Анна Ахматова
вающие
радость установившейся, безбурной и безоблачной любви; Муза приходит к ней
лишь в самые кульминационные моменты, переживаемые чувством, когда оно или
предано, или иссякает:
...Тебе я милой не была,
Ты мне постыл. А пытка длилась,
И как преступница томилась
Любовь, исполненная зла.
То словно брат. Молчишь, сердит.
Но если встретимся глазами
Тебе клянусь я небесами,
В огне расплавится гранит.
Словом, мы всегда присутствуем как бы при яркой, молнийной вспышке,
при самосгорании и обугливании патетически огромной, испепеляющей
страсти, пронзающей все существо человека и эхом отдающейся по великим
безмолвным пространствам, с библейской, торжественной молчаливостью
окружающим его в этот священный вневременной час.
Сама Ахматова не однажды ассоциировала волнения своей любви с
великой и нетленной "Песнью Песней" из Библии.
А в Библии красный кленовый лист
Заложен на Песне Песней...
Стихи Ахматовой о любви - все! - патетичны. Но стихи ранней
Ахматовой - в "Вечере" и в "Четках" - менее духовны, в них больше
мятущейся чувственности, суетных обид, слабости; чувствуется, что они
выходят из обыденной сферы, из привычек среды, из навыков воспитания, из
унаследованных представлений... Вспоминали в связи с этим слова А.
Блока, будто бы сказанные по поводу некоторых ахматовских стихов, что она
пишет перед мужчиной, а надо бы перед Богом...
Начиная уже с "Белой стаи", но особенно в "Подорожнике", "Anno
Domini" и в позднейших циклах любовное чувство приобретает у нее более
широкий и более духовный характер. От этого оно не сделалось менее
сильным. Наоборот, стихи 20-х и 30-х годов, посвященные любви идут по
самым вершинам человеческого духа. Они не подчиняют себе всей жизни,
всего существования, как это было прежде, но зато все существование, вся
жизнь вносят в любовные переживания всю массу присущих им оттенков.
Наполнившись этим огромным содержанием, любовь стала не только несравненно
более богатой и многоцветной, но - и по-настоящему трагедийной. Библейская,
торжественная приподнятость ахматовских любовных стихов этого периода
объясняется подлинной высотой, торжественностью и патетичностью
заключенного в них чувства. Вот хотя бы одно из подобных стихотворений:
Небывалая осень построила купол высокий,
Был приказ облакам этот купол собой не темнить.
И дивилися люди: проходят сентябрьские сроки,
А куда провалились студеные, влажные дни?
Изумрудною стала вода замутненных каналов,
И крапива запахла, как розы, но только сильней.
Было душно от зорь, нестерпимых, бесовских и алых,
Их запомнили все мы до конца наших дней.
Было солнце таким, как вошедший в столицу мятежник,
И весенняя осень так жадно ласкалась к нему,
Что казалось - сейчас забелеет прозрачный подснежник…
Вот когда подошел ты, спокойный, к крыльцу моему.
Трудно назвать в мировой поэзии более триумфальное и патетическое
изображение того, как приближается возлюбленный. Это поистине явление
Любви глазам восторженного Мира!
Любовная лирика Ахматовой неизбежно приводит всякого к
воспоминаниям о Тютчеве. Бурное столкновение страстей, тютчевский "поединок
роковой" – все это в наше время воскресло именно у Ахматовой. Сходство еще
более усиливается, если вспомнить, что она, как и Тютчев, импровизатор
- и в своем чувстве, и в своем стихе. Много раз говорит Ахматова, например,
о первостепенном значении для нее чистого вдохновения, о том, что она не
представляет, как можно писать по заранее обдуманному плану, что ей
кажется, будто временами за плечами у нее стоит Муза...
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
Она не раз повторяла эту мысль. Так, еще в стихотворении "Муза"
(1924 г.), вошедшем в цикл "Тайны ремесла", Ахматова писала:
Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.
И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: "Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?" Отвечает: "Я".
О том же и в стихотворении 1956 года "Сон":
Чем отплачу за царственный подарок?
Куда идти и с кем торжествовать?
И вот пишу как прежде, без помарок,
Мои стихи в сожженную тетрадь.
Это не означает, что она не переделывала стихов. Много раз,
например, дополнялась и перерабатывалась "Поэма без героя", десятилетиями
совершенствовалась "Мелхола"; иногда менялись, хотя и редко, строфы и
строчки в старых стихах. Будучи мастером, знающим "тайны ремесла",
Ахматова точна и скрупулезна в выборе слов и в их расположении. Но чисто
импульсивное, импровизаторское начало в ней, действительно, очень сильно.
Все ее любовные стихи, по своему первичному толчку, по своему
произвольному течению, возникающему так же внезапно, как и внезапно
исчезающему, по своей обрывочности и бесфабульности, - тоже есть
чистейшая импровизация. Да, в сущности, здесь и не могло быть
иначе: "роковой" тютчевский поединок, составляющий их содержание,
представляет собой мгновенную вспышку страстей, смертельное единоборство
двух одинаково сильных противников, из которых один должен или сдаться, или
погибнуть, а другой - победить.
Не тайны и не печали,
Не мудрой воли судьбы
Эти встречи всегда оставляли
Впечатление борьбы.
Я, с утра угадав минуту,
Когда ты ко мне войдешь,
Ощущала в руках согнутых
Слабо колющую дрожь...
Марина Цветаева в одном из стихотворений, посвященных Анне Ахматовой,
писала, что ее "смертелен гнев и смертельна - милость". И действительно,
какой-либо срединности, слаженности конфликта, временной договоренности
двух враждующих сторон с постепенным переходом к плавности отношений тут
чаще всего даже и не предполагается. "И как преступница томилась любовь,
исполненная зла". Ее любовные стихи, где неожиданные мольбы перемешаны с
проклятиями, где все резко контрастно и безысходно, где победительная
власть над сердцем сменяется ощущением опустошенности, а нежность
соседствует с яростью, где тихий шепот признания перебивается грубым языком
ультиматумов и приказов, - в этих бурно пламенных выкриках и пророчествах
чувствуется подспудная, невысказанная и тоже тютчевская мысль об
игралищах мрачных страстей, произвольно вздымающих человеческую судьбу на
своих крутых темных волнах, о шевелящемся под нами первозданном Хаосе.
"О, как убийственно мы любим" - Ахматова, конечно же, не прошла мимо этой
стороны тютчевского миропонимания. Характерно, что нередко любовь, ее
победительная властная сила оказывается в ее стихах, к ужасу и смятению
героини, обращенной против самой же... любви!
Я гибель накликала милым,
И гибли один за другим.
О, горе мне! Эти могилы
Предсказаны словом моим.
Как вороны кружатся, чуя
Горячую, свежую кровь,
Так дикие песни, ликуя,
Моя посылала любовь.
С тобою мне сладко и знойно.
Ты близок, как сердце в груди.
Дай руку мне, слушай спокойно.
Тебя заклинаю: уйди.
И пусть не узнаю я, где ты,
О Муза, его не зови,
Да будет живым, не воспетым
Моей не узнавший любви.
Критика 30-ых годов иногда писала, имея в виду толкование Ахматовой
некоторых пушкинских текстов, об элементах фрейдизма в ее
литературоведческом методе. Это сомнительно. Но напряженный,
противоречивый и драматичный психологизм ее любовной лирики, нередко
ужасающейся темных и неизведанных глубин человеческого чувства,
свидетельствует о возможной близости ее к отдельным идеям Фрейда,
вторично легшим на опыт, усвоенный от Гоголя, Достоевского, Тютчева и
Аннинского. Во всяком случае, значение, например, художественной интуиции
как формы "бессознательного" творчества, вдохновения и экстаза подчеркнуто
ею неоднократно.
Однако в художественно-гносеологическом плане здесь, в истоках,
не столько, конечно, Фрейд, сколько уходящее к Тютчеву и романтикам
дуалистическое разделение мира на две враждующие стихии - область Дня и
область Ночи, столкновение которых рождает непримиримые и глубоко
болезненные противоречия в человеческой душе. Лирика Ахматовой, не только
любовная, рождается на самом стыке этих противоречий из соприкосновения Дня
с Ночью и Бодрствования со Сном:
Когда бессонный мрак вокруг клокочет,
Тот солнечный, тот ландышевый клин
| | скачать работу |
Анна Ахматова |