Николо Макиавелли: политическая культура средневековья
тране.
Если же государь обо всем этом не позаботится, он скоро лишиться
завоеванного, но до того претерпит бесчисленное множество трудностей и
невзгод.
Римляне, завоевывая страну, соблюдали все названные правила:
учреждали колонии, покровительствовали слабым, не давая им, однако,
войти в силу; обуздывали сильных и принимали меры к тому, чтобы в
страну не проникло влияние могущественных чужеземцев. Ограничусь
примером Греции. Римляне привлекли на свою сторону ахейцев и
этолийцев; унизили македонское царство; изгнали оттуда Антиоха. Но,
невзирая ни на какие заслуги, не позволили ахейцам и этолийцам
расширить свои владения, не поддались на лесть Филиппа и не заключили
с ним союза, пока не сломили его могущества, и не уступили напору
Антиоха, домогавшегося владений в Греции. Римляне поступали так, как
надлежит поступать всем мудрым правителям, то есть думали не только о
сегодняшнем дне, не и о завтрашнем и старались всеми силами
предотвратить возможные беды, что нетрудно сделать, если вовремя
принять необходимые меры, но если дожидаться, пока беда грянет, то
никакие меры не помогут, ибо недуг станет неизлечим.
Здесь происходит то же самое, что с чахоткой: врачи говорят, что в
начале эту болезнь трудно распознать, но легко излечить; если же она
запущена, то ее легко распознать, но излечить трудно. Так же и в делах
государства: если своевременно обнаружить зарождающийся недуг, что
дано лишь мудрым правителям, то избавиться от него нетрудно, но если
он запущен так, что всякому виден, то никакое снадобье уже не поможет.
Римляне предвидя беду заранее, тотчас принимали меры, а не
бездействовали из опасения вызвать войну, ибо знали, что войны нельзя
избежать, можно лишь оттянуть ее -- к выгоде противника. Поэтому они
решились на войну с Филиппом и Антиохом на территории Греции -- чтобы
потом не пришлось воевать с ними в Италии. В то время еще была
возможность избежать войны как с тем, так и с другим, но они этого не
пожелали. Римлянам не по душе была поговорка, которая не сходит с уст
теперешних мудрецов: полагайтесь на благодетельное время,-- они
считали благодетельным лишь собственную доблесть и дальновидность.
Промедление не может обернуться чем угодно, ибо время приносит с собой
как зло, так и добро, как добро, так и зло.
Но вернемся к Франции и посмотрим, выполнила ли она хоть одно из
названных мною условий. Я буду говорить не о Карле, а о Людовике -- он
дольше удерживался в Италии, поэтому его образ действия для нас
нагляднее,-- и вы убедитесь, что он поступал прямо противоположно
тому, как должен поступать государь, чтобы удержать власть над чужой
по обычаям и языку страной.
Король Людовик вошел в Италию благодаря венецианцам, которые, желая
расширить свои владения, потребовали за помощь половину Ломбардии. Я
не виню короля за эту сделку: желая ступить в Италию хоть одной ногой
и не имея в ней союзников, в особенности после того, как по милости
Карла перед Францией захлопнулись все двери, он вынужден был заключать
союзы, не выбирая. И он мог бы расчитывать на успех, если бы не
допустил ошибок впоследствии. Завоевав Ломбардию, он сразу вернул
Франции престиж, утраченный ею при Карле: Генуя покорилась,
флорентийцы предложили союз; маркиз Мантуанский, герцог Феррарский,
дом Бентивольи, графиня Форли, властители Фаэнци, Пезаро, Римини,
Камерино, Пьомбино; Лукка, Пиза, Сиена -- все устремились к Людовику с
изъявлениями дружбы. Тут-то венецианцам и пришлось убедиться в
опрометчивости своего шага: ради двух городов в Ломбардии они отдали
две трети Италии.
Рассудите теперь, как легко было королю закрепить свое
преимущество: для этого надо было лишь следовать названным правилам и
обеспечить безопастность союзникам: многочисленные, но слабые, в
страхе кто перед Церковью, кто перед венецианцами, они вынуждены были
искать его покровительства; он же мог бы через них обезопасить себя от
тех, кто еще оставался в силе. И, однако, не успел он войти в Милан,
как предпринял обратное: помог папе Александру захватить Романью. И не
заметил, что этим самым подрывает свое могущество, отталкивает
союзников и тех, кто вверился его покровительству, и к тому же
значительно укрепляет светскую власть папства, которое и без того
крепко властью духовной. Совершив первую ошибку, он вынужден дальше
идти тем же путем, так что ему пришлось самому явиться в Италию, чтобы
обуздать честолюбие Александра и не дать ему завладеть Тасканой. Но
Людовику как будто мало было того, что он усилил Церковь и оттолкнул
союзников: домогаясь Неаполитанского королевства, он разделил его с
королем Испании, то есть призвал в Италию, где сам был властелином,
равного по силе соперника,-- как видно, затем, чтобы недовольным и
честолюбцам было у кого искать прибежища. Изгнав короля, который мог
стать его данником, он призвал в королевство государя, который мог
изгнать его самого.
Поистине страсть к завоеваниям -- дело естественное и обычное; и
тех, кто учитывает свои возможности, все одобрят или же никто не
осудит; но достойную осуждения ошибку совершает тот, кто не учитывает
своих возможностей и стремиться к завоеваниям какой угодно ценой.
Франции стоило бы вновь овладеть Неаполем, если бы она могла сделать
это своими силами, но она не должна была добиваться его ценою раздела.
Если раздел Ломбардии с венецианцами еще можно оправдать тем, что он
позволил королю утвердиться в Италии, то этот второй раздел достоин
лишь осуждения, ибо не может быть оправдан победной необходимостью.
Итак, Людовик совершил общим счетом пять ошибок: изгнал мелких
правителей, помог усилению сильного государя внутри Италии, призвал в
нее чужеземца, равного себе могуществом, не переселился в Италию, не
учредил там колоний.
Эти пять ошибок могли оказаться не столь уж пагубными при его
жизни, если бы он не совершил шестой: не посягнул на венецианские
владения. Венеции следовало дать остраску до того, как он помог
усилению Церкви и призвал испанцев, но, совершив обе эти ошибки,
нельзя было допускать разгрома Венеции. Оставаясь могущественной, она
удерживала бы других от захвата Ломбардии как потому, что сама имела
на нее виды, так и потому, что никто не захотел бы вступать в войну с
Францией за то, что Ломбардия досталась Венеции, а воевать с Францией
и Венецией одновременно ни у кого не хватило бы духу. Если же мне
возразят, что Людовик уступил Романью Александру, а Неаполь --
испанскому королю, дабы избежать войны, я отвечу прежними доводами, а
именно: что нельзя попустительствовать беспорядку ради того, чтобы
избежать войны, ибо войны не избежать, а преимущество в войне
утратишь. Если же мне заметят, что король был связан обещание папе: в
обмен на расторжение королевского брака и кардинальскую шапку
архиепископу Руанскому помочь захватить Романью,-- то я отвечу на это
в той главе, где речь пойдет об обещаниях государей и о том, каким
образом следует их исполнять.
Итак, король Людовик потерял Ломбардию только потому, что отступил
от тех правил, которые соблюдались государями, желавшими удержать
завоеванную страну. И в этом нет ничего чудесного, напротив, все
весьма обычно и закономерно. Я говорил об этом в Нанте с кардиналом
Руанским, когда Валентино -- так в просторечии звали Чезаре Борджа,
сына папы Александра -- покорял Романью: кардинал заметил мне, что
итальянцы мало смыслят в военном деле, я отвечал ему, что французы
мало смыслят в политике, иначе они не достигли бы такого усиления
Церкви. Как показал опыт, Церковь и Испания благодаря Франции
расширили свои владения в Италии, а Франция благодаря им потеряла там
все. Отсюда можно извлечь вывод, многократно подтверждавшийся: горе
тому, кто умножает чужое могущество, ибо оно добывается умением или
силой, а оба эти достоинства не вызывают доверия у того, кому
могущество достается.
ГЛАВА IV
ПОЧЕМУ ЦАРСТВО ДАРИЯ, ЗАВОЕВАННОЕ АЛЕКСАНДРОМ, НЕ ВОССТАЛО ПРОТИВ
ПРИЕМНИКОВ АЛЕКСАНДРА ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ
Рассмотрев, какого труда стоит учреждать власть над завоеванным
государством, можно лишь подивиться, почему вся держава Александра
Великого -- после того, как он в несколько лет покорил Азию и вскоре
умер,-- против ожидания не только распалась, но мирно перешла к его
преемникам, которые в управлении ею не знали других забот, кроме тех,
что навлекли на себя собственным честолюбием. В объяснении этого надо
сказать, что все единовластно управляемые государства, сколько их было
на памяти людей, разделяются на те, где государь правит в окружении
слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие
должности и помогают ему управлять государством, и те, где государь
правит в окружении баронов, властвующих не милостью государя, но в
силу древности рода. Бароны эти имеют наследные государства и
подданных, каковые признают над собой их власть и питают к ним
естественную привязанность. Там, где государь правит посредством слуг,
он обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают
лишь одного властелина; если же повинуются его слугам, то лишь как
чиновникам и должностным лицам, не питая к ним никакой особой
| |  скачать работу |
Николо Макиавелли: политическая культура средневековья |
