Карамзин Н.М.
Михайлович Сперанский: «История его есть монумент, воздвигнутый в честь
нашего века, нашей словестности». Василий Андреевич Жуковский: «... Я гляжу
на историю нашего Ливия (римского историка, автора «Римской истории»), как
на мое будущее: в ней источник для меня и вдохновения и славы». Даже
декабрист Николай Иванович Тургенев, которому, разумеется, не могла
импонировать направленность сочинения, восхвалявшая самодержавие, не
удержался от комплиментов: «Чувствую неизъяснимую прелесть в чтении... Что-
то родное, любезное.»Друг Пушкина Александр Петрович Вяземский
:»Карамзин —наш Кутузов двенадцатого года, он спас Россию от нашествия
забвения, воззвал ее к жизни, показал нам, что у нас отечество есть, как
многие о том узнали в двенадцатом году».
Интерес к «Истории государства Российского»объяснялся не только
мастерски написанным текстом, но и общей обстановкой в стране —разгром
наполеоновской армии и последовавшие за ним события вызвали рост
национального самосознания, потребность осмыслить свое прошлое, истоки
могущества народа, одержавшего победу над сильнейшей армией в Европе.
Были и критические отклики, но они тонули в хоре похвал. Наиболее
серьезным критиком выступил глава школы скептиков Михаил Трофимович
Каченовский. Он ставил под сомнение достоверность источников, возникших в
древности, и историю, написанную на их основе, считал «баснословной». Когда
Иван Иванович Дмитриев посоветовал дать отповедь критику, деликатный
Николай Михайлович ответил своему приятелю так: «... критика его весьма
поучительна и добросовестна. Не имею духа бранить тебя за твое негодование,
но сам не хочу сердиться».
К Карамзину пришла вторая слава, известнейший беллетрист и журналист, он
стал знаменитым историком. С 1818 года он признанный историограф, кстати,
единственный, кого знает широкая публика. Успех воодушевил автора но работа
над последующими томами продвигалась все так же медленно.
Исследовательского опыта прибавилось, но вместе с ним прибавились и заботы,
которых Карамзин не знал в Москве —дружба с императором обязывала
присутствовать на семейных праздниках императорский фамилии, раутах,
маскарадах. «Я не придворный! —с горечью писал историк Дмитриеву.
—Историографу естественнее умереть на гряде капустной, им обработанной,
нежели на пороге дворца, где я не глупее, но и не умнее других. Мне бывало
очень тяжело, но теперь уже легче от привычки».
Восьмой том кончался 1560 годом, разорвав царствование Иоана IV на две
части. В девятом томе, которым открывалось продолжение издания, Карамзин
решил изложить самые драматические события его царствования.
Отношение историка к правлению Иоана IV после введения опричнины
однозначно. Его царствование он назвал «феатром ужасов», а самого царя
тираном, человеко «ненасытным в убийствах и любострастии». «Москва цепенела
в страхе. Кровь лилась; в темницах, в монастырях стенали жертвы, но...
тиранство еще созревало: настоящее ужасало будущим», «Ничего не могло
обезоружить свирепого: ни смирение, ни великодушшие жертв...»Тиранию
Грозного автор уподобляет тяжелейшим испытаниям, выпавшим россиянам в
удельный период и время татаро-монгольского ига: «Между иными тыжкими
опытами судьбы, сверх бедствий удельной системы, сверх ига монголов, Россия
должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовью к
самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву , и землетрясения, и
тиранов.»
Казалось бы, описывая тиранию Грозного (а с такой обстоятельностью это
делалось впервые), Карамзин наносил удар по самодержавию, которое он
последовательно защищал. Это кажущееся противоречие историк снимает
рассуждениями о необходимости изучения прошлого, чтобы не повторять его
пороков в будущем: «Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его
история всегда полезна для государей и народов: вселять омерзение ко злу
есть вселять любовь к добродетели —и слава времени, когда вооруженный
истиною дееписатель, может в правлении самодержавном выставить на позор
такого властелина, да не будет уже впредь ему подобных».
Успех девятого тома был потрясающим. Современник отметил: «В Петербурге
оттого такая пустота, что все углублены в царствование Иоанна Грозного».
Некоторые признавали его лучшим творением историка. За девятым томом при
жизни автора было опубликовано еще два. Последний, двенадцатый том,
незаконченный, подготовили к печати его друзья и издали в 1829 году.
Николай Михайлович скончался 22 мая 1826 года. Ему чуть-чуть не хватило
времени, чтобы довести «Историю»до избрания Романовых —его труд
заканчивался 1612 годом.
Нам остается мельком заглянуть в творческую лабораторию историка и хотя
бы на отдельных примерах представить, как создавалось его сочинение.
На этот счет есть суждения самого Карамзина. Согласно одному из них,
историк обязан представлять «единственно то, что сохранилось от веков в
летописях, в архивах». «Тем непозволительно историку обманывать
добросовестных читателей, мыслить и говорить за героев, которые уже давно
безмолствуют в могилах». Еще одно высказывание : «Самая прекрасная
выдуманная речь безобразит историю».
Итак, приверженность нашего автора к сочинению достоверной без домыслов
и вымыслов истории, казалось бы, не подлежит сомнению. Но как тогда быть с
диаметрально-противоположными его высказываниями —«воодушивить»и
«раскрасить»текст , доставить читателю «приятность», удовольствие «для
сердца и разума?»Карамзин не мог создать прочного сплава в форме единого
текста, столь же точно описывающего события как и интересного читателю.
Историк попытался преодолеть это противоречие чисто внешне: каждый из
двенадцати томов своего труда он разделил на две неравные части —в первой,
меньшей по объему помещен авторский текст, во второй —примечания.
Примечаниями пользуются и современные нам историки. Как известно, их
назначение —дать возможность коллегам-профессионалам или любопытствующим
читателям убедиться, что описываемый факт или событие являются не плодом
фантазии автора, а извлечены из опубликованных или неопубликованных
источников, либо из монографий. Однако назначение карамзинских примечаний
совсем иное. Историк, не ограничиваясь названием источника, приводит либо
выдержки из него, либо пересказ из, из чего легко убедиться, сколь
существенно отличается авторский текст от свидетельств источника. Приведем
примеры.
Вот как описывает Н.М. Карамзин события, происшедшие тотчас после
Куликовской битвы. Князь Владимир Андреевич велел после победы трубить
сбор. Все приехали, но великий князь Дмитрий Иванович отсутствовал.
«Изумленный Владимир спрашивал «где брат мой и первоначальник нашей
славы?»Никто не мог дать о нем вести. В беспокойстве, в ужасе воеводы
рассеялись искать его, живого или мертвого; долго не находили; наконец два
воина увидели великого князя под срубленным деревом. Оглушенный в битве
сильным ударом, он упал с коня, обеспамятел и казался мертвым; но скоро
открыл глаза. Тогда Владимир, князь, чиновники, преклонив колена,
воскликнули единогласно: «Государь, ты победил врагов!»Дмитрий встал: видя
радостные лица окружающих его знамена христианские над трупами монголов, в
восторге сердца изъявил благодарность Небу». ... В примечании 80 пятого
тома «Истории государства Российского»приведены выдержки из летописей, в
которых нет ни разговоров героев, ни переживаний военоначальников.
Синодальная летопись: Рекоша князи литовские: мним, яко жив есть, но
уязвлен...». Ростовская летопись: «...найдоша великого князя в дуброве
всями язвлена лежаще». Ростовская летопись: «доспех его... избит, но на
теле его не было язвы». Таким образом источники дают автору возможность
написать всего одну фразу: великий князь Дмитрий Иванович во время сражения
был оглушен, упал с коня и лежал без сознания под деревом в дубраве, Детали
же описываемой сцены в «Истории государства Российского»—плод воображения
Николая Михайловича.
Другой сюжет, относящийся ко времени Грозного. Речь идет о казни
Владимира Андреевича Старицкого, обвиненного в попытке отравить царя.
Показания источников, приводимые в примечании 277 девятого тома, кратки и
невыразительны. «По сказанию Гваньини кн. Владимиру отсекли голову; а
Одерборы, называя его Георгием, сказывает, что он был зарезан». В одной из
летописей, принадлежащих св. Дмитрию Ростовскому, говорится: «В лето
7078 не стало в животе кн. Владимира Андреевича Старицкого...»
Николай Михайлович при изображении казни князя Владимира принял версию
об его отравлении и описал ее так: «Ведут несчастного с женою и двумя юными
сыновьями к государю: они падают к ногам его, клянуться в своей невинности,
требуют пострижения. Царь ответствовал : «вы хотели умертвить меня ядом:
пейте его сами». Подали отраву. Князь Владимир, готовый умереть, не хотел
из собственных рук отравить себя. Тогда супруга его, Евдокия (родом княжна
Одое
| |  скачать работу |
Карамзин Н.М. |
