Образное воплощение творческого поиска Н.Гумилева
ть в чужом опыте свой поиск Прекрасного в человеческой душе. Оно
соотнесено с искусством. Художнику адресована высокая цель – слагать
«окрыленные стихи, расковывая сон стихий» (аллитерация, подчеркивающая
контраст). Среди глухих, непрозревших:
И символ горнего величья,
Как некий благостный завет,
Высокое косноязычье
Тебе даруется, поэт.
Противоположные состояния в конечном счете оказываются плодами одного
«сада души». Мучительных борений, раздвоенности здесь нет. Но несогласные
между собой начала разделены резкой гранью на свет и тьму. Диссонансы
воплощены с проникновением в реальный, зримый мир и средствами безудержной
фантазии. Ясно чувствуется обычные запахи: «смол, и пыли, и травы», «пахнет
тлением заманчиво земля»; видятся: «ослепительная высота», «дикая прелесть
степных раздолий», «таинство лесной глуши». А рядом удивительное – «зыбкие
дали зеркал», «сатана в нестерпимом блеске», человечные в страданиях,
«когда-то страшные» глаза мифической Медузы. И всюду: «Краски, краски –
ярки и чисты». Разноисходное организовано авторской чеканной мыслью.
«Теперь мой голос медлен и размерен» – признание самого поэта. Строго,
взыскательно постигаются высшие запросы в переломное время.
Раздумья о «солнце духа» и человеческих внутренних контрастах привели
Гумилёва к подведению личных жизненных итогов. Они были выражены в стихах
«Костра», куда вошла лирика парижского и лондонского альбомов, созданных в
столицах Франции и Англии, когда Гумилёв участвовал в операции Антанты.
Автор исходил будто из самых «малых» наблюдений – за деревьями,
«оранжево-красным небом», «медом пахнущим лучом», «больной» в ледоходе
рекой. Неповторима здесь выразительность пейзажа. Но привлекала Гумилёва не
только природа. Он открывал тайное яркой зарисовки, объясняющее его
мироощущение. Поэт по-прежнему тяготел к идее преображения сущего, в чем
можно не сомневаться, услышав его страстный призыв к скудной земле, почти
заклинание: «И стань, как ты и есть, звездою, | Огнем пронизанной
насквозь!» Всюду он искал возможность «умчаться вдогонку свету». Будто юной
мечтательный герой Гумилёва вернулся на страницы новой книги. Нет, этого не
произошло. Зрелое и грустное постижение своего места в мире – эпицентр
«Костра».
Теперь можно по-новому понять, почему дальняя дорога звала поэта, в чем
состояла ее опасность. Стихотворение «Прапамять» заключает в себе
антиномию:
И вот вся жизнь! Круженье, пенье, И вот опять восторг и
горе,
Моря, пустыни, города, Опять, как
прежде, как всегда,
Мелькающее отраженье Седою гривой
машет море,
Потерянного навсегда. Встают
пустыни, города.
Маяк поиска пути никогда не гаснет, так как обещает вернуть «потерянное
навсегда». Поэтому лирический герой называет себя «хмурым странником»,
который «снова должен ехать, должен видеть». Под этим знаком предстают
встречи со Швейцарией, Норвежскими горами, Северным морем, садом в Каире.
И складываются на этой вещественной основе емкие, обобщающие образы
печального странничества: блуждание, «как по руслам высохших рек», «слепые
переходы пространств и времен».
В любовные лирике читаются сходные мотивы. Возлюбленная ведет «сердце к
высоте», «рассыпая звезды и цветы». Нигде, как здесь, не звучал такой
сладостный восторг перед женщиной. Но счастье – лишь во сне, бреду. А
реально – томление по непостижимому:
Вот стою перед дверью твоею,
Не дано мне иного пути,
Хоть я знаю, что не посмею
Никогда в эту дверь войти.
Неизмеримо глубже, многограннее и бесстрашнее воплощены духовные
коллизии в произведениях «Огненного столпа». Каждое из них – жемчужина.
Вполне можно сказать, что это давно искомое сокровище поэт создал своим
словом. Что не противоречит общей концепции сборника, где творчеству
отводится роль священнодействия. Разрыва между желаемым и свершенным для
художника не существует.
Стихотворения рождены вечными проблемами – смысла жизни и счастья,
противоречий души и тела, идеала и действительности. Обращение к ним
сообщает поэзии величавую строгость, мудрость притчи, афористичность
звучания. Но все окрашено теплой человеческой интонацией, исповедальной
искренностью. Воедино сливаются индивидуальное и общее, строгая мысль о
мире и трепетные личные признания.
Чтение «Огненного столпа» вызывают ощущение восхождения на большую
высоту. Невозможно определить, какой из динамических «поворотов» больше
волнует в «Памяти», «Лесе», «Душе и теле», «Шестом чувстве». Каждый раз
открывается новый «слой бытия».
Вступительная строфа «Памяти» тревожит горьким наблюдением-
предостережением:
Только змеи сбрасывают кожи,
Чтоб душа старела и росла.
Мы, увы, со змеями не схожи,
Мы меняем души, не тела.
Затем читателей покоряет исповедь поэта о своем прошлом. Но
одновременно и мучительная дума о несовершенстве, шаткости людских судеб.
Эти девять проникновенных четверостиший неожиданно подводят к
преобразующему тему суровому аккорду:
Я – угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во тьме.
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
А от него – к трепетной мечте о расцвете земли, страны. Однако и здесь
нет ее завершения. Заключительные строки, частично повторяющие начальные,
несут новое грустное ощущение временной ограниченности человеческой жизни.
Симфонизмом развития обладает стихотворение, как многие другие сборники.
Редкой выразительности Гумилёв достигает соединением несоединимых
элементов. Лес в одноименном лирическом создании неповторимо причудлив. В
нем, о котором «не загрезишь и во сне», живут великаны, карлики, львы,
появляются «женщины с кошачьей головой» и… обычные рыбаки, кюре. Кажется,
что поэт вернулся к ранним своим фантасмагориям. Но здесь фантастическое
легко снято: «Может быть, тот лес – душа моя…»
Для воплощения сложных, запутанных, порой непонятных внутренних порывов
и предприняты столь смелые образные сопоставления. В «Слоненке» с
заглавным образом связаны трудно с ним ассоциирующиеся переживания любви.
Но такое соотнесение оказывается необходимым для раскрытия двух ипостасей
этого чувства: заточенного «в тесную клетку» и сильного, сметающего все
преграды, подобно тому слону, «что когда то нес к трепетному Риму
Ганнибала». Многозначность каждого явления запечатлена и углублена в
конкретном, вещном облике.
Гумилёв создал рожденные его фантазией, емкие символы - на века.
«Заблудившийся трамвай» символизирует безумное и роковое движение истории в
никуда. И обставлено оно устрашающими деталями мертвого царства. С ним
больно сцеплены чувственно-изменчивые (страх, страдания, нежность к
любимой) душевные состояния. Донесена трагедия человечества и личности,
что, как нельзя ярче, выражена и истолкована в странном образе
«заблудившегося трамвая».
Поэт как бы постоянно раздвигал границы текста. Особую роль играли
неожиданные концовки. Триптих «Душа и тело» будто продолжал знакомую тему
«Колчана», хотя в новом повороте (спор между душой и телом за власть над
человеком). А в финале вдруг возникает непредвиденное: все побуждения людей
оказываются «слабым отблеском» высшего сознания. «Шестое чувство» сразу
увлекает контрастом между скудными утехами и подлинной красотой, любовью,
поэзией. Эффект будто достигнут. Как вдруг в последней строфе мысль
вырывается к иным рубежам – к мечте о преображении человеческой природы:
Так век за веком – скоро ли, Господь? –
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
Сложнейшие, трудно воплощаемые явления проступают в построчных образах,
где совмещены обычные предметные детали с обобщенными, порой абстрактными
понятиями. Каждый из таких образов приобрел самостоятельное значение:
«скальпель природы и искусства», «билет в Индию Духа», «сад ослепительных
планет…».
Тайн поэтического «колдовства» в «Огненном столпе» не счесть. Но оно
необходимо на избранном пути: открыть сущность и перспективы духовного
бытия в строгих, «чистых» художественных формах. При мужественном подъеме
к этим выс
| |  скачать работу |
Образное воплощение творческого поиска Н.Гумилева |
