Великая Французская революция
ельной власти народу, то тот может
вообще избрать Бурбонов. Трудно сказать, насколько такая опасность была
реальна. Для нас важно иное – упоминание о том, что законодатели заранее
пытались ограничить выбор народа-суверена.
Первый вопрос, который там возник во время дискуссии в Конвенте, был тот
же, что и у авторов проектов: как следует избирать Директорию?
Разнообразие мнений, прозвучавших с трибуны Конвента, было даже большим,
чем в переписке Комиссии.
Как известно, ввести институт президентской власти Конвент не рискнул,
посчитав это слишком опасным и решив, что пусть лучше Директория будет
коллегиальным органом. Показательно в этом плане адресованное Сийесу письмо
Бодена, где тот приглашался на заседание Комиссии 3 термидора III года (21
июля 1795 года). В письме говорится: «Единственная цель сегодняшнего
совещания – пересмотреть проект организации исполнительной власти, не
отступая от однозначно принятого принципа не доверять ее одному лицу под
каким бы то ни было названием».
В то же время некоторые депутаты были искренне убежденны, что во Франции
между президентом и королем можно поставить знак равенства.
Справедливости ради следует отметить, что поставить одного человека во
главе правительства очень часто требовали за пределами Конвента
конституционные монархисты. Ж.-Г.Пельтье, роялист, издававший в Лондоне
журнал «Париж в 1795 году», вообще считает, что дискуссия по вопросу об
организации исполнительной власти длилась так долго «из-за беспокойства,
что назовут пять новых королей Франции».
Роялисты, которым не удалось добиться своего, сохраняли оптимизм, поскольку
«предвидели, что пять человек, составляющих исполнительную власть, уступят
вскоре высшую власть одному». Или же, как Ламот-Лангон, принимая желаемое
за действительное, считали, что «именно король скрывался под именем пяти
Директоров», что это был «несовершенный образ конституционной монархии, но
все же лучше анархии 1794 года».
Безусловно, следует отметить тот страх, который испытывали многие депутаты
перед излишне сильной Директорией. Создается впечатление, что составлялся
не проект организации исполнительной власти в стране, а планы, как обуздать
джина, которого сами же авторы проекта собирались выпустить из бутылки.
Вновь и вновь сказывались слишком свежие воспоминания о «Великих
комитетах», а, возможно, и о монархии, вступившей в сговор с интервентами.
Так, например, депутаты полагали, что предоставлять Директории право вести
переговоры и подписывать договоры с другими державами опасно, да и вообще
опасно предоставлять Директории какие-либо права: а вдруг ее привлекут на
свою сторону зарубежные державы, чтобы вторгнуться в пределы Франции - что
делать тогда?
Споры возникли даже по вопросу о том, имеет ли Директория право сначала
объявить войну, а потом поставить об этом в известность Законодательный
корпус. И если бы не вмешательство Тибодо, напомнившего, что контроль над
армией и налогами все равно остается в руках законодателей, в конституции
могло бы быть записано, что война объявляется только после дискуссии в
Советах.
Естественно, что в такой атмосфере вопрос Лаканаля, соответствует ли столь
немощная исполнительная власть нации в 26 миллионов человек, равно как и
ремарка Сен-Мартена о том, что она оказывается полностью подчинена
законодательной, остались без ответа.
Еще одна проблема, которая неоднократно обсуждалась депутатами в ходе
дискуссии о новой Конституции, была связана с возрастным цензом. Не
затрагивая здесь вопросов возрастных ограничений для депутатов палат,
отметим, что основными возражениями против необходимости подобных
нововведений были два следующих тезиса.
Во-первых, некоторым представлялся достаточно зыбким и необоснованным
возрастной рубеж, переступив который человек в течение всего лишь одного
дня начинал удовлетворять условиям, которые еще накануне не допускали его
до выборной должности.
Во-вторых, депутаты боялись, что люди в возрасте могут оказаться мало
привязаны к революции, а молодежь, напротив, слишком амбициозна, чтобы
обеспечить стабильность.
Разумеется, играли роль и честолюбивые стремления самих членов Конвента,
хотя сразу следует оговориться, что средний возраст депутатов,
участвовавших в дискуссии по Конституции (42 года) был вполне достаточным
для занятия любой должности.
В итоге всё же было решено установить возрастной ценз для членов Директории
– 40 лет, а также специально отметить, что они могут избираться только из
бывших депутатов Законодательного корпуса или из министров (с отсрочкой до
IX года республики), однако не ранее чем через год после окончания
легислатуры (с отсрочкой до V года республики).
Вообще, нетрудно заметить, что если современными историками споры об
организации будущей государственной власти рассматриваются в известной
степени абстрактно, то для современников за ними во многом стояли
конкретные лица.
В этом плане небезынтересно посмотреть, кто, с их точки зрения, имел
наибольшие шансы быть избранным в Директорию. Уже упоминавшийся Ж.-Г.Пелтье
называл «Буасси д'Англа, Камбасереса, Дульсе де Понтекулана, Лувэ и
Ланжюине». Приведем и еще несколько слухов о том, кто станет директорами –
на этот раз из французских газет: Камбасерес, Буасси, Лувэ, Дульсе и
Ланжюине; Сийес, Камбасерес, Монтескью, Редерер, Буасси, Лесаж (из Эр-и-
Луары), Рошамбо, Семонвиль и Бартелеми; Сийес, Лувэ, Крезе-Латуш,
Камбасерес, Трейард, Мерлен (из Дуэ), Ларевельер-Лепо и Баррас.
В этих списках интересными кажутся две вещи. С одной стороны, из многих
названных политиков «не угадали» никого, кроме Барраса и Ларевельера-Лепо,
с другой – очень часто называются имена членов Комиссии одиннадцати.
Помимо цензовых проблем, активно дебатировался вопрос о том, где именно
необходимо размещать будущие органы государственной власти; стоит ли
совмещать в одной коммуне и Законодательный корпус, и Директорию.
С определенной осторожностью можно заметить, что для авторов многих писем
Париж – нечто загадочное, непредсказуемое, и потому опасное. Большое
количество населения порождает анархию, что, в свою очередь, может привести
к новым революциям. Это город «развращающий и развращенный, где
многочисленные негодяи бодрствуют без устали, а честные граждане слишком
часто спят».
Соответственно, те, кто выступал за территориальное разделение Директории и
Законодательного корпуса, нередко полагали, что, в крайнем случае,
Директорию можно и оставить в Париже, но вот депутатов стоило бы из столицы
куда-нибудь переместить. Хотя идеально было бы, чтобы ни одна из властей не
оставалась в столице. Однако Конвент не принял во внимание эти соображения:
в Конституции было специально сказано, что Советы должны всегда заседать в
одной коммуне, не уточняя, в какой именно (ст. 58 Конституции III года), а
ст.171 требовала, чтобы в той же коммуне размещалась и Директория.
Предосторожностей обсуждалось немало. Ну а о том, что получилось в итоге,
написал Э.Кинэ: «Тщетна всякая человеческая предусмотрительность подобного
рода, если обычаи не утверждают ее. Никто не предчувствовал тогда, что
единственно, чего добьются от этих двух собраний, это – что одно из них
продаст другое, и что из пяти директоров трое продадут Директорию. И та
предосторожность, которую предпринимали для спасения себя, должна была
служить им гибелью».
Хотя, в принципе, о том, сильна или слаба была Директория, мнения в
историографии отнюдь не едины. Среди современников нередко бытовало мнение
о том, что Директория не была обделена полномочиями.
В то же время необходимо подчеркнуть, что преобладающим мнением, как среди
очевидцев событий, так и в позднейшей историографии, было совсем иное: у
Директории слишком мало власти. Как писал М.Лайонс, «исполнительная власть
была фатально и умышленно ослаблена».
Но еще большее число современников мыслили в другой плоскости. Не «много –
мало», а «хорошо – плохо». И они считали, что правительство республики по
этой Конституции было организовано плохо. Кто ругает дополнительное
разделение власти между Директорией и министрами и уверен, что нельзя,
чтобы Законодательный корпус обвинял Директоров, кто просто считает план
организации исполнительной власти «неправильным и противоречащим мудрым
взглядам, продиктовавшим остальную часть проекта», кто подчеркивает, что
право надзора за чиновниками, по сути дела, принадлежит Совету Старейшин.
Недочеты видятся едва ли не в каждой статье Конституции.
Однако понимание и анализ реализации в Конституции III года определенной
схемы организации исполнительной власти невозможны без рассмотрения еще
одной темы: как понимали современники принцип разделения властей.
Сразу отметим, что по поводу самой необходимости разделения властей
разногласий практически не было, хотя многие термидорианцы исходили при
этом из разных изначальных посылок. Вот, например, какие доводы приводил
один из памфлетистов, Ронзье:
1. Главное – это справедливость: закон един для всех. Следовательно, надо,
чтобы те, кто его принимает, были абстрагированы от исполнения, не пытались
придумывать выгодные себе же законы.
2. «Исполнение несовместимо с обсуждением». Пока закон будет обсуждаться,
уже станет поздно его применять.
3. «Одна из необходимых гарантий прав человека». Как говорил Тибодо,
«свободу составляет лишь разделение властей, их независимость».
Поскольку теория разделения властей обычно ассоциируется для нас с трудами
Монтескье, который не раз упоминался во время дискуссии в Конвенте,
отметим, он предлагал вручить законодательную власть «и собранию знатных, и
собранию представителей народа», от чего было вынуждено отказаться уже
Учредительное собрание. К тому же философ не видел ничего страшного в том,
чт
| |  скачать работу |
Великая Французская революция |
