Главная    Почта    Новости    Каталог    Одноклассники    Погода    Работа    Игры     Рефераты     Карты
  
по Казнету new!
по каталогу
в рефератах

Иосиф Бродский: До и после...

. Можно сказать уверенно:
           здесь и скончаю я дни, теряя
           волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
           черпая кепкой, что шлемом суздальским,
           из океана волну, чтоб сузился,
           хрупая рыбу, пускай сырая.

     Бродский, подобно Ахматовой и Мандельштаму, очень литературный поэт,  у
него  много  аллюзий  на  предшественников.   В   приведенном   отрывке   из
стихотворения "1972" есть  намек  на  "Слово  о   полку  Игореве",  в  конце
перефразирован  Гейне;  другое  стихотворение    начинается:   "Ниоткуда   с
любовью,  надцатого  мартобря..."  -  это   "Записки  сумасшедшего"  Гоголя.
Неожиданно возникает  Хлебников:  [1, с.271]

           Классический балет! Искусство лучших дней!
           Когда шипел ваш грог и целовали в обе,
           и мчались лихачи, и пелось бобэоби,
           и ежели был враг, то он был - маршал Ней.

      Поэтический  мир  Бродского,  по  сути  дела,  оказывается  квадратом,
сторонами коего служат: отчаяние, любовь,  здравый  смысл  и ирония.
      Бродский  был  изначально  умным  поэтом,  то  есть  поэтом,  нашедшим
удельный вес времени в поэтическом хозяйстве  вечности.   Оттого  он  быстро
преодолел "детскую болезнь" определенной части  современной  ему  московско-
ленинградской поэзии, так называемое  "шестидесятничество",  основной  пафос
которого  определяется...  впрочем, Бродский отдал этому  пафосу  мимолетную
дань, хотя бы в  ранних, весьма банальных стихах о памятнике:

           Поставим памятник
           в конце длинной городской улицы...

           У подножья пьедестала - ручаюсь -
           каждое утро будут появляться
           цветы...

     Подобные стихи  о  памятнике  обеспечивали  поэту  репутацию  смутьяна,
и Бродский в конце 50-х годов явно ценил эту репутацию. Но  куда  сильнее  и
своевольнее прорывалась в  поэзии  юного  Бродского  тема  экзистенциального
отчаяния, захватывая попутно темы   расставаний  жанр,  смешиваясь  с  темой
абсурдности жизни  и  смотрящий из всех щелей смерти:

           Смерть - это все машины,
           это тюрьма и сад.
           Смерть - это все мужчины,
           галстуки их висят.
           Смерть - это стекла в бане,
           в церкви, в домах - подряд!
           Смерть - это все, что с нами -
           ибо они - не узрят.

      Такой  бурный  "пессимизм"  в  сочетании  с  "фрондой"   был    чреват
общественным скандалом.
     Любовь - мощный двигатель поэзии Бродского, порою  кажущийся  намеренно
форсированным. Обычная  любовь   переплетается   с   отчаянием  и  тревогой,
образуя синкретический образ любви к  возлюбленной,  родине,  несовершенному
миру, року и  др.  Любовная  трагедия может обернуться и фарсом,  изложенным
бойким ямбом:

           Петров женат был на ее сестре,
           но он любил свояченицу; в этом
           сознавшись ей, он позапрошлым летом,
           поехав в отпуск, утонул в Днестре.

                                       ("Чаепитие")

     Фарс разлагает любовь  -  особенно  тогда,  когда  она   слаба,   -  на
составные, чреватые натурализмом, элементы:

           Сдав все свои экзамены, она
           к себе в субботу пригласила друга;
           был вечер, и закупорена туго
           была бутылка красного вина.

                                        ("Дебют")

     Однако откровенно "раздевающий" взгляд  редко  доминирует,  находясь  в
"связанном" виде, обогащаясь,  нейтрализируясь  или  преображаясь  благодаря
иронии.
     Роль иронии в поэзии Бродского непосредственным  образом  сопряжена  со
здравым смыслом. Мог назвать поэзию   Бродского   поэзией  здравого  смысла,
так  велик  в  ней  момент  сдержанности,   самоотчуждения,   "постороннего"
взгляда. [4, с.214]
      Бродский  о  главном  не  говорит   прямо,   а    всегда    уклончиво,
обиняками.  Заходит  с  одной  и  с  другой   стороны,   ищет   все    новых
возможностей пробиться к идее, к собеседнику.
     Структура стихотворения Бродского в  принципе  открыта.  Так  возникают
укрупненные   массивы   слов,    разбитых    на    стихи.    Обычно    видна
художественная  целесообразность  каждого  эпизода,   а   композиция   часто
основана  на  симметрии,  так   что   массы   стихов    относительно   легко
обозримы.   Можно   даже   выявить   такую   закономерность:   в    коротких
стихотворениях формальные  ограничения  нередко  ослабляются,  а  в  длинных
нарастают. В коротких текстах Бродский иногда доходит до полного  разрушения
формы. Так  в  стихотворении  "Сонет" (1962), где  не  соблюдено  ни  единое
правило построения этой твердой строфической формы, за  исключением  одного:
в нем  14  стихов: [1, с.272]

           Мы снова проживаем у залива,
           и проплывают облака над нами,
           и современный тарахтит Везувий,
           и оседает пыль по переулкам,
           и стекла переулков дребезжат.
           Когда-нибудь и нас засыпет пепел.

           Так я хотел бы в этот бедный час
           Приехать на окраину в трамвае,
           войти в твой дом,
           и если через сотни лет
           придет отряд раскапывать наш город,
           то я хотел бы, чтоб меня нашли
           оставшимся навек в твоих объятьях,
           засыпанного новою золой.

     В 1965 год Бродский формулирует свое кредо, оставшееся в силе до  конца
его жизни. В стихотворении "Одной поэтессе" он писал:

           Я заражен нормальным классицизмом.
           А вы, мой друг, заражены сарказмом...

     Бродский обнаруживает три вида поэзии: [4, с.217]

           Один певец подготавливает рапорт.
           Другой рождает приглушенный ропот.
           А третий знает, что он сам лишь рупор.
           И он срывает все цветы родства.

     Поэтика Бродского служит стремлению преодолеть страх   смерти  и  страх
жизни.
     Бродский дошел до предела в сплавлении   всех   стилистических  пластов
языка. Он соединяет самое высокое  с  самым  низким.   Начало  стихотворения
"Бюст Тиберия":

           Приветствую тебя две тыщи лет
           спустя. Ты тоже был женат на бляди.

     Одна из характернейших примет стихотворной речи  Бродского   -  длинные
сложные синтаксические конструкции, переливающиеся  через  границы  строк  и
строф, иногда действительно  вызывающие  ассоциации со стальными  гусеницами
танка,  неудержимо  накатывающего  на читателя. В "Стихах о зимней  компании
1980-го  года"  танк  появляется и буквально - закованный  в  броню  тропов,
бесконечными синтаксическими переносами выплывает из-за горизонта  строфы  и
обрушивается на читателя:

           Механический слон, задирая хобот
           в ужасе перед черной мышью
           мины в снегу, изрыгает к горлу
           подступивший комок, одержимый мыслью,
           как Магомет, сдвинуть с места гору.

     Танк - слон, пушка - хобот, мина  -  мышь.  Из  этих  двух   рядов  тем
вырастает образ.  У  Бродского  нередко  образы  возникают  на   пересечении
совершенно неожиданно сопоставленных тем. [1, с.274]
     Стихи Бродского,  в  своей   совокупности,   представляют   собой  гимн
бесконечным возможностям русского языка, все пишется во славу ему:

           Слушай, дружина, враги и братие!
           Все, что творил я, творил не ради я
           славы в эпоху кино и радио,
           но ради речи родной, словесности.
           За каковое раденье-жречество
           (сказано ж доктору: сам пусть лечится),
           чаши лишившись в пиру Отечества,
           ныне стою в незнакомой местности.

     Именно вера в язык вводит Бродского в классическую эстетику,  сохраняет
его экзистенциальное право быть поэтом, не  чувствующим  абсурдности  своего
положения, подозревать за культурой  серьезный  и  неразгаданный  смысл   и,
что  тоже  важно,  сдерживать  капризы своенравного лирического  "я",  иначе
его - в рамках  эмоционального  квадрата  -  швыряет  во  все  стороны:   от
любовного   безумства   к  ироническому  признанию,  от  утверждения   своей
гениальности  к  утверждению собственного ничтожества. [4, с.219]
     Как истинный творец, он сам подвел итог своему творчеству.



                                 ЗАКЛЮЧЕНИЕ

     24  мая  1980  года,  в  день  своего  сорокалетия,  Бродский   написал
стихотворение, которое подвело итоги не только  его   собственной  жизни  за
предшествующие годы, но в  известной  степени   исканиям  русской  поэзии  в
области языка, поэтической формы,  культурного  и  исторического  контекста,
художественной и этической свободы. Здесь не только судьба  Бродского,   но,
в  обобщении,  судьба русского поэта вообще.

           Я входил вместо дикого зверя в клетку,
           выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
           жил у моря, играл в рулетку,
           обедал черт знает с кем во фраке.
           С высоты ледника я озирал полмира,
           трижды тонул, дважды бывал распорот.
           Бросил страну, что меня вскормила.
           Из забывших меня можно составить город.
           Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
           надевал на себя, что сызнова входит в моду,
           сеял рожь, покрывал черной толью гумна,
           и не пил только сухую воду.
           Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
           жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок,
           позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
           перешел на шепот. Теперь мне сорок.
           Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
           Только с горем я чувствую солидарность.
           Но пока мне рот не забирали глиной,
           из него раздаваться будет лишь благодарность.

     Единственным долгом  поэта  перед  обществом   Бродский   считает  долг
"писать хорошо"
12345
скачать работу

Иосиф Бродский: До и после...

 

Отправка СМС бесплатно

На правах рекламы


ZERO.kz
 
Модератор сайта RESURS.KZ