Логика динамических систем
д предполагает, в свою очередь, реконструкцию системы
представлений, обусловливающих как восприятие тех или иных событий, так и
реакцию на эти события. В семиотической перспективе исторический процесс
может быть представлен, в частности, как процесс коммуникации, при котором
постоянно поступающая новая информация обусловливает ту или иную ответную
реакцию со стороны общественного адресата (социума). В данном случае
принципиально неважно, кто является адресантом, отправителем сообщения. Им
может быть то или иное лицо, принадлежащее данному социуму (исторический
деятель), — тогда исторический процесс предстает как коммуникация между
социумом и индивидом; в других случаях речь может идти о реакции на
события, обусловленные внешними силами. Таким образом, «исторический
процесс может представать как коммуникация между социумом и индивидом,
социумом и Богом, социумом и судьбой и т. п.; во всех этих случаях важно,
как осмысляются соответствующие события, какое значение им приписывается в
системе общественного сознания»[25].
В качестве кода выступает при этом некоторый «язык» (этот термин
понимается, разумеется, не в узком лингвистическом, а в широком
семиотическом смысле), определяющий восприятие тех или иных фактов — как
реальных, так и потенциально возможных — в соответствующем историко-
культурном контексте. Таким образом, событиям приписывается значение: текст
событий читается социумом. Можно сказать тогда, что в своей элементарной
фазе исторический процесс предстает как процесс порождения новых «фаз» на
некотором «языке» и прочтения их общественным адресатом (социумом), которое
и определяет его ответную реакцию.
Соответствующий «язык», с одной стороны, объединяет данный социум,
позволяя рассматривать социум как коллективную личность и обусловливая
более или менее одинаковую реакцию членов социума на происходящие события.
С другой же стороны, он некоторым образом организует самое информацию,
обусловливая отбор значимых фактов и установление той или иной связи между
ними: то, что не описывается на этом «языке», как бы вообще не
воспринимается общественным адресатом, выпадает из его поля зрения.
С течением времени «язык» данного общества, естественно, меняется,
что не исключает возможности выделения синхронных срезов, допускающих
описание его именно как действующего механизма (ср. аналогичную в принципе
ситуацию и с естественными языками).
Одни и те же объективные факты, составляющие реальный событийный
текст, могут по-разному интерпретироваться на разных «языках» — на языке
соответствующего социума и на каком-либо другом языке, относящемся к иному
пространству и времени (это может быть обусловлено, например, различным
членением событий, т. е. неодинаковой сегментацией текста, а также
различием в установлении причинно-следственных отношений между вычленяемыми
сегментами). В частности, то, что значимо с точки зрения данной эпохи и
данного культурного ареала, может вообще не иметь значения в системе
представлений иного культурно-исторического ареала, — и наоборот. При этом
необходимо иметь в виду, что именно система представлений того социума,
который выступает в качестве общественного адресата, определяет
непосредственный механизм развертывания событий. т. е. исторического
процесса как такового.
Такова коммуникационная модель исторического процесса. Она семиотична
постольку, поскольку строится на аналогии с речевой деятельностью, т. е.
коммуникацией на естественном языке. Исходным является здесь понятие языка
(понимаемого вообще как механизм порождения текстов), который определяет
отбор значимых фактов; таким образом, понятие знака предстает в данном
случае как производное — семиотический статус того или иного явления
определяется прежде всего его местом в системе (языке), его отношением к
другим единицам того же языка.
Эта модель позволяет объяснить развертывание событий во времени,
однако она не способна объяснить само восприятие истории. Ведь история —
это, прежде всего, осмысление прошлого. Если события в описываемой
действительности развертываются во временной последовательности — от
прошлого к настоящему, — то историческое сознание предполагает обратный ход
мысли: от настоящего к прошлому. «Историческое сознание в этом смысле с
необходимостью предполагает семиозис; таким образом, семиотическое
представление истории должно основываться не только на семиотике языка, но
и на семиотике знака, т. е. той области науки, для которой первичным
является именно понятие знака, тогда как понятие языка (системы знаков)
выступает как более сложное и производное»[26].
История по природе своей семиотична в том смысле, что она
предполагает определенную семиотизацию действительности— превращение не-
знака в знак, не-истории в историю. Такого рода семиозис предполагает, по
мнению Успенского, два необходимых условия:
«I. Расположение тех или иных событий (относящихся к прошлому) во
временной последовательности, т. е. введение фактора времени;
II. Установление причинно-следственных отношений между ними, т. е.
введение фактора причинности»[27].
Таковы условия, обеспечивающие семиозис истории. При несоблюдении
первого из них «мы имеем мифологическое, всегдашнее время: при несоблюдении
второго условия историческое описание превращается в простую
хронологическую или генеалогическую последовательность. При этом оба
фактора связываются друг с другом в историческом представлении: в самом
деле, установление причин, действующих вне времени, характерно для
космологического, а не для исторического описания. Именно эти условия и
определяют историческую значимость (valet) рассматриваемых явлений: те или
иные события признаются исторически значимыми, если и только если они
отвечают сформулированным условиям, т. е. вписываются во временные и
причинно-следственные отношения. Явление семиозиса в истории, т. е.
семиотизация действительности, присущая историческому восприятию
(превращающая просто события в исторические события, делающая их объектом
исторического рассмотрения), — может быть уяснено с помощью аналогии,
которая может показаться неожиданной, но которая является, возможно, не
вполне случайной. Речь пойдет об одном явлении из области психологии сна,
достаточно хорошо известном и неоднократно дискутировавшемся»[28]. Это
явление, в частности, привлекло внимание П. А. Флоренского, который
посвятил ему специальное рассуждение в своей работе об иконостасе; не
соглашаясь с трактовкой Флоренского, Успенский следует за ходом его мысли
и в какой-то мере пользуется его формулировками и обобщениями.
«Представим себе, что мы видим сон. Он состоит из определенной
последовательности событий, которая закономерно приводит к некоторой
сюжетной развязкеж...мы ясно сознаем связь, приводящую от некоторых причин,
событий-причин, видимых во сне, к некоторым следствиям, событиям-следствиям
сновидения; отдельные события, как бы ни казались они нелепыми, однако,
связаны в сновидении причинными связями, и сновидение развивается, стремясь
в определенную сторону, и роковым, с точки зрения сновидца, образом
приводит к некоторому заключительному событию, являющемуся развязкою и
завершением всей системы последовательных причин и следствий» Положим, мы
видим во сне некий сюжет, некую историю, заканчивающуюся убийством: мы
слышим выстрел и просыпаемся, Проснувшись, однако, мы обнаруживаем, что нас
разбудил звук хлопнувшей двери, который мы ассоциировали во сне со звуком
выстрела. Совершенно очевидно, что именно этот звук спровоцировал наш сон:
этот звук был осознан во сне как выстрел, и мы видели убийство. Но мы
видели во сне целый сюжет, целую последовательность событий, которая
заканчивается выстрелом, а не начинается им: эти события композиционно
предшествуют развязке. Спрашивается: как же это может быть? Здесь очевидный
и очень наглядный парадокс: с одной стороны, кажется несомненным, что вся
история, которую мы видим во сне, спровоцирована разбудившим нас шумом; с
другой же стороны, оказывается;что события, приведшие к этому шуму, сюжетно
с ним связаны, т. е. сам этот шум был как бы заранее предопределен. Итак,
парадоксальным образом предшествующие события оказываются спровоцированным
финалом при том, что в сюжетной композиции, которую мы видим во сне, финал
связан с предшествующими событиями причинно-следственными связями. По-
видимому, каждый из нас неоднократно испытывал во сне нечто подобное: во
всяком случае, такого рода примеры могут фигурировать как типичные в
учебниках психологии.
Для того чтобы объяснить (разрешить) этот парадокс, П. А. Флоренский
выдвинул гипотезу. обратного, обращенного, вывернутого времени во сне —
времени, которое по его словам, «вывернуто через себя». Он предположил, что
время во сне и время в бодрствовании характеризуются разной
направленностью; во сне время течет в обратном направлении по сравнению со
временем бодрствования, и именно поэтому конец сновидения может совпадать с
началом бодрствования, логическая развязка в сновидении — с импульсом,
спровоцировавшим эти события во времени бодрствования. Коне
| |  скачать работу |
Логика динамических систем |
