Либерализм
ерализма, которую накануне революции дал другой его видный деятель Павел
Николаевич Милюков (1859—1943 г.). Профессиональный историк, защитивший в
1892 году блестящую диссертацию, посвященную оценке реформаторской
деятельности Петра 1, он получил «пропуск» в политику именно благодаря
своей научной и преподавательской деятельности. За отдельные
«прогрессивные» намеки в лекциях он был уволен из Московского университета,
отправлен в ссылку и получи репутацию опального общественного деятеля.
Широко известен он стал после выхода первого издания его знаменитых
«Очерков по истории русской культуры» (1896 г.), которые были его авторской
концепцией истории государства российского. В результате тщательной и
многолетней разработки таковой сложилось политическое мировоззрение и
принципы политического поведения, на основе которых строилась вся
деятельность бессменного лидера Партии конституционных демократов, каковым
П. Милюков стал с 1905 года.
В частности, в бесцензурной, изданной для западного читателя книге,
последнюю строчку которой П. Милюков дописывал в день убийства великого
князя Сергея Александровича, т. е. 4 февраля 1905 года, он сделал вывод о
том, что роль либерального движения в становлении политических демократий
разных западных стран не была одинаковой. В зрелых, вполне развитых
англосаксонских демократиях ( США, Англия ) главным двигателем прогресса
был либерализм. В Германии же, которую Милюков относил к странам с новой и
гораздо менее развитой политической жизнью, либерализм был политически
немощным. К этой же группе стран Милюков относил и Россию, но полагал, что
особенности расстановки общественных и политических сил здесь выражены еще
рельефнее, чем в Германии. Если для этой страны понятие «либерализм»
устарело, то в России умеренное течение политической жизни (в терминологии
Милюкова — одно из двух в России; второе — радикальное — Л.С.) только очень
условно можно назвать этим западным термином. «Сейчас в России, — писал
Милюков, значение термина «либерализм» одновременно и расширено и
превзойдено. Он включает в себя гораздо более радикальные группировки, по
той простой причине, что любая более или менее передовая мысль в прессе
может вызвать гонение. Термин «либерализм» в России устарел не потому, что
его программа реализована. Программа классического либерализма представляет
собой только первый шаг, который должен быть совершен. Но политическая и
индивидуальная свобода не могут быть абсолютными ценностями, как это
считайтесь в начале эры свободы во Франции... Люди, называющие себя
либералами в России, придерживаются гораздо более передовых взглядов. А
первым глотком политической свободы им будет дан какой-то другой термин, в
то время как это будет использоваться для обозначения позиций
консервативных групп».
Таким образом, важнейший урок, извлеченный из европейского и, прежде
всего, немецкого политического опыта, заключался в том, что для сохранения
своих позиций в политической жизни России либерализм здесь должен быть
более радикальным, чем классическая теория свободы. И это вовсе не был
призыв к измене старому, доброму либерализму нового времени. Мы видим в
концепции Милюкова попытку сохранить сущность либерализма, расширив его
содержание и изменив форму. При этом краеугольный камень классического
либерализма — индивидуальная и политическая свобода— ни в коем случае не
исключался из программы отечественных свободомыслящих. Он признавался
первым, необходимым, но недостаточным для существования либерализма в
качестве значительного политического течения в сложных исторических реалиях
начала XX века. Немецкий либерализм не сумел модифицироваться таким
образом, а потому не сумел сыграть в политической жизни своей страны
достаточно заметной роли. В период активной выработки своей политической
физиономии российские либералы видели одну из главных задач в том, чтобы не
повторить печальной участи своих германских идеологических собратьев. Выход
ведущие идеологи дореволюционного периода П.Б. Струве и П.Н. Милюков видели
в радикализации программы и тактики. Продискутированная на страницах
«Освобождения» и нашедшая воплощение в так называемой Парижской
конституции, т. е. проекте «Основных государственных законов Российской
империи», принятой группой членов «Союза освобождения» в марте 1905 года,
программа включала ряд основополагающих позиций классического либерализма —
требование прав человека и народного представительства. Перечисление прав
человека выполняло, в представлении идеологов российского либерализма,
функцию, аналогичную французской «Декларации прав человека и гражданина».
Такие декларации на рубеже XIX—XX веков уже не было принято включать в
программы политических партий. Но специфика России — политический произвол
— требовала зафиксировать на этом внимание.
Необходимость политического представительства была сформулирована уже в
первой программной статье «От русских конституционалистов»: «Бессословное
народное представительство, постоянно действующее и ежегодно созываемое
верховное учреждение с правами высшего контроля, законодательства и
утверждения бюджета». По вопросу о форме государственного устройства,
структуре народного представительства не было ни единодушия, ни
определенных официальных формулировок, хотя большинство либералов, конечно
же, склонялось к признанию конституционной монархии как наиболее отвечающей
историческим условиям развития российского народа. Разные точки зрения
высказывались и по поводу внутреннего устройства законодательного органа.
По мнению Милюкова, Россия могла бы перенять опыт Болгарии, с ее
однопалатным народным собранием. Авторы парижской конституции детально
разработали механизм функционирования двухпалатного парламента,
позаимствовав многое из американской конституции.
Радикализм программных требований проявлялся, прежде всего, в идее
бессословного народного представительства, во всеобщем избирательном праве
и в признании «государственного социализма», т. е. активной социальной
политики государства в интересах широких масс трудящихся.
В то время всеобщее избирательное право не стало нормой жизни
«передовых» политических наций. По мнению либералов, в России альтернативы
«четырехчленке» (всеобщее, равное, прямое избирательное право и тайное
голосование) не было. Его необходимость они обосновали как раз
специфическими условиями политического развития своей страны. В
объяснительной записке к парижской конституции Струве писал: «При наличии
крепкой революционной традиции в русской интеллигенции, при существовании
крепко организованных социалистических партий, при давнем и глубоком
культурном отчуждении народных масс от образованного общества, — всякое
разрешение вопроса о народном представительстве, кроме всеобщего
голосования, будет роковой политической ошибкой, за которой последует
тяжелая расплата».
Разработав серьезную программу решения двух острейших социальных
вопросов России — аграрного и рабочего, российские свободомыслящие тем
самым извлекли урок из опыта своих немецких собратьев. Последних они резко
критиковали за то, что они выступили против всякого вмешательства
государства в отношения между рабочими и предпринимателями: «Быть может,
жесткий урок научит Рихтера и его единомышленников, что разумное
регулирование этих отношений со стороны парламента и правительства вовсе не
нарушает основных требований либерализма; — наоборот, требуется ими, так
как иначе индивидуальная свобода может явиться пустым словом» 1,89}-.
Содержание аграрной и рабочей программы не приняли в данный период
определенных очертаний, но сам факт убежденности в необходимости таких
требований в программе либеральной партии очень показателен.
Особенно отчетливо радикализм либералов начала XX века, именно
предреволюционного периода проявился в политическом поведении, в отношении
к революции, к русско-японской войне и к российскому социалистическому
движению. Нет сомнений в том, что отечественные либералы были
эволюционистами, справедливо полагая, что любая революция проката
колоссальными историческими издержками. В этом их убеждал, прежде всего,
опыт Великой французской революции, но они были слишком умны и
наблюдательны, чтобы абсолютизировать эволюцию как способ решения
общественных проблем. Даже Б. Чичерин допускают при определенных
исторических условиях неизбежность революции. В обстановке же
революционного кризиса в России начала XX века, крайне недальновидной
политики царской бюрократии не признавать необходимости радикальных
изменений могли только очень недалекие «человеки в футлярах». В новейшей
историографии справедливо утверждается, что российские либералы признавали
политическую, но не социальную революцию, хотя до последнего старались
использовать и надеялись на любой шанс предотвратить се. «Гражданский мир и
самодержавие несовместимы в современной России»... «Активную, революционную
тактику в современной стадии
| |  скачать работу |
Либерализм |
