И. А. Бунин и его проза
дившая на войну своего жениха (его
убили через месяц), не только тридцать лет хранит в сердце любовь к нему,
но и вообще считает, что в ее жизни только и был «тот холодный осенний
вечер», когда она простилась с ним, а «остальное ненужный сон».
Со «счастливой», длящейся, соединяющей людей любовью Бунину просто нечего
делать: он никогда о ней не пишет. Недаром он однажды взволнованно и вполне
серьезно процитировал чужие шутливые слова: «Часто бывает легче умереть за
женщину, чем жить с ней». Соединение любящих—уже совсем иные отношения,
когда нет боли, а значит, нет и томительно-щемящего блаженства,—его не
интересует. «Пусть будет только то, что есть... Лучше уж не будет»,—говорит
молодая девушка в рассказе «Качели», отвергая саму мысль о возможном браке
с человеком, в которого влюблена. Герой рассказа «Таня» с ужасом думает,
что он будет делать, если возьмет Таню в жены,—а ведь именно ее он по-
настоящему только и любит. Если же влюбленные стремятся соединить свои
жизни, то в последний момент, когда, кажется, все идет к счастливому
завершению, непременно разражается внезапная катастрофа либо появляются
непредвиденные обстоятельства, вплоть до смерти героев,—для того, чтобы
«остановить мгновенье» на высшем взлете чувств. Погибает от выстрела
ревнивого любовника единственная из сонма женщин, которую по-настоящему
полюбил «поэт», герой рассказа «Генрих». Внезапное появление сумасшедшей
матери Руси во время ее свидания с любимым навеки разлучает влюбленных.
Если же вплоть до последней страницы рассказа все идет благополучно, то в
финале Бунин оглушает читателя такими фразами: «На третий день Пасхи он
умер в вагоне метро,—читая газету, вдруг откинул к спийке кресла голову,
завел глаза...» («В Париже»); «В декабре она умерла на Женевском озере в
преждевременных родах» («Натали»).
Такая напряженная фабульность рассказов не исключает и не противоречит
полнейшей психологической убедительности характеров и ситуаций—до того
убедительных, что многие утверждали, будто Бунин писал по прекрасной памяти
случаи из собственной жизни. Он действительно не прочь был вспомнить
некоторые «приключения» своей молодости, но речь шла, как правило, о
характерах героинь (да и то, разумеется, лишь отчасти). Обстоятельства же,
ситуации писатель изобретал полностью, что доставляло ему большое
творческое удовлетворение.
Сила воздействия бунинского письма поистине непревзойденна. Предельно
откровенно и подробно умеет говорить он об интимнейших человеческих
отношениях, но всегда на том пределе, где большое искусство ни на йоту не
снижается даже до намеков на натурализм. Но это «чудо» достигнуто ценою
великих творческих мук, как, впрочем, и все написанное Буниным — истинным
подвижником Слова. Вот одна из многих записей, свидетельствующая об этих
«муках»: «...то дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное
во всем земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем. Надо
найти какие-то другие слова» (3 февраля 1941 г.). И он всегда умел найти
эти другие—единственно нужные, насущные слова. Подобно «художнику и
ваятелю» живописал и лепил он Красоту, воплотившуюся в женщине во всей
грации и гармонии данной ей природою форм, линий, красок. Женщины вообще
играют в «Темных аллеях» главную роль. Мужчины, как правило, — лишь фон,
оттеняющий характеры и поступки героинь; мужских характеров нет, есть лишь
их чувства и переживания, переданные необычайно обостренно и убедительно.
Упор всегда сделан на устремление его—к ней, на острейшем желании
постигнуть магию и тайну неотразимого женского «естества». «Женщины кажутся
мне чем-то загадочным. Чем более изучаю их, тем менее понимаю»,—выписывает
Бунин из дневника Флобера 13 сентября 1940 года. Женских типов в книге
«Темные аллеи», можно сказать, целая вереница. Здесь и преданные любимому
до гроба «простые души»—Степа и Таня (в одноименных рассказах); и
изломанные, экстравагантные, по-современному смелые «дочери века» («Муза»,
«Антигона»); рано созревшие, не в силах справиться с собственной «природой»
девочки в рассказах «Зойка и Валерия», «Натали»; женщины необычайной
душевной красоты, способные одарить несказанным счастьем и сами полюбившие
на всю жизнь (Руся, Генрих, Натали в одноименных рассказах);
проститутки—наглая и пошлая («Барышня Клара»), наивная и ребячливая
(«Мадрид») и множество других типов и характеров, и каждый—живой, сразу
запечатлевающийся в сознании. И все эти характеры—очень русскш, да и
действие почти всегда происходит в старой России, а если и вне ее («В
Париже», «Месть»), родина все равно остается в душах героев. «Россию, наше
русское естество, мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не
чувствовать ее»,— говорил Бунин.
Работа над книгой «Темные аллеи», в которую автор, можно сказать, был
влюблен, служила писателю в какой-то мере уходом, спасением от ужаса,
творящегося в мире. Более того: творчество было противостоянием художника
кошмару второй мировой войны. В этом смысле можно сказать, что в старости
Бунин стал сильнее и мужественнее, чем был в зрелые годы, когда первая
мировая война ввергла его в .состояние глубокой и длительной депрессии, и
что работа над книгой была безусловным писательским подвигом.
Бунинские «Темные аллеи» стали той неотъемлемой частью русской и мировой
литературы, которая, пока живы люди на земле, варьирует на разные лады
«песнь песней» человеческого сердца.
После книги «Темные аллеи» Бунин написал еще несколько рассказов (так же,
как немного и до нее). Они созданы с тою же художественной силой, что и
книга («Ловчий», «Памятный бал» и др.). Бунин не прекращал труда; вот
письмо от 23 августа 1947, года, в котором он как бы подводит итоги
написанному и пережитому:
«Что иногда, да даже и частенько я «мрачен», это правда, но ведь ие
всегда, не всегда. Я сейчас ...стал перечитывать свое «собрание» (изд.
Петрополиса), кое-что правлю (чуть-чуть) и, поправив книжку, надписываю по-
дурацки на ней: «Для нового издания»—потому по-дурацки, что не видать мне
как своих ушей этого нового издания при жизни (да и после-то смерти будет
ли оно такое, какое мне было бы нужно: ведь где же издадут, кроме
Москвы...)
Да, так вот я и хотел сказать: наряду с «мрачным» сколько я написал
доброго, самого меня порой до слез трогающего!.. Насчет народного языка...
Как я все это помню? Да это не память... это... в моем естестве—и пейзаж, и
язык, и все прочее—язык и мужицкий, и мещанский, и дворянский, и
охотницкий, и дурачков, и юродов, и нищих... И клянусь Вам—никогда я ничего
не записывал; последние роды немало записал кое-чего в записных книжках, но
не для себя, а для «потомства» — жаль, что многое из народного и вообще
прежнего и былого уже забыто, забывается; есть у меня и много других
записей,—лица, пейзажи, девочки, женщины, погода, сюжеты и черты
рассказов,—которые, конечно, уже никогда не будут написаны,—я, верно, «уже
откупался», как говорил Толстой в свои последние годы про свое
«художественное»...»
Остаток сил—уже в самом конце жизни—Бунин посвятил работе над книгой о
Чехове, приведению в порядок своего архива, а также «тяжбам» с издателями,
задерживающими печатание его книг. Несмотря на то, что материально он
целиком зависел от изданий своих произведений, гордый писатель не желал
склонить голову ни перед какими обстоятельствами. Он с негодованием отверг
«условие» американского издательства снабдить его книги предисловием. «Я
шестьдесят пять лет издавался в России и по всему миру без всяких
удостоверений, что я достоин печататься. И вот дожил!»— писал он.
До самого последнего дня работала творческая мысль Бунина; еще в день
своей кончины он занимался книгой о Чехове...
| |  скачать работу |
И. А. Бунин и его проза |
