Пессимизм Шопенгауэра
рода достигает своих целей, и это, как
соответствующее художественной справедливости, дает зрителю удовлетворение.
Потому как он чувствует, что цели рода значительно возвышаются над целями
индивидуума. В некоторых неестественных комедиях были попытки представить
все дело в обратном виде и упрочить счастье индивидов в ущерб целям рода,
но тогда зритель чувствует ту скорбь, какую испытывает при этом гений рода.
Что интересно, что введение Шопенгауэром фигуры гения рода, которое
поначалу кажется слишком абстрагированным, придание любви трансцендентного
измерения, действительно вводит все представления в систему. Там, где он
говорит о драме и литературе, это как ключ... Начинаешь постигать суть
драмы, начинаешь действительно чувствовать систему там, где речь идет о
любви в литературе. И что особенно интересно – совершенно нерациональные
впечатления, которые едва ли зачастую возможно описать, также приходят в
систему, и оказываются понятными именно что рационально. Как интересно
можно было бы иначе этого достигнуть? Вообще введение трансцендентной
фигуры гения рода вводит вопрос о любви у Шопенгауэра чуть ли не в
романтическую традицию.
Если на высших ступенях влюбленности его мысли получают возвышенную и
поэтическую окраску, если они принимают даже трансцендентное и
сверхфизическое направление, в силу которого он, по-видимому, совершенно
теряет из виду свою настоящую, очень физическую цель, то это объясняется
тем, что он вдохновлен теперь гением рода, дела которого бесконечно важнее,
чем все касающееся только индивидуумом. Именно смутное сознание того, что
здесь совершается событие такой трансцендентной важности, - вот, что
поднимает влюбленного столь высоко над всем земным, даже над самим собой.
Это поручение воли, объективирующейся в роде. Воля человека попадает в
водоворот воли рода. Удовлетворенная страсть тоже нередко ведет к
несчастью. Ее притязания нередко так сильно сталкиваются с личным
благополучием влюбленного, что подрывают последнее, так как они несоединимы
с прочими сторонами его существования и разрушают построенный на них план
его жизни. Вот почему древние и изображали Амура слепым.
На свете был не один Петрарка: их было много – людей, которые
неудовлетворенную тоску своей любви должны были в течении всей своей жизни
влачить на себе как вериги, как оковы на ногах и в одиночестве лесов
изливать свои стоны. Гений рода ведет постоянную борьбу с гениями –
хранителями индивидуумов. Род, в котором лежат корни нашего существа, имеет
для нас более близкое и раннее право, чем индивидуум. Это чувствовали и
древние, и потому они олицетворяли гений рода в Купидоне: несмотря на свой
детский облик, это был неприязненный, жестокий и оттого обесславленный бог,
капризный, деспотичный демон, но в то же время – владыка богов и людей.
Отпущенный духом рода человек снова впадает в свою первоначальную
ограниченность и скудость; и с изумлением видит, что после стольких высоких
и героических и беспредельных исканий, он не получил другого наслаждения,
кроме того, которое связано с обычным удовлетворением полового инстинкта.
Если доводы рассудка вообще могут иметь какую-нибудь силу в борьбе с нею,
то раскрытая мною истина должна больше всего другого способствовать победе
над страстью. И особенно еще про разочарование – видимо, он ко всей своей
несчастливой жизни, не допускал любви просвещающей, просветляющей,
развивающей. Должен же быть какой-то еще гений с другими функциями и
интересами.
Браки по любви бывают обыкновенно несчастливы – в них настоящее поколение
приносится в жертву для блага поколений грядущих. Браки по расчету – в них
забота направлена на благо текущего поколения, хотя и в ущерб грядущему
поколению. Мужчина, который при женитьбе руководится деньгами, а не своей
склонностью, живет больше в индивидууме, чем в роде. В силу этого дело
получает такой вид, как будто при заключении брака надо поступаться либо
индивидуумом, либо интересами рода. Если наряду с расчетом принимается в
соображение и личная склонность, то это представляет собою как бы сделку с
гением рода. Дружба – основанная на солидарности взглядов и мыслей; но она
большей частью появляется уже тогда, когда собственно половая любовь уже
удовлетворена. Все свойства индивидов, которые дополняют одни другие и
между собой гармонируют, как противоположные черты темперамента и
особенности интеллекта, также и по отношению к самим индивидам восполняют
одни другие и создают гармонию душ.
Значительной школы учеников Шопенгауэр не создал, но к числу его
ближайших сподвижников могут быть отнесены Ю. Фрауэнштедт и П. Дейсен. Под
его влияние попал философ Ю. Банзен. «Соединить» Гегеля с Шопенгауэром
попытался в своем варианте вселенского пессимизма Эдуард Гартман. Те или
иные отзвуки шопенгауэровской концепции не трудно обнаружить у
американского прагматиста У. Джемса, французского «философа жизни» А
Бергсона неогегельянца Б. Кроче, немецкого экзистенциалиста К. Ясперса и
австрийского психоаналитика З. Фрейда. Еще ближе, чем Фрейд, подошел к
Шопенгауэру другой психоаналитик — К. Г. Юнг. Но прежде всего конечно,
следует вспомнить Фридриха Ницше, который в годы молодости считал
Шопенгауэра своим наставником: третии раздел его «Несвоевременных
размышлений» (1874) так прямо и называется: «Шопенгауэр-воспитатель».
Вырабатывая собственные методологические установки, Ницще резко усилил
свойственные уже самому Шопенгауэру мотивы волюнтаризма и элитарности. А
вместо единой Мировой Воли он ввел конгломерат массы противоборствующих
друг с другом центров Воли к власти.
Список использованной литературы
1. Канке В.А. Философия, М., 1998.
2. Рассел Б. История западной философии. Новосибирск, 1994. Т.2
3. Чанышев А.А. Человек и мир в философии Артура Шопенгауэра
4. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1992. Т.1.
5. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. М., 1992. Т.2.
6. Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. М., 1998.
| |  скачать работу |
Пессимизм Шопенгауэра |
