Жизнь и творчество Франческо Петрарки
оизации стиха, в наше время особо
ценимая, в прежние времена вызывала осуждение. В качестве образца такого
намеренного упрощения стихотворной речи приводят XV сонет:
Я шаг шагну - и оглянусь назад,
И ветерок из милого предела
Напутственный ловлю...
. . . . . . . . . . . . . . .
Но вспомню вдруг, каких лишен отрад,
Как долог путь, как смертного удела
Размерен срок, - и вновь бреду несмело,
И вот - стою в слезах, потупя взгляд.
В самом деле, отказавшись от стиховой разбивки и печатая этот текст в
подбор, можно получить отрывок ритмически упорядоченной прозы. И это еще
пользуясь переводом Вяч. Иванова, лексически и синтаксически несколько
завышенным.
Странно, что такой проницательный критик и знаток итальянской
литературы, как Де Санктис, не увидел этой тенденции в Петрарке. Де Сантосу
казалось, что Петрарке свойственно обожествление слова не по смыслу, а по
звучанию. А вот Д’Аннунцио, сам тяготевший к словесному эквилибризму,
заметил эту тенденцию.
Единицей петрарковской поэзии является не слово, но стих или, вернее,
ритмико-синтаксический отрезок, в котором отдельное слово растворяется,
делается незаметным. Единице же этой Петрарка уделял преимущественное
внимание, тщательно ее обрабатывал, оркестровал.
Чаще всего у Петрарки ритмико-синтаксическая единица заключает в себя
какое-нибудь законченное суждение, целостный образ. Это прекрасно усмотрел
великий Г.Р.Державин, который в своих переводах из Петрарки жертвовал даже
сонетной формой ради сохранения содержательной стороны его поэзии.
Показательно и то, что Петрарка относится к ничтожному числе тех
итальянских поэтов, чьи отдельные стихи стали пословичными.
Как общая закономерность слово у Петрарки не является поэтическим
узлом. В работах о Петрарке отмечалось, что встречающаяся в отдельных его
стихотворениях некоторая “прециозность” носит скорее концептуальный
характер. Тут можно было бы сослаться на сонет CXLVIII, первая строфа
которого состоит из звучных географических названий.
Интересно, что этот рафинированно-виртуозный, “второй” Петрарка,
особенне бросался в глаза и многим критикам, а еще больше переводчикам. Эта
ложная репутация, сложившаяся не без помощи эпигонов-петраркичтов,
воспринимавших лишь виртуозную сторону великого поэта, сказалась на многих
переводческих работах. В частности, и у нас в России. Словесная вычурность,
нарочитая усложненность синтаксиса в переводах - болезнь распространенная.
К сожалению, репутация эта оказалась довольно устойчивой. Она надолго
если не заслонила, то значительно исказила “первого” и “главного” Петрарку,
который и позволил ему стать одним из величайших поэтов мира.
Различные поколения, в зависимости от своего литературного сознания,
господствующих эстетических вкусов, прочитывали Петрарку по-разному. Одни
видели в нем изощреннейшего поэта, ставившего превыше всего форму,
словесное совершенство, видели в Петрарке некую идеальную поэтическую
норму, едва ли не обязательную для подражания. Лругие ценили в нем прежде
всего неповторимую индивидуальность, слышали в его стихах голос нового
времени. Одни безоговорочно причисляли его к “классикам”, другие с не
меньшей горячностью к “романтикам”.
3. Петрарка в России
Первое серьезное знакомство с Петраркой в России произошло в начале
XIX века, когда восприятие его было в значительной степени подсказано
именно “романтической” репутацией Петрарки, сложившейся под пером
теоретиков и практиков западноевропейского романтизма. Последующая история
русского Петрарки внесла в это восприятие существенные поправки, порой
предлагая в корне иные прочтения.
Начало знакомству читающей русской публики с Петраркой положил
известный поэт Константин Батюшков, едва ли не первый итальянист в России,
автор статей о Петрарке и Тассо. В конце 1800-х годов он предпринимает
перевод одного из самых знаменитых петрарковских сонетов (CCLXIX) и пишет
переложение канцоны I, названной им “Вечер”. Батюшков не соблюдает тут
сонетной формы, а также изменяет содержание сонета “на романтический лад”.
Но именно таким пожелал видеть и увидел Петрарку романтический век.
В значительной степени продолжателем такой романтической трактовки
Петрарки, только в еще более сгущенном виде, без отрезвляющего
батюшковского классицизма, выступил поэт Иван Козлов. Кстати, он перевел
тот же CCLXIX сонет, что и Батюшков, добавив к нему еще два четверостишия
четырехстопного ямба, а заодно и “мечтание души”, “томление”, “бурное
море”, “восточный жемчуг”, “тоску”, “утрату сердца”, “слезы” и “обманчивую
красу”. Козлов же переложил еще один сонет Петрарки в стансы. Начинается он
так:
Тоскуя о подруге милой
Иль, может быть, лишен детей,
Осиротелый и унылый,
Поет и стонет соловей.
Такое сентиментальное исполнение Петрарки не опровергается и уже
настоящим переводом других сонетов Петрарки ( CLIX и CCCII ), сделанным
И.Коздовым на этот раз шестистонгым ямбом, имитирующим плавный французский
александрийский стих, и с соблюдением сонетной формы.
Нет сомнений, что Петрарка был прочитан как свой, вполне романтический
поэт. Петрарка попал в надуманную родословную романтиков “унылого
направления. Между тем петрарковское недовольство собой, его acidia, и
лежащая в основе “Книги песен” контроверза между влечениями сердца и
нравственными абсолютами, земным и надмирным, страстным стремлением к
жизни, полной деятельности и любви, и возвышенными помыслами о вечном не
имеют ничего общего с ламентациями, разочарованностью и инертностью.
Русских поэтов того времени привлекали лишь некоторые мотивы, которые
они, изъяв из общего художественного контекста вычитали у Петрарки. Так,
вычитали они мотив “поэта-затворника”, мотив мирной сельской жизни в
противовес суетной городской. Лирику Петрарки прочитали как свою
“вздыхательную” ( определение Батюшкова ).
Вторая половина XIX века изобилует переводами из “Книги песен”. Этому
способствовало как развитие филологической науки в целом, так и русской
итальянистики в частности. Научный и просветительски-популяризаторский
подход, мало сообразующийся с потребностями живой отечественной литературы,
наложил на новые переводы определенный отпечаток. С точки зрения буквы они
стали точнее, быть может, формально строже, но при этом они стали
несомненно бездушнее, то есть приобрели культурно-информационный характер,
в сущности, не связанный с потребностями живой русской поэзии.
Принципиально новую страницу в истории русского Петрарки открывает XX
век. Связана она с русским символизмом, и прежде всего с именем Вячеслава
Иванова.
В самом деле, несомненная заслуга Вячеслава Иванова как переводчика
Петрарки заключается в том, что он первый из крупных русских литераторов
подошел к Петрарке не “вдруг”, а во всеоружии основательнейших
филологических и историко-культурных познаний, оставаясь при этом изрядным
стихотворцем. Мало того - подчиняя задачи перевода не просто познавательным
культурным целям, но насущным потребностям живой отечественной литературы.
Вячеслав Иванов, вернув Петрарку в треченто, сумел внушить русскому
читателю живой к нему интерес и веру в реальность печальной повести о Лауре
и Франческо.
Путь, проторенный Вячеславом Ивановым, оказался соблазнительным. По
нему пошли, в сущности, почти все, кто брался за переводы Петрарки.
Из переводчиков близкого к нам времени больше и длительнее других
работал над Петраркой А.М.Эфрос. У него было много данных, чтобы переводить
Петрарку: эрудиция, глубокая начитанность в итальянской литературе,
великолепное знание культуры Возрождения, итальянского языка. Со всем тем
нового слова он так и не сказал. Как переводчик Петрарки, он шел за
Вячеславом Ивановым. Ради соблюдения условий стиха ему приходилось порою
жертвовать петрарковской легкостью и изяществом. Инверсии, громоздкие
словосочетания у А.Э.Эфроса не результат продуманной системы, а следствие
непреодоленного сопротивления стихового материала.
Таким образом, и по сей день в более чем полуторавековой жизни
Петрарки в русской поэзии наиболее примечательными эпизодами остаются два:
первый связан с периодом русского романтизма, второй - со спорами о “новом
искусстве”. В обоих случаях русский Петрарка оказался живым участником
литературных схваток. Все другие факты из жизни Петрарки в России относятся
не столько к истории русской поэзии, сколько к истории русской
образованности.
Список использованной литературы:
1. Абрамсон М.Л. От Данте к Альберти. М.: “Наука”, 1979.
2. Веселовский А.Н. Петрарка в поэтической исповеди “Canzoniere”.
1304-1904. Спб., 1912.
3. Ревуненкова Н.В. Ренессанское свободомыслие и идеология
Реформации. М.: “Мысль”, 1988
5. Энциклопедический словарь юного историка / сост. Елманова Н.С.,
Савичева Е.М. М: “Педагогика-пресс”, 1994.
5. Ф.Петрарка. Сонеты; Канцоны
| |  скачать работу |
Жизнь и творчество Франческо Петрарки |
