Роман Проклят и убит В.П. Астафьева в контексте идейно-художественной эволоции творчества писателя (Word'2000)
ого «реготанья». Мы тоже совсем
уж готовы присоединиться к этой развеселой компании. Однако в последний
момент спохватываемся: батюшки, а как же бабушка-то Секлетинья? Как
отнесется она к столь непотребному поведению своего питомца? Ведь в глазах
любого истого старовера, Коля в этой ситуации самый подлинный блудодей и
греховодник, как и его невенчанная совратительница!… Неужто наш усердный
молитвенник начисто позабыл о божьих заповедях под властью немудреных
Анькиных чар?…
Конечно, Астафьеву виднее. Тем паче, что он, как мы уже однажды
сказали, стремиться быть верными натуре. Но заноза возникающего сомнения в
данном случае все же дает себя знать. Особенно имея ввиду самую главную
черту Колиного характера, неизмеримо и безусловно превосходящую все прочие.
Совершенно необычен и даже неожидан в «астафьевской галерее» персонаж
Ашота Васконяня. Вс. Сурганов утверждает, что есть даже основание полагать,
что перед нами воссоздана фигура совершенно реального человека, который в
ту далекую новобранческую зиму стал чем-то очень близок и дорог Астафьеву,
памятно поразил его воображение. В известной мере это подтверждается тем,
что в отличие от прочих героев романа. Васконян наделен точными «анкетными»
ориентирами: отец его перед войной был в Калинине главным редактором
областной газеты, мать же работала заместителем заведующего отделом
культуры в тамошнем облисполкоме. Кстати, с нею Астафьев дает нам
возможность познакомиться в эпизоде ее приезда к сыну во время уже
упомянутой зимней «уборочной» страды»[13].
Эта встреча проникнута интонациями, исполненными подрастающей печали.
Похоже, что и мать и сын понимают, что в этом мире им больше не дано, и
автор не пытается уверить нас в обратном. Вместе с тем самая возможность
подобного свидания, совершенно недоступная для других призывников, убеждает
нас, что Васконяны – привилегированная, или, как бы мы сказали сегодня,
«номенклатурная» семья. Мальчика возили в школу на машине, по утрам он пил
кофе со сливками, еду ему готовила домработница, которая была для него и
нянькой и мамкой, поскольку родителям было недосуг с ним возиться. Однажды
Васконян с характерной для него милой картавостью, даже сообщил новым
товарищам, что у них, Васконянов, была в областном театре отдельная «ожа»
(то есть ложа). «Парни-простофили» долго не могли допереть, что это такое»,
прокомментировал автор эту и впрямь впечатляющую деталь васконяновского
житья.
Таким образом, Васконян в глазах обитателей казармы – барачных и
деревенских жителей. – несомненный чужак, выходец из иной социальной и
культурной среды, резко отличной и даже подсознательно им враждебной. Ко
всему прочему, он еще и чужак по национальному признаку: отец – еврей, мать
– армянка. И, разумеется Астафьев совершенно прав, утверждая, что, в силу
всех названных причин, Васконян скорее всего был бы смят и уничтожен за
одну, от силы, за две недели…
Но случилось как раз обратное. К этому долговязому, худому,
доверчивому чудаку – грамотею и разумнику, по уверению писателя,
«прониклись почтением имеющий тягу к просветительству Бугдаков и, как и все
детдомовцы, сострадающие всякому сироте, тем более обиженному. Бабенко,
Фефелов и вся их компания. Они не давали забивать Васконяна.
(«Кто плачет, кто мучается, кто умирает в этом тяжелом тумане?… А что,
если вся страна наша чертова яма?» (А. Нелуер «Сегодня» от 2 марта 1993
г.).
И в самом деле – место это адово: «равнодушно-злые люди», выгоняющие
новобранцев из вагонов, «хриплый ор», «безвестность», «вселенский вой иль
стон», «жуткий вой», исторгаемый «не по своей воле и охоте» тупо шагающими
людскими колоннами. Удивительно ли, что «покорность судьбе» тотчас овладела
Лешкой Шестаковым, ввергнутым в этот кошмар мобилизацией, и душу его
немедля «посетило то, что должно поселяться в кармане и тюрьме, - всякое
согласие со всем происходящим». Автор далее постоянно сравнивает два таких
разных, но здесь таких одинаковых общественных местах: тюрьма и казарма.
Ведь даже для Лешки слово «казарма» не пугающее, не тревожное, а
презренное». «Здесь все сурово, все на уровне современной пещеры,
следовательно, и пещерной жизни, пещерного быта… Лешка отметил про себя:
«Будто в берлоге», но смятения не испытал, только тупая покорность…
угнетала и поверх этого томили еще два желания – хотелось до ветру и
поесть». Поэтому автор своей художественной силой преобразует эту казарму в
дьявольское, адское: убогие, полуврытые в землю, «что ни пламя, ни
проклятье земное, ни силы небесные не брали эти подвалы», «лишь время было
для них гибельно – сопревал они покорно оседали в песчаную почву со всем
своим скудным скарбом, с копошащимся в них народом, точно зловещие гробы
обреченно погружались в бездонные пучины». К этой сумрачной картине –
закопченное жердье нар, белеющее на торцах «костями», как бы уже
побывавшими в могиле», с выступавшей на них серой. Автор не забывает о
своей литературой цели, - о самом правдивом романе о войне, но главным пока
для него остается первоначальная реальность, пахнущая серой, «гнилью,
прахом и острой молодой мочой». «Ивовые маты кишели клопами и вшами … маты
изломались, остро, будто ножки, протыкали тело, солдатики, обрушив их,
спали в песке, в пыли, не раздеваясь. В нескольких казармах рухнули
потоками, сколько там задавило солдат – никто так и не потрудился учесть…
Случалось, что мертвые красноармейцы неделями лежали в полуобвалившихся
землянках и на них получали пойку живые люди».
Казарма с ее порядками столь отвратительна, что «Аннинский с Нелцером
опять дружно отметили авторскую ремарку: на месте расположения 21-го полка
ныне плещется рукотворное Обское море. И плещется неспроста: сама
материальная память о «чертовой яме» смыта с лица земли (не Божий ли
промысел?). Но, с другой стороны, позволительно ли, чтобы все было смыто и
забыто, и дамы и Академгородка нежились на пляже, не подозревая, что где-то
здесь когда-то «доходили до ручки» молодые сибирские ребята, и лишь обские
воды скрыли на век безобразные следы их тягот и страданий?»[14].
Если же автор отправляет своих героев-новобранцев на сельхозработы и
смягчает свой обвинительный тон («веселые вояки», «не менее веселые
девчата»), то дает им душевное затишье. Впереди их поджидало адское
местечко совсем другого рода, и совсем другой «вселенский вой». А пока в
деревне Осипово: «воля вольная! Разлился солдатский строй, разбрелся… Шли
кто как, кто с кем, - в обнимку с зазнобами. До комбайна дошли, замедлили
шаг, останавливаться начали, поглядывая на кучи соломы».
Итак, В.П. Астафьев начинает рассказ о войне, с месяцев,
предшествующих отправке новобранцев на фронт. Постоянными отступлениями в
прошлое своих героев он раскрывает и обосновывает главное свойство
существования людей в стране, пережившей 17 год, гражданскую
| |  скачать работу |
Роман Проклят и убит В.П. Астафьева в контексте идейно-художественной эволоции творчества писателя (Word'2000) |
