Марина Цветаева: судьба, личность, творчество
ений!
Жалко мне, когда в печи
Жар, -- а ты не видишь!
В дверь – звезда в моей ночи! –
Не взойдешь, не выйдешь!
Платьица твои висят,
Точно плод запретный.
На окне чердачном – сад
Расцветает – тщетно.
Голуби в окно стучат –
Скучно с голубями!
Мне ветра привет кричат –
Бог с ними, с ветрами!
Не сказать ветрам седым,
Стаям голубиным –
Чудодейственным твоим
Голосом: --Марина!
Ко второй дочери, Ирине, Цветаева относилась равнодушнее, чем к Але,
ставшей тогда ей поддержкой и опорой, уделяла ей меньше внимания. От
рождения Ирина была слабой и болезненной, едва ходила и почти не умела
говорить. К ней не было таких сильных материнских чувств, творчество уже
было сильнее. Ирина была ребенком обыкновенным, не то, что Аля –
вундеркинд.
Все знакомые убеждали Цветаеву отдать девочек в приют и, наконец, она
согласилась. Девочки попали в Кунцевский приют, но директор его оказался
преступником и наживался на продуктах. Связи с Москвой почти не было, и
когда Марина Цветаева навестила девочек, Аля была при смерти. Кроме
истощения, у нее были еще тиф и малярия. Цветаева забрала ее в Москву,
работала и одна выхаживала девочку. Когда ей удалось во второй раз
пробраться в Кунцево, Ирину уже похоронили. В сущности, Цветаевой пришлось
выбирать, какую из девочек спасти, на двоих не было ни сил, ни денег.
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую –
Две головки мне дарованы.
Но обеими – зажатыми –
Яростными – как могла! –
Старшую у тьмы выхватывая –
Младшей не уберегла.
Две руки – ласкать-разглаживать
Нежные головки пышные.
Две руки – и вот одна из них
За ночь оказалась лишняя.
Светлая – на шейке тоненькой –
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
К лету 1923 года Цветаевой была составлена книга «Лебединый стан»,
так и не вышедшая при ее жизни. Это книга гражданской лирики, клятва в
верности – нет, не белогвардейцам и контрреволюции – а мужу, подвигу,
поэтизированным добровольцам. Возникает и тема поэта – в образе Андрея
Шенье, боровшегося против якобинской диктатуры и погибшего на гильотине.
Андрей Шенье взошел на эшафот.
А я живу – и это страшный грех.
Есть времена – железные для всех.
И не певец, кто в порохе – поет.
И не отец, кто с сына у ворот
Дрожа срывает воинский доспех.
Есть времена, где солнце – смертный грех.
Не человек – кто в наши дни – живет.
Сначала Марина Цветаева с теми, кто побежден, кто против революции.
Но потом она приходит к убеждению, что в Гражданской войне победителя быть
не может. Цветаева оплакивает всех, погибших в этой войне.
Ох, грибок ты мой грибочек, белый груздь!
То шатаясь причитает в поле Русь.
Помогите – на ногах нетверда!
Затуманила меня кровь-руда!
И справа и слева
Кровавые зевы,
И каждая рана:
- Мама!
И только и это
И внятно мне, пьяной.
Из чрева – и в чрево:
- Мама!
Все рядком лежат –
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был – белый стал:
Смерть побелила.
- Кто ты? – белый? – не пойму! – привстань!
Аль у красных пропадал? – Ря-азань.
И справа и слева
И сзади и прямо
И красный и белый:
- Мама!
Без воли – без гнева –
Протяжно – упрямо –
До самого неба:
- Мама!
Цветаеву осуждали за многочисленные увлечения. Были у нее романы и
реальные, и выдуманные. Многим она посвящала стихи – Завадский,
Антокольский. Алексеев, режиссер В.М. Бебутов, драматург В.М. Волькенштейн,
князь С.М. Волконский, молодые поэты Е.Л. Ланн и Э. Л. Миндлин,
красноармеец Борис Бессарабов, А.А. Стахович. Но все это была лишь попытка
спастись от одиночества, поиски понимающей души. Позже она вспоминала свой
диалог с дочерью:
«- Марина! Чего Вы бы больше хотели: письма от Ланна – или самого Ланна?
- Конечно, письма!
- Какой странный ответ! – Ну, а теперь: письма от папы или самого папы?
- О! – Папы!
- Я так и знала!
- Оттого, что это – Любовь, а то – Романтизм!»[24]
В этом диалоге как нельзя более точно определено отношение Цветаевой и к
мужу, и к «романам». Сергей был Единственным, все остальные – прочими.
Весной 1921 года Цветаева просила Илью Эренбурга, уезжавшего в
Европу, отыскать ее мужа, о котором она не имела никаких известий почти три
года. И он находит Сергея, живого и здорового, в Константинополе. Потом
Эфрон переезжает в Прагу, начинает учиться, поступает на филологический
факультет университета. У Цветаевой нет сомнений – надо ехать к мужу. Она
прощается с молодостью, со страной, с друзьями, подводит итоги прошлого.
Отъезд ее не раз откладывался, были трудности с оформлением паспортов, не
хватало денег. Уезжали налегке, все вещи были проданы или раздарены.
Провожал Цветаевых их друг – музыкант, актер А.А. Чабров-Подгаецкий.
Берлин.
После эмиграции Цветаева два с половиной месяца жила в Берлине в
пансионе. Эти несколько недель были очень насыщенными по количеству встреч,
дружб, увлечений, стихов… В этот короткий промежуток времени написан цикл
стихов «Земные приметы», обращенный к издателю А.Г. Вишняку – новому
бурному и кратковременному увлечению Цветаевой. Эти стихи непохожи на
прежние. Они уже не так открыты, словно уходят в глубину переживаний.
Чувства выражены изысканно-зашифрованно. В Берлине же произошла встреча с
Андреем Белым, находившимся тогда в сложной жизненной ситуации. Цветаева
помогала ему, чем могла – своим присутствием, дружеской поддержкой. В
Берлине произошло одно из важнейших событий в жизни Цветаевой, повлиявшее
на ее жизнь на многие годы – заочная эпистолярная встреча с Борисом
Пастернаком. «Дорогой, золотой, несравненный мой поэт!» – обращался он к
Цветаевой в первом же письме. Теперь в мире у нее был верный и
непридуманный друг.
Чехия.
Берлин не был долгим пристанищем Цветаевой. Она решила ехать в Чехию,
где учился ее муж, а правительство выплачивало некоторым русским эмигрантам
– писателям и ученым – стипендию-пособие за счет золотого запаса,
вывезенного в гражданскую войну из России. В Берлине уже не осталось
человеческих отношений, которыми Цветаева могла бы дорожить – уехал Белый,
разладилась дружба с Эренбургом, исчерпало себя увлечение Вишняком.
Первого августа Цветаева с дочерью приехали в Прагу, но жить в городе
было слишком дорого, и Цветаевы поселились в поселке Дольние Мокропсы. За
три с половиной года чешской жизни они переменили несколько мест: Дольние и
Горние Мокропсы, Иловищи, Вшеноры. Все это были дачные поселки в предместье
Праги, в основном жили там русские эмигранты.
Тяжелые послереволюционные годы, ряд разочарований в Берлине сильно
угнетали Цветаеву, ей казалось, что женщина, человек в ней уже погибли,
остался только поэтический дар. Первые чешские стихи – цикл «Сивилла»
Сивилла: выжжена, сивилла: ствол.
Все птицы вымерли, но Бог вошел.
Сивилла: выпита, сивилла: сушь.
Все жилы высохли: ревностен муж!
Сивилла: выбыла, сивилла: зев
Доли и гибели. – Древо меж древ.
Державным деревом в лесу нагом –
Сначала деревом шумел огонь.
Потом, под веками – вразбег, врасплох,
Сухими реками взметнулся Бог.
И вдруг, отчаявшись искать извне,
Сердцем и голосом упав: во мне!
Сивилла: вещая! Сивилла: свод!
Так Благовещенье свершилось в тот
Час нестареющий, так в седость трав
Бренная девственность, пещерой став
Дивному голосу…
- так в звездный вихрь
Сивилла: выбывшая из живых.
Преодолеть эту пустоту Цветаевой помогла чешская природа. Она пишет
большой цикл «Деревья», посвятив его своей чешской подруге Анне Тесковой.
Эти стихи показывают пос
| |  скачать работу |
Марина Цветаева: судьба, личность, творчество |
