Главная    Почта    Новости    Каталог    Одноклассники    Погода    Работа    Игры     Рефераты     Карты
  
по Казнету new!
по каталогу
в рефератах

Историософия Б. Пильняка

философском контексте.
      Этот синтез историософии, философии и традиционно эпического
изображения революции определил и поэтику ''Голого года'' – Автор
отказывается от привычной романной традиции: ''Этой зимой я написал уже
роман ''Голый год'', - сообщал Б. Пильняк И.И Белоусову. – У меня роятся
какие – то странные образы и ощущения. Писать так, как писал Чехов, Бунин,
Ценский, нельзя …''(21;32). Складывается орнаментальная проза
Б. Пильняка, навсегда причислившая его к русскому авангарду,
импрессионизму. ''Революцию взять сюжетом почти невозможно в эпоху течения
ее'', - скажет А. Белый (14;29). Произведения Б. Пильняка свободны от
единого сюжета,  в них нет традиционных романных характеров. Они строятся
на ''склейке'' разнородных в тематическом и стилевом отношении ''кусков''.
Но именно эта форма позволила показать не только рушившийся мир, но и
выявить исторические и философские законы жизни.
      История по-прежнему рисуется через метафору, получает свое развитие
образ метели. Автор стремится выразить надиндивидуальную ритмику эпохи:
''Каждому – его глазами, его инструментовка и его месяц'' (6;53).
      С самого начала на уровень семантики текста выносятся два основных
мотива, включающих в себя контрапункт времени – вечности, заявленный уже в
эпиграфе к ''Вступлению'' (''… и тогда, когда будущее молчит о судьбине
нашей, всякая проходящая минута вечностью начинаться может'' (6;40)) и
контрапункт Ордынин – город – Китай – город, соответственно тематизирующий
противо- и сопоставление двух одинаково – стихийных, иррациональных начал –
исконно русского и восточного, которое сопутствует русскому как его
бессознательное. Тема Ордынин – город подхватывает образные доминанты
заглавной мотивной линии рассказа ''Проселки'', а следовательно, и саму
идею национальной самобытности, исконности: '' Земли же ордынские –
суходолы, долы, озера, леса, перелески, болота, поля, пылкое небо –
проселки''. Тема Китай – города, ориентированная повторами словообразов с
семантикой ''отсутствия'' (''безлюдье'' и ''безмолвье'', ''без котелка'',
''вместо глаз''), выносит идею загадочной, скрытой в глубинах
бессознательного восточной стихии: ''… в ноябре в Канавине, в снегу, из
заколоченных рядов, из забытых палаток, из безлюдья – смотрит солдатскими
пуговицами вместо глаз – тот: ночной московский и за Великой Каменной
стеной сокрытый: Китай. Безмолвие. Неразгадка. Без котелка. Солдатские
пуговицы вместо глаз'' (6;52).
      Оба контрапункта связаны друг с другом и сопровождаются образами
сплетающимися между собой. Один из них – образ кругового движения, закон
природы и истории: ''А над городом подымалось солнце, всегда прекрасное,
всегда необыкновенное. Над землею, над  городом, проходили весны, осени и
зимы всегда прекрасные, всегда необыкновенные'' (6;43).
      Образ кругового движения в главе I ''Изложение'' трансформируется в
мотиве знойного марева, сна наяву, колокольного звона: ''В городе,
городское, по-городскому. Древний город мертв. Городу тысяча лет. Знойное
небо льет знойное марево, и вечером долго будут желтые сумерки. Знойное
небо залито голубым и бездонным, церковки, монастырские переходы, дома,
земля – горят. Сон наяву. В пустынной тишине, бьют стеклянным звоном
колокола в соборе: - дон, дон, дон – каждые пять минут. Этими днями – сны
наяву'' (6;54).
      Вскоре указанные мотивы рассыпаются на элементы, каждый из которых
или обретает самостоятельное развитие, более или менее протяженное или
затухает, или же получает сюжетное развертывание и разрешение (пожар в
монастыре Введенье – на – Горе). В конце концов эти мотивные элементы,
перетекая растворяются в заполняющем пространство повествования, начиная с
шестой, ''предпоследней'', главы, многоликом образе метели. Впервые он
появляется как небольшой самостоятельный ''орнамент'', инструментированный
с помощью приема ономатопеи в конце ''раздела'' Ордынин- город во
''Вступлении'':
                    ''И теперешняя песня в метели:
          - Метель. Сосны. Поляна. Страхи.-
          - Шоояя, шо-ояя, шооояяя …
          - Гвииуу, гаауу, гввииууу, гвииииуууу, гааауу.
         И:-
          - Гла-вбумм!
          - Гла-вбумм!!
          - Гу-вуз! Гуу-вууз!…
          - Шоооя, гвииуу, гаааууу.
          - Гла-вбуммм!!.. (6;51)
      Рождение новой действительности соединяется с криком лешего. Таким
образом Пильняк указывает на языческое начало в революции.
      Фрагмент повторяется в главе второй, в эпизоде ''Две беседы.
Старики'', уже не как анонимно - стихийная песня в метели, а как речь
мудрствующего попа - расстриги Сильвестра, уповающего на сектантскую стихию
как истинно народную и видящего в революции ''наваждение'': ''Слышишь, как
революция, воет - как ведьма в метель! слушай: - гвииуу, гвииуу! Шооя,
шоояя … гаау. И леший барабанит: гла-вбум! Гла-вбуумм! …А ведьмы задом -
передом подмахивают: -кварт-хоз! кварт-хоз! …Леший ярится: -нач-эвак! нач-
эвак! хму! …А ветер, а сосны, а снег: шооя, шоооя, шооя…шооя…хмууу… И
ветер: -гвиииууу. Слышишь?'' (6;87). Наконец, в шестой главе, в эпизоде
''Китай – город'', фрагмент включен в кругозор наррации персонажа-
большевика Архипа - Архипова: ''Метель. Март. –Ах, какая метель, когда
ветер ест снег! Шоояя, шо-ояя, шооояя! … Гвииу, гваау, гааау …гвиииууу…Гу-
ву-зз!.. Гу-ву-зз!.. Главбумм!! Шоояя, гвииуу, гаауу! Гла-вбумм!! Гу-вуз!!
Ах, какая метель! Как метельно!.. как – хо-ро-шо!..'' (6;153).
      Таким образом. Прием повтора манифестирует глубинную
взаимообратимость контрапунктно противопоставленных тематических линий,
поскольку обе они не только выносят на поверхность мотивы стихии (русской и
восточной), но и показывают пределы преобразовательной энергии
сознательного начала (его возможности/невозможности) по отношению к началу
иррационально- стихийному (знаменитый лейтмотив ''кожаных курток''
-большевиков, ''энергично фукцирующих'' и олицетворяющих революционную
''волю к власти''). Мотив метели, следовательно, получает дополнительные
тематические обертоны и дает росток новому лейтмотиву: ''Россия. Революция.
Метель''. Этот мотив приобретает статус межтекстуального рефрена и свяжет
не только фрагменты одного текста, но и целые произведения (''Голый год'',
''Иван – да - Марья'', ''Метель'', ''Третья столица'',  ''Повесть о черном
хлебе'', Машины и волки''), создавая единое пространство метатекста.
      Исправляя ''ошибку'' Петра, возвращая Россию к ее национальным
истокам, революция открывает новые пути, которые должны возвысить Россию
над миром. Оттого, она воспринимается Пильняком романтически – восторженно:
''Не майская ли гроза революция наша? не мартовские ли воды, снесшие
коросту двух столетий?'' (6;75).
      По словам А. Солженицына, Пильняк ''разрывается'' в поисках
подходящего образа: ''Революция пришла белыми метелями и майскими грозами''
(6;75). ''В России сейчас сказка. Разве не сказочен голод и не сказочна
смерть? Разве не сказочно умирают города?'' (6;106)
      Новый путь, на который вступает послереволюционная Россия,
подчеркивают многочисленные описания разрухи старого мира: ''теперь
разрушен'', ''теперь уничтожен''. Уничтожены не только города, но и
природа, окружающий мир, человек. Их поражает пожар, в который преобразован
мотив зноя: ''В 1914 году, в июне, в июле горели красными пожарами леса и
травы, красным диском вставало солнце, томились люди в безмерном удушии. В
1914 году загорелась Война и за ней в 1917 году – Революция'' (6;49).
Получает дальнейшее развитие и мотив колоколов, переплетаясь с мотивом
смерти. Гибнут монастыри, сбрасываются колокола, как когда-то при Петре I.
       Россия возвращается к язычеству, наблюдается торжество
''бесовства'', ''бесовидение в метель'', применяя слова П. Флоренского о
блоковских ''Двенадцати'' к пильняковской метели.
      Революция в ''Голом виде '' увидена глазами двух идеологов
''бесовства'': ''западника'' и ''почвенника''. Они выражают возможные пути
развития России после 1917 года.
      ''Западник'' – сапожник Семен Матвеев Зилотов считает, что именно
революция спасет Россию: ''На красноармейских фуражках загорелась
мистическим криком пентаграмма … она кричит, донесет, спасет'' (6;132).
Зилотов намечает и точные сроки прихода ''спасителя''. ''Через двадцать лет
будет спаситель. Россия скреститься с иностранным народом … '' (6;132).
Зилотов разрабатывает подробный план порочного зачатия ''спасителя'': в
монастырском алтаре должны совокупиться начальник народной охраны Ян Лайтис
(''иностранец'') и делопроизводитель Оленька Кунц (''девственница'',
которая на самом деле оказалась блудницей): ''Кровью алтарь обагрится. А
потом все сгори, и иностранец – огнем''. П
12345След.
скачать работу

Историософия Б. Пильняка

 

Отправка СМС бесплатно

На правах рекламы


ZERO.kz
 
Модератор сайта RESURS.KZ