Миф и религия
, уподобление, отождествление безраздельно господствуют в
мифе. Они выполняют ту же роль, какую в нашей культуре играют причинно-
следственные связи. Для первобытного человека аналогия доказательство. Она
делает вещь самоочевидной. Не требующей последующего прояснения.
Всеобщее оборотничество, протеизм мифологического мировосприятия
ведут к тому, что оно начинает отдавать каким-то небытием. Вообще говоря,
миф по своей исходной установке и импульсу космичен. Как познание он
стремится преодолеть хаос в душе первобытного человека. И в каждом
отдельном случае ему это удается. Хаосом отдает неизвестное и непонятное,
оно упрощается и космизируется в процессе уподобления-отождествления.
Солнце, отождествляемое с ладьей, - это хаос, ставший космосом. Но далее
ряд отождествлений грозит бесконечным удлинением, необозримостью и
нефиксируемостью в сознании. Состоя из элементов (звеньев) космичности, как
целое он оборачивается хаосом. Бесконечность и необозримость для
первобытного человека - знак несуществования. Все возвращается к исходной
точке, космичность мифа обнаруживает себя тщетной устремленностью к
недостижимому.
Все до сих пор сказанное о мифе в его познавательном аспекте
отталкивалось от того, что мифологическое мировосприятие универсально,
первобытный человек в слове за пределы мифологичное не выходит, иного
способа познания у него нет. Между тем миф, будучи рассказом - это не то,
что может быть рассказано любым и в любой обстановке. Чтобы излагать мифы,
недостаточно предварительно услышать их от другого. Тем более недопустимо
мифотворчество в качестве сознательного измышления мифов. В строгом и
точном смысле слова человек от самого себя, оставаясь только этим вот
человеком или человеком вообще, рассказывать мифы не вправе. Излагая их, он
святотатственно профанирует или до неузнаваемости искажает сакральное. Быть
рассказчиком мифов по чину одним только богам. Когда-то они и поведали их
впервые людям. Но не для того, чтобы те рассказывали их последующим
поколениям. Люди становятся источником мифа как раз только в состоянии
божественного наития, они не более чем посредники богов, которые в мифах
открывают людям сакральное знание о сути всех вещей. Рассказывать просто
так в обыденной ситуации межчеловеческого общения не принято даже сказку.
Она к месту и по времени в часы неторопливого досуга и домашнего уюта.
Сказывание сказки — дело частное, приватное и это должно быть подчеркнуто
всей обстановкой. То же самое и с мифом. Его настоящее место в ритуале.
Ритуал связывает людей с богами, обоживает их. Одним из элементов этого
обожения и является миф. Рассказывая его и внимая ему, первобытным людям
невозможно было оставаться только людьми. Между словом и тем, о чем оно
повествует, для первобытного человека существовало самое тесное сродство.
Поименовать что-либо означало вызвать или вернуть его к жизни. Поэтому
рассказывание мифов было не просто посвящением в некоторое сакральное
знание, но и пребыванием в этом знании и далее — бытийствованием в той
реальности, которой посвящен миф. Если рассказчиком вещало самое божество,
то в нем еще и действовали реально те силы, которым посвящен рассказ.
Наконец, и слушатели не были аудиторией в современном смысле. Внимая мифу,
они погружались в него всей полнотой существа, в какие-то моменты,
переставая ощущать дистанцию между собой, рассказчиком, рассказом и тем, о
чем он повествует. В этом отношении миф тяготел к тому, чтобы стать
всеобъемлющей полнотой реальной жизни первобытной общины.
Понятно, что ввиду своего сакрального характера мифы не
разглашались. Извне соприкоснуться с ними, быть в них посвященными было
невозможно. И если до нас дошло великое множество текстов, которые с легкой
руки их собирателей, рассказчиков, интерпретаторов именуются мифами, то
относиться к этому именованию нужно с большой осторожностью. Миф — это не
жанр словесности наряду со сказкой, легендой, эпосом и т.д. Все они
зависимы от мифа, черпают из его запасов, доносят до нас какие-то
мифологические сюжеты. Миф же, как таковой в его подлинности и полноте
существования записать нельзя. Запись — это в лучшем случае схема или намек
на то подлинно мифологическое слово, которое для записи неуловимо и должно
быть реконструировано усилиями исследователей в той мере, в какой оно
доступно послемифологической эпохе.
Онтологический аспект мифа
Разговор о характере бытия в мифе есть его онтология. Это бытие
многослойно и в той или иной степени иерархично. Но до всякой
многослойности и иерархичности бытие мифологической реальности нечто
объединяет. Причем то, что противопоставляет его нашему, то есть
новоевропейскому восприятию мира. Во-первых, миф ничего не знает о так
называемой неживой природе. Более того, живое для него — это ощущающее,
понимающее, испытывающее страсти, ставящее цели и т. д. Живое обладает
душой по типу человеческой. И, во-вторых, миф не знает сверхъестественного
в нашем смысле. Некоторый аналог сверхъестественного, конечно, есть, хотя
бы потому, что наряду с миром людей существует еще и мир богов. Но этот мир
точнее было бы назвать сверхчеловеческим. Миры богов и людей разведены, но
не так уж велика и непроходима дистанция между ними. Об этом
свидетельствует наличие полубогов или, например, возможность «обожения»
людей.
Очень слабо выражено или отсутствует вовсе представление о чуде.
Безусловно, мир мифа — это мир чудесного, удивительного, загадочного,
экстраординарного. Но чудо, в отличие от чудесного, не может быть уже в
силу всеобщего оборотничества, нефиксированности как индивидуального
самосознания, так и феноменов внешней реальности. Там, где из всего — все,
где между всем — переходы, связи, сцепления, чудо неизбежно будет
растворено и снижено в чудесном.
Теперь об иерархичности и многослойности мифологической реальности.
Прежде всего, учтем, что хаос, бездна — вне слоев и иерархий. Это низ,
готовый стать верхом, он обрамляет мир мифа. Но миф говорит не о хаосе, а о
космосе, космогонии (возникновении мира) и космологии (строении мира).
Поэтому необходимо разобраться, что же для мифа является первичным на
переходе от хаоса к космосу?
Вопрос этот один из самых сложных и запутанных и вместе с тем
ключевых для понимания мифа и первобытного мироощущения в целом. И ответ на
него может быть только осторожным и приблизительным. Космическое бытие —
это не просто трансформация и гармонизация хаоса. Его гармонии предшествует
нечто до предела негармоническое. С хаосом у космоса непримиримая борьба.
Торжество одного из них катастрофично для другого. Придет время, и в канун
завершения космического цикла хаос еще возьмет свое. Космические боги не
просто состарятся и рассыпятся в прах хаоса вместе со всем космосом,
наступит век смертельной схватки и гибели богов.
Первобытный человек знал, что хаос и космос не только взаимно
предполагают друг друга, перетекая один в другой, они еще и
взаимоотрицающие полюса мира. С позиций космоса хаос — это мерзость
запустения, но и с позиций хаоса космос — нечто незаконное и
неестественное. Космогония и теогония трактуют об изначальном, о
становлении всего существующего и нерасчлененности хаоса. При этом каждая,
за исключением самых архаичных и неразвитых мифологий, знает несколько
поколений богов или сверхчеловеческих существ. Боги — это первосущества
второго порядка. Хотя необходимо отметить, что боги были в любой мифологии
(греческой, римскрй и т.д.), прошедшей все стадии развития.
Что же представляли собой боги первобытной мифологии в их
отвлеченности от хаоса и стадии первосуществ? Хорошо известно, что
мифология определенно политеистична. В ней действуют пантеоны божеств.
Пантеон же миф стремится не просто упорядочить, но и образовать из него
иерархию богов во главе с верховным божеством, Отцом богов. Это стремление
в мифе неизбывно ввиду его космичности. Но оно ему хронически не удается.
Оно не удавалось даже такой относительно стройной и ясной мифологии, как
греческая. Это только в адаптированном изложении или позднеантичных
реконструкциях перед нами предстает строго упорядоченный космос, в котором
Зевсу отдано небо и первенство над братьями: морским Посейдоном и подземным
Аидом. Не говоря уже о его детях: Аполлоне, Артемиде, Афине, Дионисе, Аресе
и т. д. Да, Зевс победил в сознании грека всех своих соперников и был
отождествлен с верховным божеством. Но не будем преувеличивать. Все эти
Зевсы, Посейдоны, Дионисы существуют в мифологическом сознании вовсе не в
такой уж отделенности и четкой связи-родстве друг с другом. Они не
самозамкнутые, жестко взаимно определяющиеся индивидуальности, каждой из
которых соответствует своя сфера космической жизни. Аполлойа от Зевса или
Афродиту от Афины мы отличаем главным образом на основе устойчивого канона
их скульптурного изображения. Тексты, в которых присутствует миф, уже не
так ясны, последовательны и прозрачны. Так, например, стоит нам обратиться
к текстам, свидетельствующим об Аполлоне, как выяснится, что Аполлон - это
и прорицатель, и стреловержец, и целитель, и губитель, и охранитель стад, и
музыкант — покровитель музыкантов. Он отождествлялся с солнцем и его ролью,
но также с вороном, бараном, лебедем, мышью, волком, лавром, кипарисом,
гиацинтом. Он светоносный
| |  скачать работу |
Миф и религия |
