Августин Блаженный о человеке
меют своих посланников на небе: ангелов восставших и тех,
кто сохранил верность Богу. На земле они разнятся как потомки Каина и
Авеля, так что эти два библейских персонажа выступают символами двух
сообществ. На этой земле гражданин первого царства выглядит повелителем и
господином мира, гражданин небесного града — пилигримом, странником.
Впрочем, первый правдою самою определен к вечному проклятию, второй — к
спасению во веки вечные.
История предстает перед нами в свете, решительно незнакомом для греков.
Она имеет начало творения и конец сотворенного мира с пограничным моментом
в виде воскрешения и страшного суда. Три существенных события размечают
бег исторического времени: первородный грех со всеми вытекающими
последствиями, ожидание прихода Спасителя, воплощение и страдания Сына
Божьего с образованием его дома — Церкви.
Августин настаивает в конце "Града Божьего" на догме воскрешения. Плоть
возродится вновь. Хотя и преобразованная, интегрированная, но плотью она
все же останется: "Плоть станет духовною, подчинится духу, но будет
плотью, не духом; подобно тому как дух был подчинен плоти, но все же
остался духом, а не плотью".
История завершится днем Господа, который станет восьмым днем,
освященным пришествием Христа, будет вечным отдохновением не только духа,
но и тела.
6. Августин Блаженный. Современная оценка.
Нет необходимости доказывать присутствие Августина в культуре последних
поколений, считая и наше. Он остается одним из тех немногих христианских
мыслителей, о котором не-христиане знают и помнят, и кому они как минимум
отводят место в истории развития человеческого духа. Августин более чем
какой бы то ни было иной мыслитель, повлиял на западную теологию и веру —
он стал творцом средневековой парадигмы — и более чем какой бы то ни
было иной отец церкви отвергнут восточным христианством. Какими бы
далекими ни представлялись научные и церковные взгляды Августина, особенно
в эпоху триумфа либерализма, протестантизм не переставал интересоваться им
и, некоторым образом, оспаривать его принадлежность только к католицизму.
Католики же не перестают почитать его как одного из самых великих
Учителей. И это несмотря на парадоксальный характер августинианства,
приносившего не только полезные плоды, но также ереси и заблуждения.
«Августин — единственный из отцов церкви, сохраняющий влияние до сего
дня. Язычники и христиане, философы и теологи вне зависимости от
направления или конфессии, к которым они принадлежат, испытывают
неодолимое стремление к тому, чтобы изучать его труды, спорить с его
взглядами и противостоять его личности. Одновременно Августин продолжает
оказывать опосредованное воздействие — в качестве осознанной или
неосознанной традиции — на западные церкви, а через них в более или менее
измененном виде и на общее культурное сознание... Августин — гений. Он
единственный из отцов церкви, кто может безоговорочно претендовать на этот
выспренний титул, который для наших современников означает наивысшую
оценку». — Так пишет историк-протестант Ганс фон Кам-пенхаузен вполне в
русле западной традиции, согласно которой никакая похвала Августину не
является чрезмерной.
Несомненно, большая заслуга Августина состоит в том, что он энергично
указал западной теологии, склоняющейся к концепции оправдания делами, на
паулинистскую весть об оправдании, которая с исчезновением иудео-
христианства перестала интересовать эллинистических христиан, и таким
образом обратил ее внимание на значение благодати. В то время как
восточная теология по-прежнему находилась под сильным влиянием взглядов
Иоанна и во многом игнорировала паулинистскую проблематику оправдания с ее
антитезами, уделяя большее внимание рассуждениям об обожествлении
человека, Августин напротив, основываясь на собственном жизненном опыте и
на плодах своего глубокого изучения творений Павла, сделал проблему
благодати центральной темой западной теологии и в этой сфере нашел
бесчисленные доступные латинские формулировки. Вопреки широко
распространенному в древней латинской церкви морализму, всецело
основывавшемуся на заслугах человека, он показал всеобщую обусловленность
божественной благодатью:
«Что ты имеешь, чего бы не получил? »
Итак, согласно Августину, христианство должно быть религией не дел и
закона, а благодати. Это великое достижение Августина превозносили весьма
часто. Но по мнению швейцарского теолога Ганса Кюнса нет ни
малейшего сомнения, что тот самый Августин,|который в противовес
греческому тезису о примате интеллекта совершенно правомерно выступал за
примат воли и любви, который написал такую потрясающую фразу, как «Dilige,
et quod vis fac» («Люби — и делай, что хочешь») , который умел столь
блестяще писать о милости Божьей, — что именно он несет ответственность и
за в высшей степени сомнительные пути развития латинской церкви, а именно,
в следующих основополагающих пунктах.
1. Подавление сексуальности в западной теологии и церкви. По
сравнению с другими латинскими теологами (например, с Иеронимом) Августин
более явно подчеркивал равенство мужчины и женщины — по крайней мере на
духовном уровне (относительно рационального мышления), — обусловленное
богоподобием обоих полов. Но в то же время он разделял общепринятое в те
годы мнение о том, что в телесном отношении женщина находится на более
низкой ступени, чем мужчина, — ведь согласно книге Бытия, она была создана
из мужчины и для мужчины (Быт. 2). Теория сексуальности и греха была
столь важна для Августина, что даже в семьдесят лет он испытывал
необходимость в том, чтобы написать письмо преемнику Иоанна Хризостома,
константинопольскому патриарху Аттику с изложением своей весьма
сомнительной позиции (это письмо было найдено лишь недавно). Августин
писал:
«Влечение (имеется в виду злой "зов плоти"), пламя которого совершенно
без разбору направляется на дозволенные и недозволенные объекты, которое
удается обуздать стремлением к браку, призванному служить его
удовлетворению и в то же время удерживающему его от всего
недозволенного... Против этого влечения, противостоящего закону природы,
должны бороться все виды целомудрия: и целомудрие супружеских пар — с тем
чтобы зов плоти мог быть использован надлежащим образом, — и целомудрие
соблюдающих воздержание мужчин и дев — с тем чтобы оно вообще не возымело
действия, что еще лучше и такая борьба овеяна большей славой. Если бы
подобное влечение существовало в раю, то благодаря достойной удивления
степени свободы оно никогда не преходило бы заповеди воли... Никогда не
вынуждало бы оно дух к мыслям о неподобающих и непозволительных радостях.
Не требовалось бы держать его в узде с помощью супружеской умеренности или
вести с ним борьбу с непредсказуемым результатом посредством аскетических
усилий…»
2. «Овещвление» благодати в западной теологии и благочестии.
На Востоке представление о «сотворенной благодати» (« gratia creata»),
соответствующее западному латинскому учению о благодати, вообще не
получило развития; там интересовались исключительно вожделенным
«обожением» человека, его «бессмертием» и «нетленностью». В
противоположность этому на Западе уже Тертуллиан понимал благодать не
столько по-библейски — как образ мыслей Бога и отпущение грехов, — сколько
в русле стоицизма — как имеющуюся в человеке «vis», как некую «силу»,
более могущественную, чем природа («natura»); именно у Тертулли-ана мы
впервые находим противопоставление природы и благодати. И для Августина
также « благодать прощения » служит лишь приуготовлением к «благодати
вдохновения», которая входит в человека как некая динамичная субстанция
благодати, спасающая и преобразующая его. Это — «gratia infusa»*, нечто
вроде сверхприродного топлива, приводящего в движение изначально
недееспособную волю. В таком случае, говоря о благодати, Августин уже
подразумевает не милостивого к нам живого Бога, но отличную от Бога,
ставшую самостоятельной, зависимую преимущественно от таинства
«сотворенную благодать», о которой ничего не говорится в Новом Завете. Но
именно на такой благодати было в средние века сосредоточено внимание
латинской теологии и церкви (церкви, построенной на благодати и
таинствах), что в корне отличало ее от греческого богословия.
3. Страх перед предопределением, характерный для западного
благочестия. Греческие отцы церкви придерживались мнения о свободе выбора
человека и до и после грехопадения. У них не было представления о
неизбежном божественном предопределении к блаженству или проклятию, а
иногда они — как, например, Ориген и его последователи — склонялись к идее
всеобщего прощения грешников. В отличие от них состарившийся Августин,
чрезмерно увлекшийся полемикой с пела-гианами, принялся отстаивать
манихейские мифологемы. Это привело к нивелированию универсального
значения Христа в деле спасения и — совершенно вразрез
| |  скачать работу |
Августин Блаженный о человеке |
