагала усилий к точным наукам. Она все переходила из одной гимназии в
другую. Ее скорее привлекали старшие подруги, чем младшие…
…У нас постоянно были шумные споры о новых людях. Марина говорила
смело, отметая все старое, отжившее…»[8]
« Марина была один год пансионеркой, после смерти матери. У нее было
угрюмое лицо, медленная походка, сутулая спина и фигура… это была
увлекающаяся натура. Она была слишком умная, увлекалась героями книг, а не
учителями… Она старалась познакомить меня с революционной литературой»
«…Мне казалось, что за своенравием, порой даже эксцентричностью ее
поступков скрывается нечто более глубокое, что свойственно только
незаурядной, одаренной натуре. Многие из нас знали, вернее угадывали, что
Цветаева что-то пишет, но она никому не показывала своих стихов, и нам было
неведомо, чем она живет, какие строки слагались в ту пору в ее уме. Это
были строки ее «Вечернего альбома», где уже проявились и богатство
воображения, и подлинный поэтический дар… Это была ученица совсем особого
склада. Не шла к ней ни гимназическая форма, ни тесная школьная парта. И в
самом деле, в то время как все мы — а нас в классе было 40 человек —
приходили в гимназию изо дня в день, готовили дома уроки, отвечали при
вызове, Цветаева каким-то образом была вне гимназической сферы, вне
обычного распорядка. Среди нас она была как экзотическая птица, случайно
залетевшая в стайку пернатых северного леса. Кругом движенье, гомон,
щебетанье, но у нее иной полет, иной язык…Она неизменно читала или что-то
писала на уроках, явно безразличная к тому, что происходит в классе; только
изредка вдруг приподнимет голову, заслышав что-то стоящее внимания, иногда
сделает какое-нибудь замечание и снова погрузится в чтение… Однажды у
Цветаевой появилось небывалое желание: стать прилежной ученицей. Придя
утром в класс, она уселась на первую парту в среднем ряду, разложила
учебники, тетради, ничуть не заботясь о том, что заняла чужое место. Оно
принадлежало одной тихонькой, малозаметной девочке. Когда та пришла и
растерянно остановилась около своей парты, Цветаева во всеуслышание
заявила,
что с этого дня будет заниматься по-настоящему, слушать на уроках,
записывать и никуда отсюда не уйдет. В классе зашумели, заспорили, девочка
чуть не плакала. Со всех сторон послышались упреки, порицания — ничто не
помогало. Цветаева возражала, что на последней парте трудно следить за
уроком, что она долго пробыла там и почему-то должна оставаться там
навсегда. И в конце концов ее оставили в покое, а огорченную девочку где-то
пристроили в сторонке. Как и следовало ожидать, дня через три внезапно
нахлынувшее рвение исчезло. Цветаевой не понравилось сидеть слишком близко
от кафедры, и, забрав свои книги, она вернулась на свое прежнее место… В
классе Цветаева держалась особняком. Она присматривалась ко многим, но
найти среди нас настоящей подруги не могла. Бывало и так: кто-нибудь из
учениц другого класса вызовет в ней восхищение, она начнет ее
идеализировать, сближается с ней, но, узнав поближе, разочаруется, отойдет.
Однажды она подошла ко мне: «Пойдемте походим». В ее манере подходить к
людям было что-то подкупающе мягкое и вместе с тем властное. Ей никто не
отказывал…Она могла, если захочет, как магнит притягивать к себе людей и,
думается, легко могла и оттолкнуть»[9]
Поглощенная любовью к Наполеону, к «легенде» о Наполеоне, Цветаева
почти перестала ходить в гимназию. Она пряталась на чердаке, дожидалась
ухода отца на службу, а потом спускалась в свою комнату и погружалась в
чтение. Даже в киот в своей комнате она вместо иконы вставила портрет
Наполеона. Героем ее стихов стал сын Наполеона – герцог Рейхштадтский,
герой пьесы Э. Ростана «Орленок». Эта страсть заставила Цветаеву взяться за
первую серьезную литературную работу – перевод Ростана. Для этого она в
1909 году совершенно одна поехала в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне курс
старофранцузской литературы.
Дома до звезд, а небо ниже,
Земля в чаду ему близка.
В большом и радостном Париже
Все та же тайная тоска.
…………………………..
Я здесь одна. К стволу каштана
Прильнуть так сладко голове!
И в сердце плачет стих Ростана
Как там, в покинутой Москве.
Париж в ночи мне чужд и жалок,
Дороже сердцу прежний бред!
Иду домой, там грусть фиалок
И чей-то ласковый портрет.
Там чей-то взор печально-братский,
Там нежный профиль на стене.
Rostand и мученик-Рейхштадский
И Сара – все придут во сне!..
В 1908-1910 годах Иван Владимирович часто уезжал из Москвы и сестры
Цветаевы попали под влияние поэта Эллиса – Льва Львовича Кобылинского.
«Переводчик Бодлера, один из самых ранних страстных символистов,
разбросанный поэт, гениальный человек»[10] – так определяла его позже
Цветаева. Смыслом своей жизни Эллис считал поиск путей духовного
перерождения мира для борьбы с Духом Зла – Сатаной. Почти каждый вечер, а
иногда и всю ночь проводили девочки в беседах с ним. Цветаева посвятила ему
свою поэму «Чародей» – так называли сестры Эллиса.
Он был наш ангел, был наш демон,
Наш гувернер – наш чародей,
Наш принц и рыцарь – был нам всем он
Среди людей!
В нем было столько изобилий,
Что и не знаю, как начну!
Мы пламенно его любили –
Одну весну.
……………………………
Садимся – смотрим – знаем – любим,
И чуем, не спуская глаз,
Что за него себя погубим,
А он – за нас.
……………………………
О Эллис! – прелесть, юность, свежесть,
Невинный и волшебный вздор!
Плач ангела! – Зубовный скрежет!
Святой танцор,
Без думы о насущном хлебе
Живущий – чем и как – Бог весть!
Не знаю, есть ли Бог на небе! –
Но, если есть –
Уже сейчас, на этом свете,
Все до единого грехи
Тебе отпущены за эти
Мои стихи.
О Эллис! – рыцарь без измены!
Сын голубейшей из отчизн!
С тобою раздвигались стены
В иную жизнь…
- Где б ни сомкнулись наши веки
В безлюдии каких пустынь –
Ты – наш и мы – твои. Во веки
Веков. Аминь.
В свою очередь он посвяти сестрам Цветаевым несколько стихотворений,
вошедших в книгу «Арго». В разгар этой дружбы Эллис сделал едва достигшей
семнадцатилетия Марине Цветаевой предложение стать его женой. Она отказала,
потому что «…не понимала, как мо
| |  скачать работу |
Марина Цветаева: судьба, личность, творчество |
