Будущая жизнь и небытие (сочинения Аллана Кардека)
по описанию поэтов: Гомер и Виргилий
оставили нам подробное поэтическое изложение этих верований; но
стихотворные формы имеют свои требования и с ними следует считаться в их
описаниях. Фенелон в своем "Телемаке", исходя из тех же источников,
отличается более определенной и простой прозаической формой. Описывая
мрачный вид этих мест, он старается определить род страданий, которым
подвергаются виновные; в особенности же он останавливается на участи злых
правителей, имея в виду своего царственного воспитанника. Как ни популярно
это произведение, но, вероятно, не многие помнят его хорошо или достаточно
вникают в него, чтобы сравнивать его с другими; а потому мы считаем
полезным воспроизвести те его части, которые имеют наибольшее отношение к
предмету, нами трактуемому, т. е. индивидуальной ответственности или личной
наказуемости.
10. "Войдя, Телемак услышал вопли не могущей утешиться тени. "В чем ваше
несчастье? — спросил он. — Кто вы были на земле?" "Я был, — отвечала ему
тень, — Навохарзан, великий царь Вавилонский; все народы Востока трепетали
при одном моем имени; я приказал поклоняться себе в мраморном храме, под
видом золотой статуи, перед которой день и ночь сожигали фимиамы и курились
драгоценные благовония Эфиопии; никто никогда не смел мне противоречить из
страха немедленного наказания; ежедневно придумывали мне новые
удовольствия, чтобы украсить мою жизнь. Я был молод и здоров; увы! сколько
бы еще благополучия и радостей я мог испытать на престоле. Но женщина,
которую я любил, заставила меня почувствовать, что я не бог; она не любила
меня и я был отравлен ею. И вот я ничто. Вчера торжественно положили мои
останки в золотую урну; плакали, рыдали, рвали на себе волосы, делали вид,
что хотят броситься в огонь, чтобы сгореть вместе с моим телом; и еще будут
рыдать у подножия моей великолепной гробницы; но никто обо мне не жалеет;
память моя ненавистна даже в моей семье, а здесь я уже переношу самые
ужасные оскорбления". Телемак, тронутый этим заявлением, говорит ему: "Были
ли вы действительно счастливы во время вашего царствования? Чувствовали ли
вы тот мирный, безмятежный покой, без которого сердце иссыхает, хотя бы
среди наслаждений?" "Нет, — ответил Вавилонянин, — я даже не понимаю, о чем
вы говорите. Мудрецы, правда, хвалят этот покой как единственное
блаженство; но я его никогда не испытывал; сердце мое вечно волновалось
новыми желаниями, опасениями и надеждами. Я старался забыться, разжигая
свои страсти и поддерживая их опьянение, чтобы оно не прекращалось:
малейший просвет рассудка был бы для меня слишком тяжел и горек. Вот мир и
покой, которым я пользовался; всякий иной представляется мне басней или
сном; вот те радости, о которых я сожалею!" Отвечая так. Вавилонянин
плакал, как трус, изнеженный излишеством и не привыкший переносить
продолжительное несчастье. Около него находилось несколько рабов, которых
умертвили в его честь на его похоронах; Меркурий передал их всех вместе
Харону и дал полную власть рабам над своим царем, которому они служили на
земле. Эти тени рабов не боялись больше тени Навохарзана; они держали его в
оковах и заставляли переносить тяжкие оскорбления. Одна из теней говорила
ему: "Разве мы не были такими же людьми, как и ты? Как же ты мог думать,
что ты бог? Не следовало ли тебе вспоминать, что ты также принадлежишь к
роду человеческому?" Другая тень, чтобы оскорбить его, говорила: "Ты был
прав, не желая, чтобы тебя считали за человека, так как ты урод, не имеющий
ничего человеческого. Где же теперь твои льстецы? Тебе нечего больше
давать, несчастный; ты не можешь больше делать зла; ты стал рабом своих
рабов; боги медлят с правосудием; но наконец произносят свой приговор".
Слыша такие жестокие слова, Навохарзан бросился лицом на землю и рвал
волосы в припадке злобы и отчаяния. Но Харон приказал рабам: "Тяните его за
цепь, поднимите его силою, он не должен иметь возможности и утешения
прятать свой позор, нужно, чтобы все тени Стикса были свидетелями его
наказания и видели бы справедливость богов, терпевших так долго этого
нечестивца царем на земле".
Телемак вскоре заметил на небольшом расстоянии мрачный Тартар; из него
поднимался черный и густой дым, удушливый запах которого был бы смертелен,
если бы распространился в жилищах живых. Дым этот покрывал море огня и
исходил из пламени, шум которого напоминал рев потоков, низвергающихся с
высоких скал в пропасть, и от этого шума невозможно было что-либо ясно
слышать в этих печальных местах. Телемак, тайно поддерживаемый Минервой,
безбоязненно входит в эту пропасть. Вначале он замечает множество людей,
принадлежавших на земле к низшим сословиям и наказанных за то, что обманом,
изменой и жестокостью старались приобрести богатство. Он также заметил
много нечестивых ханжей и лицемеров, выказывавших свою приверженность
религии и под ее прикрытием удовлетворявших свое властолюбие, пользуясь
доверчивостью людей. Люди эти употребляли во зло даже добродетель и были
наказаны, как самые последние злодеи. Дети, убившие родителей, жены,
обагрившие руки в крови своих мужей, изменники, продавшие свою родину и
нарушившие все клятвы, переносили менее жестокие наказания, чем эти
вероломные лицемеры. Так постановили трое судей ада и вот почему: эти
лицемеры не довольствуются быть только злыми, как все остальные нечестивцы;
но они хотят еще прослыть добрыми и поэтому своими лживыми добродетелями
вводят в обман людей, которые потом уже не доверяют истинной добродетели. И
потому боги, над которыми они издевались, употребляют все свое могущество и
власть, чтобы отомстить за свое оскорбление.
Затем следовали люди, которых на земле почти не считают преступными, но
месть богов их преследует немилосердно; это были неблагодарные, лгуны,
льстецы, восхвалявшие порок, хитрые хулители, желавшие запятнать даже
чистую добродетель и, наконец, те, которые смело брались судить о вещах, им
не известных, и тем вредили невинным.
Телемак, увидя трех судей, судивших человека, осмелился спросить у них, в
чем его прегрешения. Тотчас осужденный заговорил сам и стал уверять, что он
никогда не делал зла, а, напротив, находил удовольствие в добре: "Я был
щедр, справедлив и сострадателен, в чем же меня обвиняют?" Тогда Минос
сказал ему: "Тебя не обвиняют в преступлении против людей, но ты так же
должен был относиться к богам; о какой же справедливости говоришь ты? Ты,
правда, ни в чем не виновен перед людьми, которые сами по себе ничто; ты
был по отношению к ним добродетелен; но добродетель эту ты приписывал
самому себе, а не милости богов, которые тебе ее дали; ты сам хотел
пользоваться плодами своей добродетели и замкнуться в самом себе; ты сам
себе поклонялся и сделал себя своим божеством. Но боги, сотворившие все для
самих себя, не могут отказаться от своих прав; ты их забыл, они забудут
тебя и передадут тебя самому себе, так как ты этого хотел. Ищи же теперь,
если можешь, утешения в своем собственном сердце. Ты навсегда разлучен с
людьми, которым ты так хотел нравиться; теперь ты один на один с собою, со
своим кумиром; познай, что нет настоящей добродетели без поклонения и любви
к богам, которым мы всем обязаны. Твоя ложная добродетель, которая так
долго ослепляла легковерных людей, должна быть развенчана и уничтожена.
Люди судят как о пороках, так и о добродетелях только по тому, насколько
это их касается, но к добру и злу они слепы. Здесь же божественный свет
освещает все поверхностные суждения и очень часто осуждает то, чем люди
восхищаются, и наоборот".
Слыша эти слова, ученый, будто пораженный громом, не мог сдержать своего
отчаяния. Снисходительность, с которой он прежде смотрел на себя, на свои
великодушные наклонности, на свое мужество и умеренность, превратилась в
отчаяние. Вид собственного сердца, врага богов, сделался для него мучением;
он смотрит на себя и не может отрешиться от этого зрелища; он видит
суетность людского суждения, суждения тех, кому всю жизнь так желал
нравиться. Происходит полный переворот всех его понятий, как будто все пред
ним рушится: он не узнает сам себя, не находит опоры в собственном сердце;
его совесть, такая спокойная прежде, теперь выступает против него и горько
упрекает его в заблуждениях и преувеличении своих добродетелей, не имевших
основанием и целью поклонение божеству. Он смущен, уничтожен, полон стыда,
раскаяния и отчаяния. Фурии не терзают его, потому что с него довольно
того, что он предоставлен самому себе и что его собственное сердце мстит
ему за оскорбление богов. Он ищет самых уединенных и темных мест, чтобы
скрыться от других мертвецов, не находя возможности скрыться от самого
себя. Он ищет мрака и не находит; докучливый свет преследует его повсюду;
везде пронизывающие лучи правды мстят ему за забвение истины! Все, что он
любил, становится ему ненавистным, как источник муки, которая не может
никогда прекратиться. Он восклицает: "О, безумец! Я никого не знал, ни
людей, ни богов, ни самого себя; нет, я ничего не знал, потому что никогда
не любил единственного и действительного блага; каждый шаг мой был
заблуждением, моя мудрость — было безумие; моя добродетель — была гордость,
нечестивая и слепая: я сам себе был кумиром!"
Наконец, Телемак увидел царей, осужденных за злоупотребление своею властью.
Фурия-мстительница с одной стороны подставила им зеркало, в котором
отражалось все безобразие их пороков; в нем они видели и не могли
оторваться от зрелища своего грубого тщеславия, жаждавшего самых нелепых
похвал; их равнодушие перед добродетелью; их жестокость к людям, которым
они должны бы были благодетельствовать; их боязнь услышать истину; их
пристрастие к людям подлым и льстивым; их нерадение; их слабость; их
леность; их неуместное недоверие; их расточительность и чрезмерная роскошь,
основанная на народном разорении и нищете; их гор
| |  скачать работу |
Будущая жизнь и небытие (сочинения Аллана Кардека) |
