Окаянные дни в судьбах и творчестве И. Бунина и А. Куприна
ой Бунин не только не опасался, а,
наоборот, всей душой шёл ей на встречу. Он был занят ею давно, писал в
полном смысле, и ни война, ни революция не могли его привязанность к ней
пошатнуть, - речь идёт о любви. Любовь в изображении Бунина поражает не
только силой художественной изобразительности, но и своей подчинённостью
каким-то внутренним, неведомым человеку законам. Нечасто прорываются они на
поверхность: большинство людей не испытывают их рокового воздействия до
конца своих дней. Такое изображение любви неожиданно придаёт трезвому,
«беспощадному» бунинскому таланту романтический отсвет. Близость любви и
смерти, их сопряжённость была для Бунина фактом очевидным, никогда не
подлежала сомнению. Однако катастрофичность бытия, непорочность
человеческих отношений и самого существования – все эти излюбленные
бунинские темы после гигантских социальных катаклизмов, потрясших Россию,
наполнились новым, грозным значением. «Любовь прекрасна» и «любовь
обречена» – эти понятия, окончательно совместившись, совпали, неся в
глубине, в зерне каждого рассказа личное горе Бунина-эмигранта.
Среди разных тем, которые поочерёдно занимали Бунина, в это время,
наблюдалось некоторое общее стремление. Это началось вскоре после того, как
прошёл у него первый момент раздражения и написались выступления, речи и
полурассказы-полустатьи, которыми он отозвался на события, занёсшие его к
иным берегам. Дальше, чем чаще, тем подробней стал возвращаться в его
рассказы образ России, которую он знал и теперь заново передумывал, тем
больше была заметна их близость и тяготение друг к другу. Порой это были
целые серии, состоявшие из рассказов-зарисовок, законченных, казалось бы, и
в то же время открытых, указывающих куда-то дальше («Русак», «В саду»,
«Подснежник» и т. д.), - как эскизные листы из одного итого же альбома;
иногда что-нибудь покрупнее, как уже готовый фрагмент, какой-то угол
картины, которую предстоит написать («Далёкое»), - но так или иначе это
целое всё настойчивее напрашивалось, обозначалось. Где-то внутри его уже
готовилась и выступала вперёд «Жизнь Арсеньева», огромное полотно,
запечатлевшее старую Россию.
В эту пору в восприятии современников Бунин предстаёт как живой
классик. В 1933 году он первым среди русских писателей был удостоен
Нобелевской премии в области литературы
В годы войны Бунин закончил книгу рассказов «Тёмные аллеи», которая
вышла впервые в Нью-Йорке в 1943 году. Книга эта целиком о любви. «Всякая
любовь – великое счастье, даже если она не разделена» - эти слова из книги
могли бы повторить все «герои-любовники» у Бунина. При огромном
разнообразии индивидуальностей, социального положения – они живут в
ожидании любви, ищут её и, чаще всего, опалённые ею, гибнут. Такая
концепция сформировалась в его творчестве ещё в предреволюционное
десятилетие.
Как поэт Бунин оттачивал и совершенствовал свой дар, однако здесь
муза, вдохновение посещали его нечасто. Немногочисленные стихи, написанные
в эмиграции, пронизаны чувством одиночества, бездомности и тоски по России:
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо…
Как бьётся сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наёмный дом
С своей уж ветхою котомкой!
Нетрудно заметить, что и с точки зрения житейской, и с точки зрения
исторической последнее двадцатилетие его долгой жизни оказалось рассеченным
пополам: первое, «мирное» десятилетие отмечено его нобелевским
лауреатством, спокойной и сосредоточенной работой над романом «Жизнь
Арсеньева», относительной материальной обеспеченностью и окончательным
признанием его таланта; десятилетие следующее принесло оккупацию Франции
гитлеровскими войсками, голод и страдания писателя в отрезанном Грасе, а
затем – тяжёлую болезнь и медленное угасание в подлинной нужде и гордой
бедности.
В ночь на 8 ноября 1953 года Бунин скончался в Париже, в скромной
квартирке на улице Жака Оффенбаха.
При содействии Бунина Куприны поселились в парижском квартале Пасси,
почему-то облюбованном русскими эмигрантами, которые говорили: «Живём на
Пассях». На улице, носящей имя опереточного композитора Жака Оффенбаха, в
одном доме и на одном этаже с Буниным была снята четырёх комнатная
меблированная квартира.
Александр Иванович тяжело переносил жизнь на чужбине, ему претили
нравы эмигрантской среды. «Чем талантливее человек, тем труднее ему без
России», - пишет он в одном из писем. Куприн всегда любил Россию горячо и
нежно. Но только в разлуке с ней смог найти слова признания и любви.
Теперь, ничем не сдерживаемые, они вылились чисто и светло в непрестанной
тоске и тяге «домой»: «Есть, конечно, писатели такие, что их хоть на
Мадагаскар посылай на вечное поселение – они и там будут писать роман за
романом, а мне всё надо родное, всякое – хорошее, плохое – только родное».
В этом, быть может, проявилась особенность художественного склада Куприна.
Он накрепко, больше, нежели И. А. Бунин или И. С. Шмелев, был привязан к
малым и великим сторонам русского быта, многонационального уклада великой
страны. Но теперь быт исчез. Исчезли рабочие, подневольные страшного
Молоха, исчезли великолепные в труде и в разгуле крымские рыбаки,
философствующие армейские поручики и замордованные рядовые. Новых людей,
новой России Куприн не видит. Перед его глазами не привычный пейзаж
обнаженной Москвы, не панорама дикого Полесья, а чистенький «Буа-булонский
лес» или такая нарядная и такая чужая природа французского Средиземноморья…
Он делает очерковые зарисовки о Париже, Югославии, юге Франции, но само
«вещество» поэзии способен найти по-прежнему во впечатлениях от родной
русской действительности. Напрасно художник старается по памяти
восстановить знакомый уклад и силой воображения «вдвинуть» его в чужой мир.
Быт уходит, как песок сквозь пальцы. Он дробится на мелкие крупинки, на
капли. Недаром цикл своих миниатюр в прозе, вошедших в сборник «Елань»,
писатель так и называет «рассказы в каплях». Он помнит множество
драгоценных мелочей, связанных с Родиной, помнит, что «еланью» зовётся
«загиб в густом сосновом лесу, где свежо, зелено, весело, где ландыши,
грибы, певчаие птицы и белки»; что «вереей» куртинские мужики называют
холм, торчащий над болотом; он помнит, как с кротким звуком «пак!» лопается
весенней ночью набрякшая почка и как вкусен кусок чёрного хлеба, посыпанный
крупной солью. Но эти детали подчас остаются мозаикой – каждая сама по
себе, каждая отдельно.
Куприн постоянно чувствует себя заключенным в некий магический круг
мелкотемья. И, подобно другим писателям русского зарубежья, он посвящает
своей юности самую крупную и значительную вещь – роман «Юнкера». «Юнкера»
не просто «домашняя» история Александровского училища на Знаменке,
рассказанная одним из её питомцев. Это повесть о старой «удельной» Москве –
Москве «сорока сороков», Иверской часовни и Екатерининского института
благородных девиц, что на Царицынской площади, вся сотканная из летучих
воспоминаний. Несмотря на обилие света, празднеств – «яростной тризны по
уходящей зиме», великолепия бала в Екатерининском институте, нарядного быта
юнкеров-александровцев, это печальная книга. Вновь и вновь с «неописуемой,
сладкой горьковатой и нежной грустью» писатель мысленно обращается к своей
Родине.
«Живёшь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди
памятников величайшей культуры, - писал Куприн в очерке «Родина». – Но всё
точно понарошку, точно развёртывается фильм кинематографа. И вся
молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь во сне и не видишь в
мечте ни Знаменской площади, ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни
России». Этим чувством безудержной хронической ностальгии пронизано
последнее крупное произведение Куприна – повесть «Жанета».
Самым горьким чувством Куприна было острое ощущение своей ненужности.
Художник Билибин в конце 1936 года получил разрешение вернуться на Родину.
В разговоре с советским послом В. П. Потемкиным был затронут вопрос о
возможном возвращении в СССР самых лучших и достойных людей эмиграции.
Говорили и о Куприне. Перед отъездом Билибин пригласил Александра Ивановича
к себе в гости. Сидя за столом, он много с восторгом говорил о Советском
Союзе и о причинах, побудивших его вернуться домой. Куприн вдруг ожил, весь
заговорился и вдруг воскликнул: «Боже, как я вам завидую!» Билибин спросил
его, – почему же он не последует его примеру? Но Куприн остро чувствовал
свою вину перед Родиной, переживал свой отъезд и некоторые статьи,
написанные под влиянием первых лет эмиграции. Он не мог поверить в
возм
| |  скачать работу |
Окаянные дни в судьбах и творчестве И. Бунина и А. Куприна |
