А. С. Пушкин в творчестве Марины Цветаевой
ветаевой — это его отношения с Натальей Гончаровой. Марина
Цветаева рассматривает любовь к ней А. С. Пушкина в очерке 1929 года
«Наталья Гончарова». Это действительно целое исследование, «тайна белой
жены», или тайна жены-«пробела».
Марина Цветаева начинает с утверждения о существовании трех Пушкиных и
задается вопросом, за которого из трех вышла замуж Гончарова. «Есть три
Пушкина: Пушкин — очами любящих (друзей, женщин, стихолюбов, студенчества),
Пушкин — очами любопытствующих (всех тех, последнюю сплетню о нем ловивших
едва ли не жаднее, чем его стих), Пушкин — очами судящих (государь,
полиция, Булгарин, иксы, игреки — посмертные отзывы) и, наконец, Пушкин —
очами будущего — нас». М. И. Цветаева убеждена в том, что Гончарова вышла
замуж «во всяком случае, не за первого и тем самым уже не за последнего...
Может быть, за второго — Пушкина сплетен — и — как ни жестоко сказать —
вернее всего, за Пушкина очами суда, Двора».
Сочетание Гончарова — Пушкин Марина Цветаева считает абсолютнейшим
контрастом: пробел, нуль — и Пушкин. Только тот факт, что Гончарова была
«просто — красавица», а А. С. Пушкин - «просто — гений», может объяснить
его непостижимое тяготение к жене: «тяга гения — переполненности — к
пустому месту» Он хотел нуль, ибо сам был — всё» Марина Цветаева заключает:
«Есть пары — тоже, но разрозненные, почти разорванные. Зигфрид, не узнавший
Брунгильды, Пенфезилея, не узнавшая Ахилла, где рок в недоразумении, хотя
бы роковом. Пары — все же. А есть роковые — пары, с осужденностью изнутри,
без надежды ни на сем свете, ни на том. Пушкин — Гончарова».
Итак, роковой брак с Гончаровой приравнивает А. С. Пушкина к мифо-
героическим персонажам, и он становится, в интерпретации Цветаевой, для
русской культуры тем, кем для Германии был Зигфрид и для древней Греции
Ахилл. При этом любопытно, что Гончарова, вопреки логике такого
сопоставления, вовсе не попадает в обойму этой странной компании
полубожественных дев-воительниц — Брунгильды, Пенфесилеи. Если какая-то
женщина и была Амазонкой Пушкина, то это сама Марина Цветаева. А Гончарова
скорее получила одно из самых презренных мест в мифологии Марины Цветаевой:
она всего лишь «невинная, бессловесная — Елена — кукла, орудие судьбы».
Хотя Марина Цветаева явно дает понять, что ее Пушкин, в отличие от
Гончаровой, — это Пушкин «очами любящих», тем не менее, восприятие всех
трех Пушкиных охвачено и проявлено в ее творчестве. Ибо она и писатель, и
«любопытствующий», и читатель Пушкина. «Те, которые смотрят на Пушкина
«очами любящих», видят его пишущим; те, которые смотрят на него «очами
любопытствующих», видят его странности, для них он чужой и другой. А те,
которые видят его «очами судящих», пытаются читать его, бессмертного,
обычными смертными глазами. Именно триединая природа Пушкина дает
возможность творческой близости с ним для русского гениального поэта-
женщины, и Марины Цветаева обретает некую идентификацию с Пушкиным — в
этих неизменных, вечно длящихся процессах: писать, быть Другим (чужаком) и
быть (неверно) понятым читателями»[13].
«Пушкин и Пугачев»
Правда искусства
Существует совсем не много произведений, в которых так убедительно, с таким
тонким пониманием было бы сказано о народности А. С. Пушкина. А тот факт,
что говорит это большой русский поэт, во много раз повышает цену
сказанного.
Очерк «Пушкин и Пугачев» Марина Цветаева написала уже на исходе своего
эмигрантского полубытия, когда прошли долгие годы тяжких заблуждений,
непоправимых ошибок, мучительных сомнений, слишком поздних прозрений.
Поэтому, конечно, не случайно, а, напротив, в высокой степени
знаменательно, что в дни Пушкинского юбилея Марина Цветаева, минуя все
остальные возможные и даже притягательные для нее темы, связанные с
Пушкиным, обращается к теме народного революционного движения, к образу
народного вожака — Пугачева. В самом выборе такой темы чувствуется вызов
юбилейному благонравию и тому пиетету, с которым белая эмиграция относилась
к повергнутой славе бывшей России, её павших властителей. Ненависть, с
которой говорила Марина Цветаева о «певцоубийце» Николае, презрение, с
которым отзывалась она о «белорыбице» Екатерине, не могли не смущать
белоэмигрантскую элиту как совершенно неуместная в юбилейной обстановке
выходка.
Для самой Марины Цветаевой «историческая» тема, конечно, приобрела особый,
остросовременный смысл. У Пушкина в «Капитанской дочке» Марина Цветаева
нашла такое разрешение темы, которое отвечало уже не только ее душевному
настрою, но и ее раздумьям о своей человеческой и писательской судьбе.
В очерке «Мой Пушкин» Марина Цветаева, рассказывая, как еще в раннем
детстве страстно полюбила Пушкинского Пугачева, обронила такое признание:
«Все дело было в том, что я от природы любила волка, а не ягненка» (в
известной сказочной ситуации). Такова уж была ее природа: любить наперекор.
И далее: «Сказав «волк», я назвала Вожатого. Назвав Вожатого — я назвала
Пугачева: волка, на этот раз ягненка пощадившего, волка, в темный лес
ягненка поволокшего — любить. Но о себе и Вожатом, о Пушкине и Пугачеве
скажу отдельно, потому что Вожатый заведет нас далёко, может быть, еще
дальше, чем подпоручика Гринева, в самые дебри добра и зла, в то место
дебрей, где они неразрывно скручены и, скрутясь, образуют живую жизнь»[14].
Речь идет здесь о главном и основном — о понимании живой жизни с ее добром
и злом. Добро воплощено в Пугачеве. Не в Гриневе, который по-барски
снисходительно и небрежно наградил Вожатого заячьим тулупчиком, а в этом
«недобром», «лихом» человеке, «страх-человеке» с черными веселыми глазами,
который про тулупчик не забыл.
Пугачев щедро расплатился с Гриневым за тулупчик: даровал ему жизнь. Но, по
Цветаевой, этого мало: Пугачев уже не хочет расставаться с Гриневым,
обещает его «поставить фельдмаршалом», устраивает его любовные дела — и все
это потому, что он просто полюбил прямодушного подпоручика. Так среди моря
крови, пролитой беспощадным бунтом, торжествует бескорыстное человеческое
добро.
В «Капитанской дочке» Марина Цветаева любит одного Пугачева. Все
остальное в повести оставляет ее равнодушной — и комендант с Василисой
Егоровной, и Маша, да, в общем, и сам Гринев. Зато огневым Пугачевым она не
устает любоваться — и его самокатной речью, и его глазами, и его бородой.
Это «живой мужик», и это «самый неодолимый из романтических героев». Но
больше всего привлекательно и дорого Цветаевой в Пугачеве его бескорыстие и
великодушие, чистота его сердечного влечения к Гриневу. «Гринев Пугачеву
нужен ни для чего: для души» — вот что делает Пугачева самым живым, самым
правдивым и самым романтическим героем.
В этой связи Марина Цветаева касается большого вопроса — о правде факта и
правде искусства. Почему Пушкин сначала, в «Истории Пугачева», изобразил
великого бунтаря «зверем», воплощением злодейства, а в написанной позже
повести — великодушным героем? Как историк он знал все «низкие истины» о
пугачевском восстании, но как поэт, как художник — про них забыл, отмел их
и оставил главное: человеческое величие Пугачева, его душевную щедрость,
«черные глаза и зарево».
Ответ Цветаевой не полон, но многозначителен. А. С. Пушкин поступил так
потому, что истинное искусство ни прославления зла, ни любования злом не
терпит, потому что поэзия — высший критерий правды и правоты, потому что
настоящее «знание поэта о предмете» достигается лишь одним путем — через
«очистительную работу поэзии».
А. С. Пушкин в «Капитанской дочке» поднял Пугачева на «высокий помост»
народного предания. Изобразив Пугачева великодушным героем, он поступил не
только как поэт, но и «как народ»: «он правду факта— исправил... дал нам
другого Пугачева, своего Пугачева, народного Пугачева». Марина Цветаева
зорко разглядела, как уже не Гринев, а сам А. С. Пушкин подпал под чару
Пугачева, как он влюбился в Вожатого. Так в очерке «А. С. Пушкин и Пугачёв»
на первый план выдвигается тема народной правды, помогающей поэту прямее,
пристальнее вглядеться в живую жизнь.
«Снова и снова возвращается Цветаева к самому Пушкину—к его личности,
характеру, судьбе, трагедии, гибели. Естественно возникает неотразимое
сопоставление: «Самозванец — врага — за правду — отпустил. Самодержец —
поэта — за правду — приковал». Пушкин становится олицетворением
стреноженной свободы»[15].
Очерки Цветаевой замечательны глубоким проникновением в самую суть
Пушкинского творчества, в «тайны» его художественного мышления. Так писать
об искусстве, о поэзии может только художник, поэт. Меньше всего это похоже
на «беллетристику», но это художественн
| |  скачать работу |
А. С. Пушкин в творчестве Марины Цветаевой |
