Николо Макиавелли: политическая культура средневековья
окл стал властвовать, не встречая ни малейшего
сопротивления со стороны граждан. И хотя он был дважды разбит
карфагенянами и даже осажден их войском, он ое только не сдал город,
но, оставив часть людей защищать его, с другой -- вторгся в Африку; в
короткое время освободил Сиракузы от осады и довел карфагенян до
крайности, так что они были вынуждены заключить с ним договор, по
которому ограничивались владениями в Африке и уступали Агафоклу
Сицилию.
Вдумавшись, мы не найдем в жизни Агафокла ничего или почти ничего,
что бы досталось ему милостью судьбы, ибо, как уже говорилось, он
достиг власти не чьим-либо покровительством, но службой в войске,
сопряженной с множеством опасностей и невзгод, и удержал власть
смелыми действиями, проявив решительность и отвагу. Однако же нельзя
назвать и доблестью убийство сограждан, предательство, вероломство,
жестокость и нечестивость: всем этим можно стяжать власть, но не
славу. Так что, если судить о нем по той доблести, с какой он шел
навстречу опасности, по той силе духа, с какой он переносил невзгоды,
то едва ли он уступит любому прославленному военначальнику, но,
памятуя его жестокость и бесчеловечность и все совершенные им
преступления, мы не можем приравнять его к величайшим людям.
Следовательно, нельзя приписать ни милости судьбы, ни доблести то, что
было добыто без того и другого.
Уже в наше время, при папе Александре, произошел другой случай.
Оливеротто из Фермо, в младенчестве осиротевший, вырос в доме дяди с
материнской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в юных летах он
вступил в военную службу под начало Паоло Вителли с тем, чтобы,
освоившись с военной наукой, занять почетное место в войске. По смерти
Паоло он перешел под начало брата его Вителлоццо и весьма скоро, как
человек сообразительный, сильный и храбрый, стал первым лицом в
войске. Однако, полагая унизительным подчиняться другим, он задумал
овладеть Фермо -- с благословения Вителли и при пособничестве
нескольких сограждан, которым рабство отечества было милее свободы. В
письме к Джованни Фольяни он объявил, что желал бы после многолетнего
отсутствия навестить дядю и родные места, а заодно определить размеры
наследства; что в трудах своих он не помышляет ни о чем, кроме славы,
и, желая доказать согражданам, что не впустую растратил время,
испрашивает позволения въехать с почетом -- со свитой из ста
всадников, его друзей и слуг,-- пусть, мол, жители Фермо тоже не
откажут ему в почетном приеме, что было бы лестно не только ему, но и
дяде его, заменившему ему отца. Джовани Фольяни исполнил все, как
просил племянник, и позаботился о том, чтобы горожане встретили его с
почестями. Тот, поселившись в свободном доме, выждал несколько дней,
пока закончатся приготовления к задуманному злодейству, и устроил
торжественный пир, на который пригласил Джованни Фольяни и всех
именитых людей Фермо. После того, как покончили с угощениями и с
принятыми в таких случаях увеселениями, Оливеротто с умыслом повел
опасные речи о предприятиях и величии папы Александра и сына его
Чезаре. Джованни и другие стали ему отвечать, он вдруг поднялся и,
заявив, что подобные разговоры лучше продолжать в укромном месте,
удалился внутрь покоев, куда за ним последовал дядя и другие именитые
гости. Не успели они, однако, сесть, как из засады выскочили солдаты и
перебили всех, кто там находился. После этой резни Оливеротто верхом
помчался через город и осадил во дворце высший магистрат; тот из
страха повиновался и учредил новое правление, а Оливеротто
провозгласил властителем города.
Истребив тех, кто по недовольству мог ему навредить, Оливеротто
укрепил свою власть новым военным и гражданским устройством и с той
поры не только пребывал в безопасности внутри Фермо но и стал грозой
всех соседей. Выбить его из города было бы так же трудно, как
Агафокла, если бы его не перехитрил Чезаре Борджа, который в
Синигалии, как уже рассказывалось, заманил в ловушку главарей Орсини и
Вителли; Оливеротто приехал туда вместе с Виттелоццо, своим
наставником в доблести и в злодействах, и там вместе с ним был удушен,
что произошло через год после описанного отцеубийства.
Кого-то могло бы озадачить, почему Агафоклу и ему подобным
удавалось, проложив себе путь жестокостью и предательством, долго и
благополучно жить в своем отечестве, защищать себя от внешних врагов и
не стать жертвой заговора со стороны сограждан, тогда как многим
другим не удавалось сохранить власть жестокостью даже в мирное, а не
то что в смутное военное время. Думаю, дело в том, что жестокость
жестокости рознь. Жестокость применена хорошо в тех случаях -- если
позволительно дурное называть хорошим,-- когда ее проявляют сразу и по
соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности
обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда по
началу расправы совершаются редко, но со временем учащаются, а не
становятся реже. Действуя первым способом, можно, подобно Агафоклу, с
божьей и людской помощью удержать власть; действуя вторым --
невозможно.
Отсюда следует, что тот, кто овладевает государством, должен
предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не
возобновлять изо дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и
государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их расположение.
Кто поступит иначе, из робости или по дурному умыслу, тот никогда уже
не вложит меч в ножны и никогда не сможет опереться на своих
подданных, не знающих покоя от новых и непрестанных обид. Так что
обиды нужно наносить разом: чем меньше их распробуют, тем меньше от
них вреда; благодеяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их
распробовали как можно лучше. Самое же главное для государя -- вести
себя с подданными так, чтобы никакое событие -- ни дурное, ни хорошее
-- не заставляло его изменить своего обращения с ними, так как,
случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро бесполезно, ибо его
сочтут вынужденным и не воздадут за него благодарностью.
ГЛАВА IX
О ГРАЖДАНСКОМ ЕДИНОВЛАСТИИ
Перейду теперь к тем случаям, когда человек делается государем
своего отечества не путем злодеяний и беззаконий, но в силу
благоволения сограждан -- для чего требуется не собственно доблесть
или удача, но скорее удачливая хитрость. Надобно сказать, что такого
рода единовластие -- его можно назвать гражданским -- учреждается по
требованию либо знати, либо народа. Ибо нет города, где не обособились
два эти начала: знать желает подчинять и угнетать народ, народ не
желает находиться в подчинении и угнетении; столкновение же этих начал
разрешается трояко: либо единовластием, либо беззаконием, либо
свбодой.
Единовластие учреждается либо знатью, либо народом, в зависимости
от того, кому первому предоставится удобный случай. Знать, видя, что
она не может противостоять народу, возвышает кого-нибудь из своих и
провозглашает его государем, чтобы за его спиной утолить свои
вожделения. Так же и народ, видя, что он не может сопротивляться
знати, возвышает кого либо одного, чтобы в его власти обрести для себя
защиту. Поэтому тому, кто приходит к власти с помощью знати, труднее
удержать власть, чем тому, кого привел к власти народ, так как если
государь окружен знатью, которая почитает себя ему равной, он не может
ни приказывать, ни иметь независимый образ действий. Тогда как тот,
кого привел к власти народ, правит один и вокруг него нет никого или
почти никого, кто не желал бы ему повиноваться. Кроме того, нельзя
честно, не ущемляя других, удовлетворять притязания знати, но можно --
требования народа, так как у народа более честная цель, чем у знати:
знать желает угнетать народ, а народ не желает быть угнетенным. Сверх
того, с враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он многочислен,
а со знатью -- можно, ибо она малочисленна. Народ, на худой конец,
отвернется от государя, тогда как от враждебной знати можно ждать не
только того, что она отвернется от государя, но даже пойдет против
него, ибо она дальновидней, хитрее, загодя ищет путей к спасению и
заискивает перед тем, кто сильнее. И еще добавлю, что государь не
волен выбирать народ, но волен выбирать знать, ибо его право карать и
миловать, приближать или подвергать опале.
Эту последнюю часть разъясню подробней. С людьми знатными надлежит
поступать так, как поступают они. С их же стороны возможны два образа
действий: либо они показывают, что готовы разделить судьбу государя,
либо нет. Первых, если они не корыстны, надо почитать и ласкать, что
до вторых, то здесь следует различать два рода побуждений. Если эти
люди ведут себя таким образом по малодушию и природному отсутствию
решимости, ими следует воспользоваться, в особенности теми, кто сведущ
в каком-либо деле. Если же они ведут себя так умышленно, из
честолюбия, то это означает, что они думают о себе больше, нежели о
государе. И тогда их надо остерегаться и бояться не меньше, чем явных
противников, ибо в трудное время они всегда помогут погубить государя.
Так что если государь пришел к власти с помощью народа, он должен
стараться удержать его дружбу, что совсем не трудно, ибо народ требу
| |  скачать работу |
Николо Макиавелли: политическая культура средневековья |
