Лермонтов, жизнь и творчество
, как счастье ребенка; но иногда, когда он смотрит на них, душа его
наполняется завистью. Он чувствует себя несчастным оттого, что "звезды и
небо - звезды и небо, а он человек". Людям он не завидует, а только
"звездам прекрасным: только их место занять бы хотел". Есть чудная "птичка
Надежда". Днем она не станет петь, но только что "земля уснет, одета мглой
в ночной тиши", она "на ветке уж поет так сладко, сладко для души, что
поневоле тягость мук забудешь внемля песне той". И его душа, родственная
небесам, стремится ввысь; она хотела бы и физически оторваться от грешной
земли, расстаться со своим "невольным спутником жизни", со своим телом.
Оттого Лермонтов так и приветствует синие горы Кавказа, что они "престолы
Господни", к небу его приучили, ибо кто хоть "раз на вершинах творцу
помолился, тот жизнь презирает", тот никогда не забудет открывшегося ему
неба. Вот крест деревянный чернеет над высокой скалой в теснине Кавказа:
"его каждая кверху подъята рука, как будто он хочет схватить облака". И
снова рождается неземное желание: "о если б взойти удалось мне туда, как я
бы молился и плакал тогда... И после я сбросил бы цепь бытия, и с бурею
братом назвался бы я". В эти часы возвышенных мечтаний он однажды увидел,
как "по небу полуночи ангел летел", и как "месяц и звезды и тучи толпой
внимали той песне святой", которую ангел пел перед разлукой душе,
спускаемой в "мир печали и слез". Он знает, что между миром людей и миром
ангелов существовало некогда близкое сообщение, они жили как две родные
семьи, и даже ангел смерти был нестрашен, и "встречи с ним казались -
сладостный удел". В поэме: "Ангел смерти" проводится мысль, что только по
вине человека "последний миг" стал для людей не "награждением, а
наказанием: люди коварны и жестоки, их добродетели - пороки", и они уже
больше не заслуживают того сострадания, которое раньше было к ним в душе
ангела смерти. Лермонтов томится как в темнице; ему "скучны песни земли", и
вся жизнь со всеми ее радостями, светлыми надеждами и мечтами - не что
иное, как "тетрадь с давно известными стихами". Человек не больше как
"земной червь", "земля - гнездо разврата, безумства и печали". Ему так
тяжело на ней, и так глубоко он ее ненавидит, что даже в самые высокие
минуты, когда ему удается мечтой уловить блаженство нездешних миров, его
преследуют зловещие тени земные, и он страшится поглядеть назад, чтобы "не
вспомнить этот свет, где носит все печать проклятия, где полны ядом все
объятия, где счастья без обмана нет". Эти мотивы его будущей "Думы" внушают
ему поразительно глубокую идею о рае и аде, ту самую идею, которую потом
Достоевский, несколько изменив, вложил в уста старика Зосимы. Он видит,
"что пышный свет не для людей был сотворен... их прах лишь землю умягчить
другим чистейшим существам". Эти существа будут свободны от грехов земных,
и будут "течь их дни невинные, как дни детей; к ним станут (как всегда
могли) слетаться ангелы. А люди увидят этот рай земли, окованы под бездной
тьмы. Укоры зависти, тоска и вечность с целию одной"... такова будет их
"казнь за целые века злодейств, кипевших под луной!" ("Отрывок", 1830). Но
обладает ли эта лучезарная стихия окончательной победительной силой? В
радостях, которые она сулит, чересчур много спокойствия и очень мало жизни.
Это годится еще для натуры созерцательной, вроде Жуковского portret/30-
061.jpgportret/30-061.jpg; у Лермонтова для этого слишком деятельная,
слишком энергичная натура, с ненасытной жаждой бытия. Он знает, что прежде
всего "ему нужно действовать, он каждый день бессмертным сделать хочет, как
тень великого героя, и понять не может он, что значит отдыхать". Оттого и
пугают его те "сумерки души, когда предмет желаний мрачен, меж радостью и
горем полусвет; когда жизнь ненавистна, и смерть страшна". И с первых же
годов творчества, одновременно и параллельно с этими небесными звуками,
звучат звуки страстные, земные, грешные, и в них чувствуется гораздо больше
глубины, силы напряжения. Поэт горячо любит Кавказ вовсе не за одну
близость его к небу; он видит на нем следы своих страстей, знаки своей
мятежности: ведь "с ранних лет кипит в его крови жар и бурь порыв
мятежный". Морская стихия пленяет его пылкое воображение своей волнующейся
силой, и у нее он ищет образов для выражения состояния своей души. То он
похож на волну, "когда она, гонима бурей роковой, шипит и мчится с пеною
своей", то на парус одинокий, белеющий в тумане моря голубом; "под ним
струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой... А он мятежный просит
бури, как будто в бурях есть покой". В таком состоянии мир и тишина
небесной радости кажутся ему абсолютно неприемлемыми, и он сознается, что
любит мучения земли: "они ему милей небесных благ, он к ним привык и не
оставит их". Слишком тесен путь спасения и слишком много жертв требует он
от него; необходимо для этого, чтобы сердце преобразилось в камень, чтобы
душа освободилась от страшной жажды песнопения, а это равносильно смерти
("Молитва", 1829). И он отказывается от этого телесного пути спасения.
Земная мощь является основной чертой всех героев его юношеских повестей и
драм: и в "Джулио", и в "Литвинке", и в "Исповеди", в "Измаиль-Бее",
"Вадиме", "Испанцах", "Menschen u. Liedendschaften", "Странном человеке".
Во всех этих байронических образах черкесов, корсаров, разбойников,
восставших рабов, "сынов вольности" кипят эти страсти земные; все они во
власти земного начала, и Лермонтов их любит, им сочувствует и почти никого
не доводит до раскаяния. Местом действия у него очень часто является
монастырь - воплощение аскетизма, законов духа, в корне отвергающих грешную
землю. Против монастырской святости, против небесного начала направлены
горячие протесты любимых детей его фантазии, в защиту иных законов -
законов сердца, они же законы человеческой крови и плоти. Кощунственные
речи раздаются в "Исповеди"; они же перенесены в точности, целиком, и в
"Боярина Оршу", и в "Любовь Мертвеца" и явственно еще слышатся потом и в
"Мцыри", правда - в более смягченном виде. То же отрицательное отношение к
монастырю и во всех очерках "Демона", не исключая даже последних: в стенах
святой обители заставляет он демона соблазнить свою возлюбленную. Так
намечается все глубже и глубже эта изначальная антитеза: земля и небо.
Неминуема борьба между ними, полем битвы является человеческая душа. Демон
ближе, родственнее Лермонтову, чем ангел; земные мотивы в его поэзии
кажутся более существенными, более органическими, чем небесные. С ангелами,
и в самые возвышенные мгновения, он только встречается; с демоном Лермонтов
отожествляет себя с самого начала, даже тогда, когда образ его еще
колеблется, и он кажется еще порою активным избранником зла. Появление
этого образа - один из серьезнейших моментов в иной психологии Лермонтова.
Он сразу как бы узнал в нем себя и так быстро овладел им, что сейчас же
стал по-своему перестраивать его мифологию, применяя ее к себе. Поэт слышит
иногда небесные звуки; это звуки верные и глубокие, потому что исходят из
его же души, соответствуя одной из ее сторон, но стороне более слабой: она
часто заглушается бурными голосами другой, противоположной стихии. Здесь
причина его трагедии, которую он не властен устранить - таким создал его
творец. В этом именно направлении идет у Лермонтова прояснение образа
демона. Нужно было порвать прежде всего с традиционным представлением о
нем, как об абсолютном воплощении исконно грешного начала; с таким демоном
у Лермонтова было бы очень мало общего. Уж в первом очерке 1829 г. Демон
назван печальным; он тяготится своим изгнанием; он весь во власти
сладостных воспоминаний, когда он не был еще злым и "глядел на славу Бога,
не отверзаясь от него, когда сердечные тревога чуждалася души его, как дня
боится мрак могилы". Препятствие устранено: демон - такой же мученик, такой
же страдалец душевных контрастов, как и сам Лермонтов: и мыслимо стало
слияние обоих образов. С годами зреет душа поэта, обогащается его жизненный
опыт; вместе с этим обостряется и основная проблема о назначении человека,
об его отношении к Богу на почве все той же непримиримости обоих начал - и
все это находит свое отражение в концепции "Демона", в его пяти очерках и в
таких подготовительных этюдах, как "Азраил". Но основные черты все-таки
остаются одни и те же. Демон не однороден; угрюмый, непокорный, он бродит
всегда "один среди миров, не смешиваясь с толпою грозной злых духов". Он
равно далек как от света, так и от тьмы, не потому, что он не свет и не
тьма, а потому, что в нем не все свет, и не все тьма; в нем, как во всяком
человеке - и прежде всего, как в душе самого Лермонтова, "встретилось
священное с порочным", и порочное победило, но не окончательно, ибо
"забвенья (о священном) не дал Бог, да он и не взял бы забвенья". В тех
четырех очерках "Демона", которые относятся к первому периоду творчества
Лермонтова, сюже
| |  скачать работу |
Лермонтов, жизнь и творчество |
