А. С. Пушкин в творчестве Марины Цветаевой
о в самой высокой степени.
В прозе Цветаевой воплощен особый тип речи. Речь очень лирична, а главное —
совершенно свободна, естественна, непреднамеренна. В ней нет и следа
беллетристической гладкости и красивости. Больше всего она напоминает
взволнованный и потому несколько сбивчивый спор или «разговор про себя»,
когда человеку не до оглядки на строгие правила школьной грамматики. В
самой негладкости этой быстрой, захлебывающейся речи с ее постоянными
запинаниями, синтаксическими вольностями, намеками и подразумеваниями
таится та особая прелесть живого языка.
И вместе с тем несвязная, казалось бы, речь Марины Цветаевой на редкость
точна, афористически сжата, полна иронии и сарказма, играет всеми оттенками
смысловых значений слова. Несколько резких, молниеносных штрихов — и готов
убийственный портрет Екатерины: «На огневом фоне Пугачева — пожаров,
грабежей, метелей, кибиток, пиров — эта, в чепце и душегрейке, на скамейке,
между всяких мостиков и листиков, представлялась мне огромной белой рыбой,
белорыбицей. И даже несоленой».
Самая разительная черта словесного стиля Цветаевой — нерасторжимое единство
мысли и речи. Сама сбивчивость и затрудненность ее прозы — от богатства
мысли, спрессованной в тугой комок, и от интенсивности ее выражения.
Стихия поэтического дышит в пушкинских очерках Марины Цветаевой. В них она
такой же своеобычный и уверенный мастер, слова, каким была в стихах, такой
же вдохновенный, поэт со всей присущей ей безмерностью чувств — огненным
восторгом и бурным негодованием, всегда страстными и нередко пристрастными
суждениями. Именно накал непосредственного чувства и энергия его словесного
выражения делают эти очерки прозой поэта.
Параллельность судеб?
Сходство отдельных моментов биографии у людей далеко друг от друга
отстоящих эпох всегда поверхностно, однако в литературоведении довольно
часто встречаются подобное сопоставление (и действительное совпадение). Об
этом замечательно сказал Михаил Эпштейн в статье «После карнавала, или
Вечный Венечка», посвящённой творчеству Венедикта Ерофеева. «Русская
литература изобилует мифами…Почти все наши мифы, от Пушкина до Высоцкого, -
о людях, «что ушли, не долюбив, не докурив последней папиросы»… Наряду с
Пушкиным мы имеем ещё и миф о Пушкине; то пушкинское, что не воплотилось в
самом Пушкине, живёт теперь и вне самого Пушкина. Оно не свершилось в одной
биографии, зато свершится во всей последующей русской культуре».
Повторение «пушкинской ситуации» с различными «вариантами» усматривается в
биографии Марины Цветаевой. Прослеживается необыкновенная, непрерывная
преемственность психологического плана, погружение в одинаковую среду,
вынесение одинаковых свойств из этой среды, своеобразная перекличка
ощущений.
В судьбе Марины Цветаевой налицо стечение как – будто случайных
обстоятельств, «параллельность некоторых моментов». Возможно, сходные
эпизоды из жизни двух поэтов помогут дополнительно прояснить мотивы
интереса Марины Цветаевой к А. С. Пушкину.
Во многих «документальных повестях» и романов об А. С. Пушкине мы
встречаемся с описанием сцены тайного посещения юношей Пушкиным кабинета
отца с целью прочтения «запретных» книг. В очерке Марины Цветаевой «Мой
Пушкин» эта сцена оказывается спроецированной автором на собственную
биографию.
Ю. М. Лотман в своей книге о А. С. Пушкине замечает, что в юности поэт «был
глубоко не уверен в себе. Это вызывало браваду, молодчество, стремление
первенствовать. Дома его считали увальнем – он начал выше всего ставить
физическую ловкость, силу…». Марина Цветаева вспоминает, что именно
памятник Пушкину вызвал в ней честолюбивое желание первенствовать,
несмотря на то, что «я большая и толстая», как говорила она себе, свыкшись,
вероятно, с общим мнением своих домашних и сравнивая себя с другими.
Потребность в чувстве привязанности у Пушкина была исключительно сильна,
по мнению Ю. М. Лотмана. «Это наложило отпечаток на отношения Пушкина с
людьми старше его по возрасту. С одной стороны, он в любую минуту был готов
взбунтоваться против авторитета, покровительство и снисходительность
старших были ему невыносимы. С другой, он тянулся к ним, жаждал их
внимания, признание с их стороны было ему необходимо».
В характеристике Ю. М. Лотмана многое совпадает с мироощущением молодой
Марины Цветаевой: и стремление к дружбе со старшими, и бунт против
авторитета, и потребность в признании. Очень вероятно, что культ дружбы,
присутствующей и в жизни, и в творчестве Марины Цветаевой, был впервые
воспринят ею через личность А. С. Пушкина.
Тот факт, что Марины Цветаева, в отличие от А. С. Пушкина, любила
вспоминать своё детство и много о нём писала, как раз подчёркивает, сколь
велика была её «потребность в компенсации», душевных связей ей всегда было
недостаточно.
Обнаружение детальных совпадений в характере и поведении двух поэтов, А. С.
Пушкина и Марины Цветаевой, помогает понять мотивы субъективизма Марины
Цветаевой в оценках личности Пушкина. Марине Цветаевой, пережившей
подобные мучительные сомнения и недовольство собой, было легче понять и
характер А. С. Пушкина, ведь черту и особенности характера, приобретённые в
детстве и юности, улетучиваются не бесследно, когда приходит зрелость.
Отсюда, может быть, и её тонкий психологизм в работах о Пушкине.
Предположения и выводы в очерках «Пушкин и Пугачев» и «Наталья Гончарова»
покоятся на интуитивно – созерцательном основании, не предполагающем
«объективных оценок, а претендующем на глубинно – психологический анализ,
который неизбежно субъективен.
Последовательно, от произведения к произведению Марина Цветаева ведёт
процесс оправдания себя через поэта. В 1931 году в очерке «Мой Пушкин» она
назовёт любимого поэта негром – «моё белое убожество» рядом с «чёрным
божеством». А в 1933 году она уже ставит себя вровень с Пушкиным, именуя и
себя негром. Вероятно, в понимании Марины Цветаевой негр – это тот, кто
выделяется из толпы, кто доставляет всем неудобство своей непохожестью и
чувствует его сам, страдает от своего «негрства». Называя А. С. Пушкина
негром, Марина Цветаева указывает на его внутреннюю обособленность,
замкнутость – при всей внешней живости и уживчивости характера.
В своих работах об А. С. Пушкине Марина Цветаева не проявляет интереса к
детским и юношеским годам поэта. Это можно объяснить тем, что она уважала
чувства поэта, зная, что он сам не облил своего детства. Её всё здесь было
понятно, всё знакомо, вряд ли хотелось вновь анализировать собственные же
комплексы. С другой стороны, вспоминая всё лучшее и доброе, вспоминая с
любовью и терпимостью свои детские огорчения, она могла попытаться смягчить
и оправдать факт отрицания Пушкиным своего детства. Она призывает его в
своё детство («Мой Пушкин»), словно пытаясь согреть своим детским
восхищённо – влюблённым взглядом. А он, в свою очередь заменяет ей и брата,
и собеседника, и компаньона в детских играх.
При всей случайности и ненавязчивости совпадений нельзя, тем не менее,
отрицать вероятность сознательного «моделирования» Мариной Цветаевой своей
биографии по принципу поэтического канона – Байрон, Пушкин, Лермонтов были
для неё наилучшими образцами для жизни.
Именно особенность мирочувствия Марины Цветаевой, отличающая её от
Пушкина, - эмоциональная экспрессивность – и сказалась на характере оценок
творческого и жизненного пути А. С. Пушкина.
Заключение
Образ А. С. Пушкина для писателей «серебряного века» стал символом России,
Родины. То же можно сказать и о Марине Цветаевой, в творчестве которой в
период эмиграции пушкиниана заняла особой место. Очерки «Мой Пушкин»,
«Пушкин и Пугачёв», «Наталья Гончарова», а также цикл замечательных «Стихов
к Пушкину» являются свидетельством особого интереса Марины Цветаевой к
личности и творчеству поэта. Марина Цветаева наполняет имя Пушкина особым
смыслом, своими эмоциональными ассоциациями, подчёркивая, что для неё А. С.
Пушкин – «творческое сочувствие». Марина Цветаева выделяет в образе поэта
«внутреннюю свободу» как главенствующую движущую силу, противопоставляющую
творца – толпе.
Свою близость, «родственность» А. С. Пушкину Марина Цветаева видит в
трагической противопоставленности обществу и понимании творчества как
служения:
Прадеду – товарка:
В той же мастерской!
Каждая помарка –
Как своей рукой.
Ядром концептуальных построений Марины Цветаевой о Пушкине являются очерк
«Мой Пушкин» и цикл «Стихи к Пушкину». Название очерка «Мой Пушкин» - это,
во – первых, акцент на личное, субъективное восприятие образа А. С.
Пушкина, во – вторых, противопоставление «брюсовскому» Пушкину, наконец,
противопоставление цитируемым автором словам Николая I: «Ты теперь не
прежний Пушкин, ты – мой Пушкин». Каждая мысль Марины Цветаевой об А. С.
Пушкине доказывает, что только у истинного ценителя прекрасного может быть
«свой» Пушкин.
Марина Цветаева создаёт свой миф о Пушкине и его жене. Образ Натальи
Гончаровой создаётся одной чертой: она была « красавица…, без корректива
ума, души, сердца и дара». Обаяние мифа настолько велико, а авторские
формулировки так эффектны («Он хотел нуль, ибо сам был всё»), что подчас
они заслоняют собой объективные факты. Марина Цветаева гибель Пушкина
трактует как убийство поэта чернью. Дантес, Гончарова, Николай –
| |  скачать работу |
А. С. Пушкин в творчестве Марины Цветаевой |
