А. С. Пушкин в творчестве Марины Цветаевой
ду. Стихи, составившие этот цикл,
были написаны в 1931 году, но в связи с юбилеем, как видно, дописывались —
об этом свидетельствуют строчки:
К Пушкинскому юбилею
Тоже речь произнесём…
Нельзя не учитывать особых обстоятельств, при которых были написаны «Стихи
к Пушкину» - атмосферы юбилея, устроенного А. С. Пушкину белой эмиграцией.
Именно белоэмигрантская литература с большим рвением стремилась к тому,
чтобы превратить А. С. Пушкина в икону, трактовала его как «идеального
поэта» в духе понятий, против которых так яростно восстала в своих стихах
Марина Цветаева: А. С. Пушкин – монумент, мавзолей, гувернёр, лексикон,
мера, грань, золотая середина.
Цикл Цветаевой «Стихи к А. С. Пушкину» наполнен явными и скрытыми
реминисценциями из самых различных литературных произведений – и из текстов
XIX века, и из текстов современников Цветаевой.
Стихотоворение «Бич жандармов, Бог студентов", по – видимому, отсылает
нас к стихотворению Вяземского «Русский Бог»(1828). На него указывают
особенности лексики, метрики, строфики. Для Вяземского характерно особое
строение первой строки во второй и пятой строфах:
«Бог метелей, бог ухабов,
Бог голодных, бог холодных…»
Аналогично у Марины Цветаевой:
«Бич жандармов, бог студентов…,
Критик – ноя, нытик – вторя…»
(тоже первые строки строф).
Строфика различается. У Вяземского – одинаковые 4 –х строчные строфы АбАб,
У Цветаевой – чередование 4 – строчных и 2 – строчных строф: АбАб + ВВ.
Эта строфика нужна для наращивания смыслов, прочитанных в стихотворении
Вяземского.
В стихотворении Вяземского черты «русского бога» даются перечислением.
Полемичность стихотворения ясна даже без учёта его первоначального
контекста. Стихотворение Цветаевой также построено на перечислении
признаков. Перечисление – явный спор с критиками:
«Пушкин – в роли лексикона…
Пушкин – в роли гувернёра… -
Пушкин – в роли русопята…
Пушкин – в роли гробокопа?»
Отсылка к Вяземскому – отсылка к тексту классика, союзника. С помощью
Вяземского развенчивается фальшивое представление об А. С. Пушкине как о
«золотой середине».
«Опасные стихи… Они внутренно революционны, внутренно мятежные, с вызовом
каждой строки…Они мой, поэта единоличный вызов – лицемерам тогда и
теперь», - писала Марина Цветаева в письме Анне Тесковой 26 января 1937
года. Весь цикл пронизан полемичным переосмыслением различных точек зрения.
«В этом цикле максимальное использование стереотипа приводит к отрицанию
стереотипа»[4].
Предельное отрицание стереотипов происходит в издевательских вопросах,
которые венчают двустишия. Сама строфика стихотворения полемична: ритм
текста постоянно выходит за пределы собственной схемы:
Томики, поставив в шкафчик –
Посмешаете ж его,
Беженство своё смешавши
С белым бешенством его!
Белокровье мозга, морга
Синь – с оскалом негра, горло
Кажущим…
В этом случае строфа не заканчивается вопросом, за пределы строфы выходит
А. С. Пушкин уже не отрицательно определённый – «не русопят», «не гувернёр»
- но определённо положительно: хохочущий негр.
В «Стихах к Пушкину» поэт отвергается как застывший, мёртвый образец
«меры», «золотой середины». Он – живой, замечательный автор. В третьем
стихотворении цикла «Станок» А. С. Пушкин утверждается как равный
собеседник:
… Пушкинскую руку
Жму, а не лижу…
Вольному – под стопки?
Мне в котле чудес
Сем – открытой скобки
Ведающий – вес,
Мнящейся описки –
Смысл, короче – всё.
Ибо нету сыска
Пуще, чем родство!
Стихотворение «Бич жандармов, Бог студентов» опровергает образ А. С.
Пушкина как «русского бога». Если А. С. Пушкина воспринимать как «русского
бога», то образ его становится знаком вневременной «золотой середины»,
застывает, становится вершиной. Но А. С. Пушкин не общерусский, не бог, а
живой человек. Будучи живым человеком, он не может быть критерием меры.
А. С. Пушкин в стихотворениях цикла — самый вольный из вольных, бешеный
бунтарь, который весь, целиком—из меры, из границ (у него не «чувство
меры», а «чувство моря») — и потому «всех живучей и живее»:
«Уши лопнули от вопля:
«Перед Пушкиным во фрунт!»
А куда девали пекло
Губ – куда девали бунт?
Пушкинский? уст окаянство?
Пушкин – в меру Пушкиньянца!»
«Отношение Цветаевой к Пушкину — кровно заинтересованное и совершенно
свободное, как к единомышленнику, товарищу по «мастерской». Ей ведомы и
понятны все тайны ремесла Пушкина — каждая его скобка, каждая описка; она
знает цену каждой его остроты, каждого слова»[5]. «Литературные аристархи,
арбитры художественного вкуса из среды белоэмигрантских писателей в крайне
запальчивом тоне упрекали Цветаеву в нарочитой сложности, затрудненности ее
стихотворной речи, видели в ее якобы «косноязычии» вопиющее нарушение
узаконенных норм классической, «пушкинской» ясности и гармонии»[6].
Подобного рода упреки нисколько Цветаеву не смущали. Она отвечала «
пушкиньянцам», не скупясь на оценки («То-то к пушкинским избушкам лепитесь,
что сами — хлам!»), и брала А. С. Пушкина себе в союзники:
Пушкиным не бейте!
Ибо бью вас – им!
В «Стихах к Пушкину» речь идёт о поэтическом творчестве, а не о нравах и
состоянии общества. К поэтическому творчеству критерии внешней логичности
неприемлемы.
«По мне, в стихах всё должно быть некстати, не так, как у людей», - писала
А. А. Ахматова в 1940 году в цикле «Тайны ремесла». Надо учитывать и
собственное бунтарство Цветаевой, её представления о месте поэта в
обществе. Поэт – изгой, он неуместен по своей природе:
«В сём христианнейшем из миров
Поэты – жиды» («Поэма Конца», 1924)
Поэзия – есть бунт живого человека против косного порядка, застоя во имя
живого и меняющегося роста.
В цикле «Стихи к Пушкину» отношение Цветаевой к поэту напоминает отношение
Маяковского в 20 – е годы:
«Я люблю Вас
но живого
а не мумию
Навели
Хрестоматийный глянец
Вы
По – моему
При жизни
- думаю-
Тоже бушевали
Африканец!»
Однако М. И. Цветаева более революционна и менее пессимистична, чем
Маяковский в стихотворении «Юбилейное», где «я» - персонаж подсаживает
Пушкина обратно на пьедестал. У Марины Цветаевой А. С. Пушкин на пьедестал
не возвращается. У Марины Цветаевой скрытого обожествления А. С. Пушкина
нет. Превращение поэта в идола приводит к застою, к ориентации на прошлое,
к фальсификации Пушкина.
Отношение к России в «Стихах к А. С. Пушкину» полемично:
«… Беженство свой смешавши
С белым бешенством его!»
«… Поскакал бы, Всадник Медный,
Он со всех копыт назад»
Бешенство А. С. Пушкина - белое, оно соотносимо с белым движением.
Эмигрантские «пушкиньянцы» - «беженцы», они сдались без боя, не только
физически, став эмигрантами, но и метафизически, сдавшись диктату «золотой
середины», подведя А. С. Пушкина пол свою меру.
Отождествление А. С. Пушкина с Медным всадником парадоксально, но оно
развивается в следующем стихотворении цикла – «Пётр и Пушкин». Пётр, в
отличие от Александра I и Николая I, отпустил бы А. С. Пушкина за границу,
«на побывку в свою африканскую дичь!».
Пётр – также непредсказуемый бунтарь, ценящий талант ненавидящий «робость
мужскую». За что и убил сына «сробевшего». Его истинный сын – Ганнибал,
истинный правнук – А. С. Пушкин. В образе Петра – сыноубийцы и А. С.
Пушкина – Медного всадника акцентируются непредсказуемость, властность,
свобода, готовность пересечь границы.
В «Стихах к Пушкину» были развиты такие темы, как разговор поэта с другим
поэтом на равных, исключительность, опасность положения любого поэта во все
времена.
«С тех пор… как Пушкина на моих глазах (в детстве) - на картине Наумова –
убили…я поделила мир на поэта и всех, и выбрала – поэта, в подзащитные
выбрала – поэта; защищать поэта – от всех; как бы эти все ни одевались и ни
назывались. Пушкин был негр…(…Какой поэт из бывших и сущих - не негр, и
какого поэта – не убили?»[7].
«Мой Пушкин»
А. С. Пушкин «глазами и сердцем ребёнка»
Причины нетрадиционного видения Цветаевой А. С. Пушкина – в самобытном
характере личности Марины Цветаевой, в особенностях её мирочувствия. Не
думать над объектом, будь то человек или другая реалия, а чувствовать его,
не осязать, а внимать и принимать в себя, поглощать душой, утоляя
| |  скачать работу |
А. С. Пушкин в творчестве Марины Цветаевой |
