Коэволюционная парадигма и современная биология
ия «биосфера» скорректировано с определенным контекстом. В
первом случае это — естественно-научное знание, тогда как во втором, где
человек выступает не просто как живое, но и как социальное существо,
наделенной разумом, творчеством, целеполаганием, контекстом может быть
некое интеллектуальное образование, стремящееся к воссоединению
разнокачественного знания о природе и об обществе. Такого воссоединения
естественных и гуманитарных наук еще не достигнуто. Да пока и не ясно,
возможно ли оно вообще.
Смешение различных контекстов, различных подходов было присуще и самому
Вернадскому. Именно этим можно объяснить такое противоречие: с одной
стороны, им отрицалась способность биосферы к эволюции, а с другой — она,
безусловно, признавалась, коли, став ноосферой — включив в себя
цивилизацию, биосфера, особенно в ХХв., открывает новую эру существования
человечества, эру гармонии человека и природы. В этих противоречивых
суждениях присутствует апелляция то к биомассе биосферы, то к
«геологической силе науки», т.е. совершается подмена одного понимания
биосферы («естественное тело») другим (единство природы и цивилизации,
коэволюция).
Нельзя оставить без внимания в этом плане и так называемые «законы
биосферы», которые некритично восприняты современными авторами. Два
основных биогеохимических принципа существования биосферы, сформулированные
Вернадским, утверждают возрастание биогеохимической энергии и выживание тех
организмов, которые обладают большим ее запасом. Эти принципы дают
представление о том биогеохимическом подходе к изучению биосферы, который
был наиболее близок Вернадскому как натуралисту, как создателю новой науки
— биогеохимии. Но этот подход не является универсальным и исчерпывающим
даже в том случае, если биосфера рассматривается как «естественное тело».
Попробуем в этом разобраться. Позиция эволюционизма отражает как
возрастание биогеохимической энергии, так и выживание тех организмов,
которые способствуют ее повышению. Но это не биологический эволюционизм.
Даже если разъяснить смысл биогеохимической энергии, то останется неясным,
как эта «энергия» учитывается в анализе единства и многообразия живых
организмов, путей их эволюции, приспособления и целесообразности, формы и
функции, уровней организации и т.д.
Зато, опираясь на методологический опыт биологии, можно поставить к
биогеохимическим принципам Вернадского, представленным в качестве «законов
биосферы», довольно коварные вопросы. Так, совершенно не ясно, каково
естественнонаучное содержание утверждения Вернадского о том, что
биогеохимическая энергия «стремится к увеличению». Что обуславливает это
«стремление», какие именно структуры и процессы наделены этим
«стремлением», как и чем его измерить? То же — с выживанием организмов,
наделенных большей биогеохимической энергией. Каков механизм этого
выживания, даже если представить себе рационально выраженную картину
биогеохимической «неравноценности» организмов? Во всем этом звучат
телеологические мотивы, столь опасные для биологического эволюционизма. Он
всегда сопротивлялся соблазнам телеологического объяснения, а в данном
случае эти соблазны сопровождаются допущением возможности редуцировать
эволюционный процесс к его биогеохимическому уровню. Так ведь и получается,
если «законы биосферы» исследовать исключительно с позиций
биогеохимического подхода, не оговорив, что он — один из многих. По
отношению к целостности биосферы, как уникальной природной системы,
биологический эволюционизм, таким образом, способен играть роль
своеобразного методологического корректора, предостерегающего исследователя
от увлечения заведомо фрагментарным знанием.
Выделив три различных аспекта понятия «биосфера», важно подчеркнуть, что,
во-первых, эти аспекты не только сосуществуют, но и «перетекают» друг в
друга, а, во-вторых, главным из них остается коэволюционный. Именно он
отражает наиболее важные основы методологии биосферных исследований, их
непременную ориентацию на синтез естественнонаучного и гуманитарного
знания.
Мы переходим здесь в качественно иную сферу научного и культурного движения
по сравнению с описанной выше. Если изучение и даже широкое публичное
обсуждение проблем биосферы, экологии, коэволюции ориентировано на практику
жизни и связано с надеждой на прогресс науки, то идея глобального
эволюционизма по сути своей имеет мировоззренческий характер. Та или иная
интерпретация этой идеи не может быть проверена экспериментом. Отлична в
этом случае и сама манера мышления. Остановимся лишь на одном моменте —
метафоричности языка. Она была в известной мере присуща и Вернадскому. В
современной литературе показано, что его метафоры были плодотворны,
способствовали началу обсуждения важных вопросов. Так, выражение
«геологическая сила науки» открывало новые возможности для понимания
«геологического мышления», его эволюционного содержания, соотнесения
геологических процессов с космическими.
Такие простые вещи приходится говорить только потому, что обсуждение идей
глобального эволюционизма сплошь и рядом совершается в каком-то состоянии
эйфории. Метафоры и образы, самые немыслимые подчас гипотезы и
предположения вытесняют научные требования серьезного, проверяемого
доказательства, основанного в конечном счете на воспроизводимом
эксперименте, отодвигаются в сторону под давлением общих рассуждений о
новизне, смелости представлений о космическом Разуме, космичности жизни,
существовании таких универсальных законов развития Вселенной, которые
фактически доступны лишь вере, но не знанию. Зачастую малообразованные, а
то и просто невежественные в вопросах естествознания публицисты разжигают у
публики интерес к экстрасенсам, проникшим в тайны аргументы, сам стиль
научного мышления. Наука, ее исконные треприроды, ясновидцам, пришельцам из
внеземных цивилизаций. С экранов телевизоров, страниц газет вещают о
человечестве как объекте эксперимента Высшего Разума.
Проще простого сделать вид, что ученые не имеют никакого отношения ко всей
этой «паранауке», к вспышке оккультизма и мистики. Но, во-первых, это
неправда: среди «вешающих», особенно на многочисленных конференциях и
симпозиумах, немало кандидатов и даже докторов медицинских, биологических,
технических наук. Во-вторых, ученые имеют ко всему этому отношение самим
фактом своего невмешательства. Равнодушное или брезгливо-пренебрежительное
отношение — тоже позиция. Она способствует в данном случае укреплению
уверенности в том, что ничего страшного не происходит, объявленный
плюрализм мнений естественно распространяется и на важнейшие
мировоззренческие вопросы. При этом, коли ученые не встают на защиту науки,
не бьют в колокола, оказывается возможным все дальше и дальше продвигать
идею о совместимости научных данных с «новым» мифотворчеством и даже
выдавать его за «новое слово науки».
Скорее всего возникший мировоззренческий хаос не промелькнет как эпизод, а
будет сопровождать нас длительное время. Именно поэтому глубоко тревожит
тот факт, что разгулу ненаучных представлений о глобальном эволюционизме, о
космизме противостоят, как правило, лишь благостные футурологические
мечтания о ноосферогенезе, о грядущей гармонии Человека и Природы, о
гуманистичной направленности процесса коэволюции. Реальное место конкретных
естественных наук в изучении коэволюции почти не рассматривается. Засилие
предельно широких, общефилософских рассуждений о ноосферогенезе лишь по
видимости повышает престиж философии, поскольку при этом игнорируется
сложность совмещения философского и конкретного научного знания.
Эта сложность несравненно возрастает, если дело касается глобального
эволюционизма. Возникает потребность более четко определить содержание того
или иного подхода х этим проблемам, его возможностям и пределам. В этом
отношении нельзя не поддержать позицию Н.Н. Моисеева при обсуждении
перспектив синтеза знания, необходимого в исследовании коэволюции: «Будучи
по образованию математиком и физиком, я выбрал, естественно, тот путь
синтеза, который утвердился физикой, и попытался последовательно провести
«физикалистскую» позицию на всех этапах анализа». Подчеркивая
недостаточность лишь такого подхода, автор отмечает, что ряд коренных
вопросов «не укладывается» в него и требует новых гипотез.
Такая установка ученого на рефлексию над собственными моделями эволюционных
процессов безусловно способствует созданию атмосферы диалога. Может быть,
мы действительно являемся свидетелями возникновения нового типа знания,
которое уже не естествознание и еще не философия? Как считает Н.Н. Моисеев,
«учение о ноосфере выходит далеко за пределы естествознания, оно
представляется основой для синтеза естественных и общественных наук».
Значит, пришло время сосредоточить внимание на трудностях и проблемах этого
синтеза. По мнению Н.Н. Моисеева, идеология, способная преодолеть
традиционный разрыв двух культур; естественнонаучной и гуманитарной,
заключена
| |  скачать работу |
Коэволюционная парадигма и современная биология |
