Иосиф Бродский: До и после...
. Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.
Бродский, подобно Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт, у
него много аллюзий на предшественников. В приведенном отрывке из
стихотворения "1972" есть намек на "Слово о полку Игореве", в конце
перефразирован Гейне; другое стихотворение начинается: "Ниоткуда с
любовью, надцатого мартобря..." - это "Записки сумасшедшего" Гоголя.
Неожиданно возникает Хлебников: [1, с.271]
Классический балет! Искусство лучших дней!
Когда шипел ваш грог и целовали в обе,
и мчались лихачи, и пелось бобэоби,
и ежели был враг, то он был - маршал Ней.
Поэтический мир Бродского, по сути дела, оказывается квадратом,
сторонами коего служат: отчаяние, любовь, здравый смысл и ирония.
Бродский был изначально умным поэтом, то есть поэтом, нашедшим
удельный вес времени в поэтическом хозяйстве вечности. Оттого он быстро
преодолел "детскую болезнь" определенной части современной ему московско-
ленинградской поэзии, так называемое "шестидесятничество", основной пафос
которого определяется... впрочем, Бродский отдал этому пафосу мимолетную
дань, хотя бы в ранних, весьма банальных стихах о памятнике:
Поставим памятник
в конце длинной городской улицы...
У подножья пьедестала - ручаюсь -
каждое утро будут появляться
цветы...
Подобные стихи о памятнике обеспечивали поэту репутацию смутьяна,
и Бродский в конце 50-х годов явно ценил эту репутацию. Но куда сильнее и
своевольнее прорывалась в поэзии юного Бродского тема экзистенциального
отчаяния, захватывая попутно темы расставаний жанр, смешиваясь с темой
абсурдности жизни и смотрящий из всех щелей смерти:
Смерть - это все машины,
это тюрьма и сад.
Смерть - это все мужчины,
галстуки их висят.
Смерть - это стекла в бане,
в церкви, в домах - подряд!
Смерть - это все, что с нами -
ибо они - не узрят.
Такой бурный "пессимизм" в сочетании с "фрондой" был чреват
общественным скандалом.
Любовь - мощный двигатель поэзии Бродского, порою кажущийся намеренно
форсированным. Обычная любовь переплетается с отчаянием и тревогой,
образуя синкретический образ любви к возлюбленной, родине, несовершенному
миру, року и др. Любовная трагедия может обернуться и фарсом, изложенным
бойким ямбом:
Петров женат был на ее сестре,
но он любил свояченицу; в этом
сознавшись ей, он позапрошлым летом,
поехав в отпуск, утонул в Днестре.
("Чаепитие")
Фарс разлагает любовь - особенно тогда, когда она слаба, - на
составные, чреватые натурализмом, элементы:
Сдав все свои экзамены, она
к себе в субботу пригласила друга;
был вечер, и закупорена туго
была бутылка красного вина.
("Дебют")
Однако откровенно "раздевающий" взгляд редко доминирует, находясь в
"связанном" виде, обогащаясь, нейтрализируясь или преображаясь благодаря
иронии.
Роль иронии в поэзии Бродского непосредственным образом сопряжена со
здравым смыслом. Мог назвать поэзию Бродского поэзией здравого смысла,
так велик в ней момент сдержанности, самоотчуждения, "постороннего"
взгляда. [4, с.214]
Бродский о главном не говорит прямо, а всегда уклончиво,
обиняками. Заходит с одной и с другой стороны, ищет все новых
возможностей пробиться к идее, к собеседнику.
Структура стихотворения Бродского в принципе открыта. Так возникают
укрупненные массивы слов, разбитых на стихи. Обычно видна
художественная целесообразность каждого эпизода, а композиция часто
основана на симметрии, так что массы стихов относительно легко
обозримы. Можно даже выявить такую закономерность: в коротких
стихотворениях формальные ограничения нередко ослабляются, а в длинных
нарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного разрушения
формы. Так в стихотворении "Сонет" (1962), где не соблюдено ни единое
правило построения этой твердой строфической формы, за исключением одного:
в нем 14 стихов: [1, с.272]
Мы снова проживаем у залива,
и проплывают облака над нами,
и современный тарахтит Везувий,
и оседает пыль по переулкам,
и стекла переулков дребезжат.
Когда-нибудь и нас засыпет пепел.
Так я хотел бы в этот бедный час
Приехать на окраину в трамвае,
войти в твой дом,
и если через сотни лет
придет отряд раскапывать наш город,
то я хотел бы, чтоб меня нашли
оставшимся навек в твоих объятьях,
засыпанного новою золой.
В 1965 год Бродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до конца
его жизни. В стихотворении "Одной поэтессе" он писал:
Я заражен нормальным классицизмом.
А вы, мой друг, заражены сарказмом...
Бродский обнаруживает три вида поэзии: [4, с.217]
Один певец подготавливает рапорт.
Другой рождает приглушенный ропот.
А третий знает, что он сам лишь рупор.
И он срывает все цветы родства.
Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть страх смерти и страх
жизни.
Бродский дошел до предела в сплавлении всех стилистических пластов
языка. Он соединяет самое высокое с самым низким. Начало стихотворения
"Бюст Тиберия":
Приветствую тебя две тыщи лет
спустя. Ты тоже был женат на бляди.
Одна из характернейших примет стихотворной речи Бродского - длинные
сложные синтаксические конструкции, переливающиеся через границы строк и
строф, иногда действительно вызывающие ассоциации со стальными гусеницами
танка, неудержимо накатывающего на читателя. В "Стихах о зимней компании
1980-го года" танк появляется и буквально - закованный в броню тропов,
бесконечными синтаксическими переносами выплывает из-за горизонта строфы и
обрушивается на читателя:
Механический слон, задирая хобот
в ужасе перед черной мышью
мины в снегу, изрыгает к горлу
подступивший комок, одержимый мыслью,
как Магомет, сдвинуть с места гору.
Танк - слон, пушка - хобот, мина - мышь. Из этих двух рядов тем
вырастает образ. У Бродского нередко образы возникают на пересечении
совершенно неожиданно сопоставленных тем. [1, с.274]
Стихи Бродского, в своей совокупности, представляют собой гимн
бесконечным возможностям русского языка, все пишется во славу ему:
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раденье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится),
чаши лишившись в пиру Отечества,
ныне стою в незнакомой местности.
Именно вера в язык вводит Бродского в классическую эстетику, сохраняет
его экзистенциальное право быть поэтом, не чувствующим абсурдности своего
положения, подозревать за культурой серьезный и неразгаданный смысл и,
что тоже важно, сдерживать капризы своенравного лирического "я", иначе
его - в рамках эмоционального квадрата - швыряет во все стороны: от
любовного безумства к ироническому признанию, от утверждения своей
гениальности к утверждению собственного ничтожества. [4, с.219]
Как истинный творец, он сам подвел итог своему творчеству.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
24 мая 1980 года, в день своего сорокалетия, Бродский написал
стихотворение, которое подвело итоги не только его собственной жизни за
предшествующие годы, но в известной степени исканиям русской поэзии в
области языка, поэтической формы, культурного и исторического контекста,
художественной и этической свободы. Здесь не только судьба Бродского, но,
в обобщении, судьба русского поэта вообще.
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя, что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна,
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок,
позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забирали глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.
Единственным долгом поэта перед обществом Бродский считает долг
"писать хорошо"
| | скачать работу |
Иосиф Бродский: До и после... |