А.С. Пушкин - поэт, историк
манифестах Екатерины и в обнародованных ею судебных
актах, связанных с крестьянской войной 1773-1774гг., значение
последней было сознательно снижено: она изображалась как «бунт
казака Пугачева» и собранной им «шайки воров и убийц». В
соответствии с этим и все историки до Пушкина, не вдаваясь в
изучение событий, ограничивались только декламацией о личных
«злодействах» Пугачева, старательно сопровождая имя «казака
Земельки» такими эпитетами, как «вор», «обманщик», «зверь»,
«прекровожаждущий», «самолютейший» и т.п. Задача сводилась не к
передаче исторических фактов, а к возможно более громогласному
изъявлению «верноподданейших» чувств по поводу этих фактов.
Подразумевалось, что самые факты уже вполне достаточно освещены
правительственными публикациями.
Пушкин, как историк-литератор пошел другими путями.
Нельзя забывать, что образ Пугачева, знакомый нам по
«Капитанской дочке», образ живой, героический, величавый, а
главное - правдивый, настолько схожий с подлинником, что даже и
теперь, когда советской наукой перебран лист за листом и
внимательно изучен весь архивный материал, портретная живопись
Пушкина не потребовала никакой правки, - этот образ разработан
Пушкиным еще до «Капитанской дочки» и, пожалуй, даже более
подробно в «Истории Пугачева. Таким образом, ее значение
заключалось, прежде всего, в том, что взамен грубого
политического лубка, злостно искажавшего черты подлинника,
русскому обществу был впервые показан реалистический портрет
вождя народного движения, мастерски и любовно написанный рукой
величайшего русского художника.
В своей монографии Пушкин восстановил, кроме того,
истинный масштаб событий и вскрыл их истинную природу. «Весь
черный народ был за Пугачева, - говорит замечаниях, поданных
Николаю 1 после выхода книги, - одно дворянство было открытым
образом на стороне правительства». Тот же тезис положен в основу
и всей книги, где многократно отмечается «великая обширность»
революционного движения, «поколебавшего государство от Сибири до
Москвы и от Кубани до Муромских лесов», - «общее негодование».
Правительственная версия, подменявшая понятие крестьянской войны
понятием местного казачьего «бунта», была решительно Пушкин в
объяснительных отвергнута Пушкиным. В его книге пугачевщина была
впервые правильно истолкована, как явление классовой борьбы.
Возможность примирения борющихся сторон исключалась, ибо «выгоды
их, - по словам Пушкина, - были слишком противоположны». Таков
окончательный итог пушкинского анализа крестьянской войны, тем
более смелый, что он сохранял силу и для современных Пушкину
политических обстоятельств.
Ко времени создания « Истории Пугачева» Пушкин в своем
историческом мышлении успел далеко уйти от воззрений
«просветителей» 18 века, признававших индивидуальную «волю» и
«разум» решающими факторами исторического процесса. Подняв образ
Пугачева на подобавшую высоту, Пушкин не переоценил, однако, роли
Пугачева в народном движении. По объяснению Пушкина, «спокойствие
было ненадежно» и до появления Пугачева: «все предвещало новый
мятеж». - «Пугачев, - говорит Пушкин, - не был самовластен» и в
период наибольших своих успехов. В глазах Пушкина основной
движущей силой «начатого» Пугачевым восстания, как и основным
героем книги, был народ, который, по свидетельству Пушкина, и в
его время, то есть спустя целых шестьдесят лет после подавления
пугачевщины, «живо еще помнил кровавую пору».
В краткой информационной заметке, напечатанной в начале 1835
года, вскоре после выхода в свет «Истории Пугачева», Белинский
сразу же определил новую книгу Пушкина, как «примечательное
явление в области нашей ученой литературы».
Шесть лет спустя, в 1841 году, рецензируя последние
три тома посмертного издания сочинений Пушкина, он высказался
громче и явственнее: «История Пугачева» оценивалась в этой
статье, как наивысший образец русской исторической прозы.
Замечателен эпитет, которым Белинский обосновал эту свою оценку:
- «Пером Тацита писанная на меди и мраморе».
Еще через два года, в 1843 году, Белинский,
повторяя тот же эпитет, относит «Историю Пугачева», «написанную
по-тацитовски», к числу лучших произведений Пушкина, ставя ее на
один уровень с его стихами.
И, наконец, в 1846 году, за два года до смерти,
завершая цикл своих знаменитых статей о Пушкине, Белинский
произносит окончательное, так сказать, отстоявшееся, суждение об
исторической монографии Пушкина: - «Об «Истории Пугачевского
бунта» мы не будем распространяться, - говорит он, явно намекая
на цензурные препятствия, к тому времени еще усугубившиеся: -
Скажем только, что этот исторический опыт - образцовое
произведение и со стороны исторической и со стороны слога».
Мы увидели, что Белинский так же оценивает Пушкина не
только как поэта, но и как историка.
Уже после выхода в свет «Истории..» Пушкин получил доступ к
следственному делу. Обращаясь по этому вопросу к Бенкендорфу, он
писал:
«В свободное время я мог бы из оного составить краткую
выписку, если не для печати, то по крайней мере для полноты моего
труда, без того не совершенного и для успокоения моей
исторической совести».[4]
Из этого его письма мы видим, что Пушкин сам подтверждает,
зачисляет себя в историки.
2.3.2 «Петр 1»
Вслед за «Историей Пугачева» последовала работа над
«Историей Петра»- грандиозная по замыслу и объему. Работу эту
прервала роковая дуэль.
Рукопись незавершенной «Истории Перта 1», запрещенная
Николаем 1, а затем потерянная, была найдена после революции и
напечатана лишь в 1938 году, через сто один год после смерти
поэта (ранее из нее были известны только отдельные
отрывки).
Однако появление нового тома в собрании сочинений Пушкина
оказались, как ни удивительно, едва ли замеченным в связи с тем,
что исторический труд поэта дошел до нас в черновом состоянии и
поэтому даже после того, как рукопись его была напечатана,
продолжал оставаться труднодоступным читателю.
Между тем найденный труд - по мере того, как перед ними
раскрывается его действительное, богатое содержание - меняет наши
прежние преставления о размахе исторических замыслов и работ
великого поэта. Изучение творческой истории его труда убеждает в
том, что работа его над созданием «Истории Петра» не остановилась
на начальной стадии: исследование показывает, что, вопреки
распространенному мнению, Пушкин не ограничился конспектированием
изученного им многотомного свода исторических источников (то есть
изданных И.И. Голиковым в конце 18 столетия «Деяний Петра
Великого»). Работа над «Историей Петра» продвинулась много
дальше: общие контуры ее были уже ясны; в обширном
подготовительном тексте ее отражена выработанная Пушкиным
историческая концепция, в свете которой различима пушкинская
обрисовка Петровской эпохи и виден создаваемый им образ Петра. «
В последнее время работа, состоящая у него на очереди, - писал о
Пушкине Вяземский, - была история Петра Великого. Труд
многосложный, многообъемлющий, почти всеобъемлющий. Это целый
мир! В Пушкине было верное понимание истории, свойство, которым
одарены не все историки. Принадлежностями ума его были: ясность,
проницательность и трезвость... Он не писал бы картин по мерке и
объему рам, заранее изготовленных, как то часто делают новейшие
историки для удобного вложения в них событий и лиц, предстоящих
изображению...».[5]
Свидетельства современников, близко знавших поэта, таким
образом, подчеркивают, что Пушкин обладал не только всеми
свойствами и данными, необходимыми для историка Петра, но и «с
усердием» изучил «все документы» и «все сочинения, о нем
писанные»,читал все, что было напечатано о сем государе, и рылся
во всех архивах». Даже будущий цензор «Истории Петра» Никитенко,
присутствовавший за неделю до смерти поэта при беседе Пушкина с
Плетневым, заметил: «Видно, что он много читал о Петре». Но в
этом же разговоре поэт, как было уже упомянуто, признавал, что
«Историю Петра пока нельзя писать, то есть ее не позволяют
печатать».
На эту же тему писал с своей статье и Леве-Веймар:
«История Петра Великого, которую составлял Пушкин по
приказанию императора, должна была быть удивительной книгой.
Пушкин посетил все архивы Петербурга и Москвы. Он разыскал
переписку Петра Великого включительно до записок полурусских,
полунемецких, которые тот писал каждый день генералам,
исполнявшим его приказания. Взгляды Пушкина на основание
Петербурга были совершенно новы и обнаруживали в нем скорее
великого и глубокого историка, нежели поэта. Он не скрывал между
тем серьезного смущения, которое он испытывал при мысли, что ему
встретятся большие затруднения показать русскому народу Перта
Великого, каким он был в первые годы
| |  скачать работу |
А.С. Пушкин - поэт, историк |
