Социология
любленности большая часть нарцистического
либидо перетекает на объект. В некоторых формах любовного выбора очевиден
даже факт, что объект служит заменой никогда не достигнутого собственного Я-
идеала. Его любят за совершенства, которых хотелось достигнуть в
собственном Я и которые этим окольным путем хотят приобрести для
удовлетворения собственного нарциссизма. Это особенно часто бывает при
несчастной, безнадежной любви, так как сексуальное удовлетворение ведь
каждый раз заново снижает сексуальное превышение оценки. Одновременно с
этой "самоотдачей" Я объекту, уже ничем не отличающейся от сублимированной
самоотдачи абстрактной идее, функции Я-идеала совершенно прекращаются.
Совесть не применяется к тому, что делается в пользу объекта; в любовном
ослеплении идешь на преступление, совершенно в этом не раскаиваясь. Всю
ситуацию можно без остатка резюмировать в одной формуле: объект занял место
Я-идеала.
От влюбленности явно недалеко до гипноза. То же смиренное подчинение,
уступчивость, отсутствие критики как по отношению к гипнотизеру, так и по
отношению к любимому объекту. Та же поглощенность собственной инициативы;
нет сомнений, что гипнотизер занял место Я-идеала. В гипнозе все отношения
еще отчетливее и интенсивнее, так что целесообразнее пояснять влюбленность
гипнозом, а не наоборот. Гипноз содержит примесь парализованности,
вытекающей из отношения могущественно к бессильному, беспомощному, что
примерно приближается к гипнозу испугом у животных. При полной суггестивной
податливости моральная совесть загипнотизированного может проявлять
сопротивление. Но это может происходить оттого, что при гипнозе в том виде,
как он обычно производится, могло сохраниться знание того, что все это
только игра, ложное воспроизведение иной, жизненно гораздо более важной
ситуации.
На основании всего вышесказанного можно вывести формулу либидиозной
конституции массы. По крайней мере, такой массы, какую мы до сих пор
рассматривали, т.е. имеющей вождя и не приобретшей секундарно, путем
излишней "организованности", качеств индивида. Такая первичная масса есть
какое-то число индивидов, сделавших своим Я-идеалом один и тот же объект и
вследствие этого в своем Я между собой идентифицировавшихся. Это отношение
может быть изображено следующим образом.
Я-идеал
Объект
Внешний
объект
Стадный инстинкт.
Аффектные связи, замеченные нами в массе, вполне достаточны, чтобы
объяснить одно из свойств, а именно: отсутствие у индивида
самостоятельности и инициативы, однородность его реакций с реакцией всех
других, снижение его, так сказать до уровня массового индивида. Но при
рассмотрении массы как целого она показывает нам больше; черты ослабления
интеллектуальной деятельности, безудержность аффектов, неспособность к
умеренности и отсрочке, склонность к переходу всех пределов в выражении
чувств и к полному отводу эмоциональной энергии через действия – это и
многое другое дает несомненную картину регресса психической деятельности к
более ранней ступени, которую мы привыкли находить у дикарей или у детей.
Такой регресс характерен особенно для сущности обыкновенных масс, в то
время как у масс высокоорганизованных, искуственных, такая регрессия может
быть значительно задержана.
Итак, у нас создается впечатление состояния, где эмоциональное
побуждение и личный интеллектуальный акт индивида слишком слабы, чтобы
проявиться отдельно, и должны непременно дожидаться заверки подобным
повторением со стороны других. Загадка суггестивного влияния возрастает,
если признать, что каждое влияние исходит не только от вождя, но также и от
каждого индивида на каждого другого индивида.
Нелегко проследить онтогенез стадного инстинкта. У ребенка долгое
время и незаметно никакого стадного инстинкта или массового чувства.
Таковое образуется вначале в детской, где много детей, из отношения детей к
родителям, и притом как реакция на первоначальную зависть, с которой
старший ребенок встречает младшего. Старшему ребенку хочется, конечно,
младшего ревниво вытеснить, отдалить его от родителей и лишить всех прав;
но, считаясь с фактом, что и этот ребенок – как и все последующие – в такой
же степени любим родителями, и вследствие невозможности удержать свою
враждебность без вреда самому себе, ребенок вынужден отождествлять себя с
другими детьми, и в толпе детей образуется массовое чувство или чувство
общности, получающее затем дальнейшее развитие в школе.
Позднее стадный инстинкт проявляется в обществе как корпоративный дух
и т.д., никак тем самым не отрицает происхождения зависти. Никто не должен
посягать на выдвижение, каждый должен быть равен другому и равно обладать
имуществом. Социальная справедливость означает, что самому себе во многом
отказываешь, чтобы и другим надо было себе в этом отказывать или, что то же
самое, они бы не могли предъявлять на это прав. Это требование равенства
есть корень социальной совести и чувства долга. Неожиданным образом
требование это обнаруживается у сифилитиков в их боязни инфекции. Боязнь
этих несчастных соответствует их бурному сопротивлению бессознательному
желанию распространить свое заражение на других, так как почему же им одним
надлежало заразиться и лишиться столь многого, а другим – нет?
Социальное чувство, таким образом, основано на изменении первоначально
враждебных чувств в связь положительного направления, носящую характер
идентификации. Поскольку нам было возможно проследить этот процесс,
изменение это осуществляется, по-видимому, под влиянием общей для всех
нежной связи с лицом, стоящим вне массы. При обсуждении обеих исскуственных
масс – церкви и войска – мы уже слышали об их предпосылке, чтобы все были
одинаково любимы одним лицом – вождем. Но не забудем одного: требование
равенства массы относится только к участникам массы, но не к вождю. Всем
участникам массы нужно быть равными между собой, но все они хотят власти
над собой одного. Множество равных, которые могут друг с другом
идентифицироваться, и один-единственный, их всех превосходящий, - вот
ситуация, осуществленная в жизнеспособной массе.
Литература:
Фрейд З. Я и Оно. – Москва: Издательство "ЭКСМО-Пресс", 1998г.
| |  скачать работу |
Социология |
