Место Михаила Зощенко в русской литературе
й Симонова Зощенко и
внес в более поздние варианты разговоры об атомной бомбе, коммунистической
партии и пр. Однако это нисколько не помогло и с сожалением следует
признать, что при всей формальности аргументов в общей оценке пьесы Симонов
был прав. Более того, комедия вообще показывает не столько Америку, сколько
советские представления о ней. Сам Зощенко, очевидно, плохо понимал, каков
он — этот капиталистический мир, поэтому его герои напоминают знакомых нам
еще с давних пор обывателей периода «Уважаемого товарища», а их разговоры о
безработице, бирже, акциях и конкуренции — политические передовицы
советских газет 40-х годов.
Последние пьесы Зощенко никогда не были напечатаны. Сначала — из-за
его опалы, а впоследствии, наверное, из-за нежелания компрометировать и без
того страшно пострадавшего от власти писателя: современный человек и впрямь
может принять Зощенко за типичного советского конъюнктурщика. На самом же
деле эти комедии как раз свидетельствуют о том, что Зощенко сопротивлялся
долго, гораздо дольше, чем это было возможно, и забыть о них, не уделять им
внимания нельзя хотя бы потому, что они подчеркивают глубину постигшей его
трагедии.
Театр Зощенко — это 10 пьес, 8 одноактных комедий, 2 либретто,
множество сценок (для сатирических журналов 20—30-х гг. «Бузотер»,
«Смехач», «Бегемот» — под разными псевдонимами), миниатюры для эстрады. Он
писал для театра и о театре. Так или иначе, конкретный анализ не обходится
без привлечения рамки игровых театральных категорий: термины «клоунада
вещей», «лицо и маска» — обязательный сопутствующий анализу инструментарий.
И все же — что такое Театр Зощенко, его корни, традиции, природа и
характер, жанровые особенности? Театр Зощенко — явление многостороннее, не
закрепленное только традиционными понятиями «представления». Он
разворачивается сразу на нескольких сценических площадках: 1. быт; 2.
проза; 3. собственно театр, прорастающий сквозь быт. Думаю, что Театр
Зощенко — способ взаимодействия с бытом, способ существовать, жить,
выживать, а не погибать в этом мире.
Попытаюсь разобраться в этих сценических площадках, в спонтанности их
возникновения.
Итак, театр Зощенко — это условие существования писателя, как
реального человека и персонажа, это уникальный инструмент, способный
обнаружить и наглядно предъявить аудитории разрушенные житейские и
исторические связи. Проблема абсурда представляется крайне существенной.
Зощенковский материал — абсурдные структуры повседневности. Но мне
интересно здесь другое: тексты Зощенко в целом и театр — в частности — это
как бы абсурд, взятый в рамку, в кавычки, представляемый всем наглядно, со
сцены, публично — как экзистенциальная и одновременно сугубо конкретная,
житейская, социально закрепленная категория — как незыблемое устройство
быта, бытия. Театр Зощенко — попытка найти ключ к этим абсурдным
устройствам и, как ни парадоксально, — найти их законы. В этом смысле,
сугубая, почти болезненная литературность, потребность в литературе у
Зощенко — один из путей к разгадке. Зощенко необходимы литературные
опознавательные знаки, готовый литературный мир со своей твердой иерархией,
ценностной закрепленностью, необходим, чтобы с его помощью ориентироваться
в абсурдном мире.
Как известно, в России литература в силу отсутствия общественной жизни
взяла на себя «чужие» функции. В соответствии с этим проблема писательско-
литературной репутации приобретает болезненный характер. Когда мы начинаем
обсуждение тех же проблем, перейдя из XIX века в 20—30-е годы — мы
неизбежно сталкиваемся с метафорой «руины». Самое сложное чувство вызывала,
видимо, «руина» под кодовым названием «классической традиции великой
русской литературы». Сложность в том, что власть в сознательный период
своей деятельности никогда не призывала к ревизии или, не дай Бог, к
уничтожению этих традиций. Наоборот: к бережному сохранению и продолжению
(даже не развитию). Можно вспомнить хотя бы, что столетие смерти Пушкина в
замечательном 1937 году было обставлено как всенародный праздник, а юбиляр
получил статус государственного классика. Вслед за ним сходные чины
получили другие писатели, тоже ставшие ритуальными фигурами советского
пантеона вместе с вождями революции и их предшественниками. Ранг писателей
был намного ниже, но положение сходно. Они попали в «начальство». И не
нужно, я думаю, объяснять, что этот музей восковых фигур не имел никакого
отношения ни к традициям, ни к литературе, Разве что к уровню грамотности
(что, впрочем, тоже немало). Русская классика была страшно
скомпрометирована любовью властей, ей нужно было восстанавливать свое
доброе имя. Но главное, что в самих отношениях между читателем и
произведением русской классики было что-то вытравлено, убито, испохаблено.
«История — это структура сознания, опыт культурного мышления, а не объект,
обладающий своими абсолютными свойствами», — говорит философ Александр
Пятигорский (НЛО. 1993. №3. С. 80). Это относится и к истории литературы, к
восприятию литературной классики (разумеется, с принципиальными поправками
на свойства объекта, которые если не абсолютны, то все же несомненны).
Искажение восприятия и деформация самого образа русской классики требовали
длительного периода реанимации. Не могу сказать с уверенностью, что этот
период уже закончился.
Евгений Шварц писал о Зощенко: «... в своих текстах он отражал
(закреплял) свой способ жизненного поведения, общения с безумием, которое
начинало твориться вокруг». Одно из возможных объяснений — исчезновение
биографии как личного сюжета. «Ныне европейцы выброшены из своих биографий,
как шары из бильярдных луз, и законами их деятельности, как столкновением
шаров на бильярдном поле, управляет один принцип: угол падения равен углу
отражения... Самое понятие действия для личности подменяется другим, более
содержательным социально, понятием приспособления» ( О. Мандельштам. «Конец
романа»). Соответственно меняется отношение к слову, фразе, высказыванию,
речи — «Глаголы на наших глазах доживают свой век, — пишет Введенский в
«Серой тетради». — В искусстве сюжет и действие исчезают («Голубая книга» —
Е.П.). События не совпадают со временем. Время съело события. От них не
осталось косточек».
Зощенко 20—30-х не случайно занят «биографией» — биографией
литературного героя, исторического лица и собственной биографией как
биографией персонажа: с небольшим промежутком во времени он публикует: 1.
шуточную автобиографию «О себе, идеальном (?) и еще кое о чем» (1922); 2.
шуточную автобиографию «Бегемотик». Середина 20-х — это и «коллективные»
игровые действия — попытки создать некий собирательный образ персонажа-
писателя с устойчивой «литературной репутацией». Это шуточный роман
«Большие пожары» (Грин, Зощенко, Леонов, Бабель, Лавренев, Федин). Глава
Зощенко — «Златогорская, качай!». В 1927 году написаналитературная пародия
— «Осиновый кол». К возобновлению «Дней Турбиных» в МХАТе — написана в
стиле К. Пруткова. Зощенко как бы вводит живого К. Пруткова в текст.
Прутков комментирует «Дни Турбиных» — так же в булгаковском тексте свободно
существует и обсуждается происходящее — «Дни Турбиных», помещенное в рамку
прутковского «Спора греческих философов об изящном». Козьма Прутков, может
быть, занимал определенное место в создании зощенковской маски:
произведения в журнале, псевдонимы.
К. Прутков — явление многомерное — это пародия на всю литературу
разом, проблемы и сенсации, природу и характер. Прутков — первый абсурдист
в русской литературе. Не случайно он оказался так дорог представителям
абсурдизма XX века (Кугель, «Кривое зеркало», Хармс, сатириконцы).
К.. Прутков — автор целого корпуса пьес и исторических сочинений.
Книга афоризмов, ее структура и характер напоминают Зощенко. Абсурдность
речи — когда в цикле афоризмов повторяется одна и та же фраза,
преподносится список, каталог всевозможных способов обмануть читателя —
устроить речевую провокацию.
Зощенковская «Голубая книга» — это каталог абсурдных структур в
истории и повседневности. Абсурдность происходящего ( а здесь можно
говорить о совершенно особой природе текста, зрелищной в том числе —
побуждающей к какому-либо действию), посредством введения нумерации
(абсурдная точность, схематизм, бухучетность, — ставятся даже зрительные
опознавательные знаки) — стремление к математической точности и сухости
отчета. Литературная биография , литературный миф и анекдот занимают
совершенно особое место. Вся структура книги — 5 частей: Деньги, Коварство
и т.д. и соответствующая ей иерархическая схема. Вместе с тем она как бы
прокомментирована в рассказе «Мелкий случай из личной жизни» — происшествие
в дороге, ко
| |  скачать работу |
Место Михаила Зощенко в русской литературе |
