Ненасилие как убеждение и поступок
ой за справедливость, оно
рассматривается как действенное, при том более действенное, чем другие, и
адекватное средство в этой борьбе. Ненасильственная борьба есть единственно
возможный и реальный путь к справедливости. Она вносит изменения в мир,
является завязью нового - справедливого, отвечающего идеалам любви и правды
- типа отношений между людьми. Ненасильственная позиция сегодня, как и две
тысячи лет назад, требует героизма, но это не героизм ожидания конца
ненавистного мира, а героизм ответственного поведения.
В свете такого понимания иначе воспринимается и евангельская заповедь
непротивления злу, она, как пишет Жан Госс означает требования:
а) не подчиняться несправедливости, сопротивляться;
б) не прибегать к ответному насилию;
в) подставляя левую щеку, обращаться к совести господина, принуждая его к
изменению[3].
Во-вторых, ненасилие, способное преобразовать отдельного человека и
межличностные отношения, способно также преобразовать общественные
институты, взаимоотношения больших масс людей, классов, государств.
Характеризуя ненасильственную философию Ганди и свое собственное духовное
развитие, М.-Л. Кинг в статье "Паломничество к ненасилию" пишет: "Ганди,
наверное, был первым в истории человечества, кто поднял мораль любви Иисуса
над межличностными взаимодействиями до уровня мощной и эффективной силы
большого размаха. Для Ганди любовь была сильнодействующим орудием для
социальных коллективных преобразований. Именно в том, что Ганди придавал
особое значение любви и ненасилию, я нашел метод для социальных
преобразований, который искал много месяцев. То интеллектуальное и
моральное удовлетворение, которое мне не удалось получить от утилитаризма
Бентама и Милля, от революционных методов Маркса и Ленина, от теории
общественного договора Гоббса, от оптимистического призыва Руссо "назад к
природе", от философии сверхчеловека Ницше, я нашел в философии
ненасильственного сопротивления Ганди. Я начал чувствовать, что это был
единственный моральный и практически справедливый метод, доступный
угнетенным в их борьбе за свободу". Сторонники ненасилия дерзновенно
убеждены, что даже политика — этот отчий дом организованного и легитимного
насилия -" может быть кардинально преобразована на принципиально
ненасильственных основах и что от этого преобразования она только выиграет,
выиграет именно как политика.
Таким образом, ненасилие в том виде, какой оно приобрело в теории и
практике XX в., является эффективным средством решения общественных
конфликтов, в первую очередь тех из них, которые обычно решаются с
применением насилия, вполне конкретным способом ответственного
существования в современном мире. Когда мы говорим об этике ненасилия, то
имеется в виду ненасилие как особая форма общественной практики человека.
Не существует проблемы этического оправдания ненасилия, обоснования его
предпочтительности перед насилием, ибо это вещи самоочевидные. Мало кто
сомневается, что ненасилие лучше, чем насилие. Те общественные движения и
институты, которые практикуют насилие и те теории, которые включают его в
позитивный контекст, делают это, как правило, апеллируя к чувству реализма;
они принимают насилие скорее как данность, чем как желанное состояние.
Адепты насилия, как правило, стыдливы, что, между прочим, свидетельствует
об их слабости. Даже марксизм, весь сотканный из праведного гнева,
доходящего местами до романтизации насилия, содержит ряд существенных
оговорок, которые обозначают определенную моральную дистанцию по отношению
к нему (этически оправдывается только революционное насилие, увязанное с
целями освобождения трудящихся от угнетения, да и оно рассматривается в
исторически затухающей перспективе.. ибо, по известному выражению В. И.
Ленина, в коммунистическом идеале нет места насилию). Основная критика в
адрес концепции ненасилия идет по той линии, что она утопична, является
красивой мечтой, что ее нельзя использовать в дело.
Есть парадокс нравственного поведения, который многократно формулировался
в истории европейской культуры, но более всего известен по строкам Овидия:
"Благое вижу, хвалю, но дурному влекусь". Он своеобразно воспроизводится
также в противоречивом статусе этики, которая, с одной стороны, является
практической философией, выводит философию в практику, а с другой —
формулирует абсолютные законы. Поиск выхода из этого противоречия привел к
осмыслению этики как пути. Начиная, по крайней мере, с Платона с его
учением об Эросе, которое должно было соединить землю и небо, перебросить
мост от мнимого мира к подлинному, мораль стала пониматься как движение к
совершенству, как сила, ведущая человека к конечной цели, высшему благу,
будь то счастье, бог или что-нибудь иное. Поэтому каждая этическая теория
содержала в себе не только систему норм, но и способ их реализации. Более
того, именно способ реализации в существенной мере определял качественное
своеобразие той или иной этической теории в нормативной части, ее отличия
от других. Если суммировать практические модели морально достойного
поведения, предлагавшиеся в истории этики, то их можно свести к двум
крайним типам: или они охватывали всю полноту личностного бытия, образ
жизни в такой же мере, в какой и образ мыслей, ив этом случае их
осуществление было делом героическим, необычайно редким и в какой-то
степени было связано с уходом из реального мира (в качестве примера можно
сослаться на эпикурейского мудреца или христианского святого). Или они
претендовали на всеобщность, универсальное применение, но в этом случае
ограничивались областью мотивации, внутреннего настроя (такова этика доброй
воли). Так или иначе осуществление нормативных идеалов связывалось с
конструированием какого-то другого — идеального — мира, находящегося либо
рядом с реальным, нравственно дезорганизованным миром, либо внутри него, но
не совпадающего с ним, а лишь каким-то образом дополняющего,
компенсирующего его ущербность.
Этика ненасилия находится в принципиально ином отношении к
действительности, она обладает достаточным мужеством, чтобы признать ее
несовершенство (испорченность, греховность) и одновременно взять на себя
ответственность за преобразование такой действительности. Она переводит
мораль в практическую проекцию, притом в такие области практики, как,
например, политика, которые более всего чужды морали, и делает это без
того, чтобы снижать требовательность морали. Этика ненасилия связывает в
один неразрывный узел спасение человека и спасение мира, и полагает, что
путь такого спасения лежит через ненасилие.
Ненасилие — это и всеобщая, и вполне предметная, даже технологичная
парадигма поведения. Обоснование реальности, практической осуществимости
ненасильственной альтернативы является основной теоретической задачей
этики, а реальные опыты ненасильственной деятельности — основными
аргументами. Этика ненасилия представляет собой теоретизирование в терминах
жизни, она есть одновременно и теория, и практическое усилие.
3. Стратегия ненасилия
Одно из частых возражений против ненасилия как исторической программы
состоит в том, что оно исходит из слишком благостного представления о
человеке, в то время как он на самом деле является, пользуясь словами
Канта, безнадежно кривой тесиной. Это возражение при всем внешнем
правдоподобии бьет мимо цели. Теория и практика ненасилия действительно
акцентирует внимание на присущем человеку стремлении к добру. Сторонники
ненасилия рассматривают склонность к добру в качестве своеобразного
архимедова рычага, способного перевернуть мир, но они вовсе не считают, что
добро исчерпывает сущность человека в ее нравственном аспекте. Более того,
ненасилие как практическая позиция невозможна без допущения, что
человеческая природа является также обиталищем темных сил, обобщаемых
понятием зла. Ненасильственная стратегия поведения предполагает, что
человек берет на себя ответственность за царящее в мире зло; чтобы
возлюбить врага, открыть себя для отношений сотрудничества, индивид должен
ясно осознать собственную причастность к насилию, честно признаться, что он
сам вполне мог бы оказаться на месте того, кого он считает насильником и
врагом. Вовсе не случайным является то обстоятельство, что организованная
практика ненасилия по преимуществу является христиански мотивированной: для
христианской антропологии убеждение в радикальной испорченности человека
столь же характерно, как и представление о его богоподобии.
Ненасильственная борьба вписывается в общую концепцию, согласно которой
душа человека является ареной столкновения добра и зла. "Даже в наихудших
из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла", — пишет М.-
Л. Кинг[4]. Считать человека злым существом — значит клеветать на него.
Считать человека добрым существом — значит льстить ему. Признавать
моральную амбивалентность природы человека — значит воздать ему если он
хочет по-прежнему благоволить человеческой истории, должен обеспечивать
гармонию целей и результатов не в конечном и суммарном итоге, а в каждом
отдельном случае, держать под контролем не только всю картину, но и каждый
ее фрагмент. Он должен сблизиться с человеческим разумом.
Интересующее нас расхождение целей и результатов может иметь одно
доступное рациональному постижению и практическому урегулированию
объяснение — оно является пр
| |  скачать работу |
Ненасилие как убеждение и поступок |
