Певец огневой стихии
Яснеющих небес.
«Я» — это Ты, Грядущий
Из дней во мне — ко мне —
В раскинутые кущи
Над «Ты Еси на не-бе-си!»
Залогом духовного воскрешения людей, как об этом говорится в
стихотворении «Тела» (декабрь 1916), Белый считает жертву телесного,
тварного, беспламенного, бессмысленного и эгоистического существования во
имя торжества духа. Жертвы и подвига духовного поэт требовал не только от
себя, но и от других людей, и в первую очередь от тех, кто ему был в чем-то
близок. Такая требовательность Белого сказалась не только в его
взаимоотношениях с Блоком, но и с другими, близкими ему современниками, в
частности с Вяч. Ивановым, которому он в 1917 году писал: «Весь мой упор
против Тебя невыразим логически: мне претит весь строй Твоей жизни —
эгоистический, комфортабельный; мне претит Твоя жизнь, поскольку я извне ее
созерцаю; без Любви, без Жертвы все Твои духовные алкания кажутся мне
утонченной деталью к «ананасу в шампанском». Где подвиг Твой? Где жертва
Твоя? <...> Нет у Вас правды, нет у Вас подвига!.. Мне очень трудно
выразить это Тебе в глаза, ибо Ты всегда очаровываешь душевным богатством и
блеском таланта, и душевной добротой; но я знаю, что Ты духовно нищ,
духовно не добр».
Духовно-нравственная требовательность уступает место благоговению в
стихотворениях, обращенных к А. А. Тургеневой, взаимоотношения с которой
Белый рассматривает не только в интимно-личном плане, но и в плане
всеобщем, вселенском, духовном, в результате чего на нее ложится отсвет
Жены, облеченной в Солнце «Солнечность» становиться и её свойством,
лирического героя, о чем в стихотворении «Асе» (сентябрь 1916) сказано так:
Уже бледней в настенных тенях
Свечей стекающих игра.
Ты, цепенея на коленях,
В неизреченном — до утра.
Теплом из сердца вырастая,
Тобой, как солнцем облечен,
Тобою солнечно блистая
В Тебе, перед Тобою — Он.
Ты — отдана небесным негам
Иной, безвременной весны:
Лазурью, пурпуром и снегом
Твои черты осветлены.
Лазурным утром в снеге талом
Живой алмазник засветлен;
Но для тебя в алмазе малом
Блистает алым солнцем — Он.
Знаки «небесного» в земном — солнечность, лазурь и пурпур, знакомые
еще по первой книге Белого «Золото в лазури» (1904), здесь становится
атрибутами женственности, соприкасающейся, с другой стороны, и с миром
природы (талый снег, весна, ландыш: «Ты вся как ландыш, легкий,
чистый...»). Однако, в отличие от Блока, сама по себе природа у Белого не
излучает свет и может только восприниматься в прямом или отраженном свете
находящегося вовне духовного источника. Так стихотворение, тоже
озаглавленное «Асе» и тоже относящееся к сентябрю 1916 года, начинается
следующей зарисовкой природы:
Те же — приречные мрежи,
Серые сосны и пни;
Те же песчаники; те же —
Сирые, тихие дни;
Те же немеют с отвеса
Крыши поникнувших хат;
Синие линии леса
Немо темнеют в закат.
Этот русский деревенский пейзаж, серость и «немота» которого
подчеркнуты «немотой» хат с поникнувшими крышами, напоминает пейзажи
«Пепла», которые, в отличие от пейзажей Блока, не были связаны с мотивом
женственности и излучаемой им поэзией. Теперь же и в стихах Белого свет
женственности встает над русской землей, хотя пока еще не внося в
восприятие русской природы поэтических мотивов и воздействуя главным
образом на душевное состояние лирического героя, позволяющее ему в прошлом
чувствовать грядущее, а в грядущем — отблеск прошлого:
А над немым перелеском,
Где разделились кусты
Там проясняешься блеском
Неугасимым — Ты!
Струями ярких рубинов
Жарко бежишь по крови:
Кроет крыло серафимов
Пламенно очи мои.
Бегом развернутых крылий
Стала крылатая кровь:
Давние, давние были
Приоткрываются вновь.
В давнем — грядущие встречи;
В будущем — давность мечты:
Неизреченные речи,
Неизъяснимая — Ты!
Только через душевное состояние лирического героя мотив женственности
воздействует на его восприятие природы, которая приобретает в этом
восприятии поэтические черты, как, например, в стихотворении «Утро» (ноябрь
1917), но поэтичность Белого не содержит в себе той природной, чувственной
«влаги», которая характерна для поэтичности Блока: у Белого и поэтическое в
природе, точнее - отблеск поэтического, лежащий на природном мире, имеет
серебристую, золотую, огненную окраску:
Над долиной мглистой в выси синей
Чистый–чистый серебристый иней.
Над долиной, - как извилины лилий,
Как извилины лебединых крылий.
Молньями как золотом в болото
Бросит очи огненные кто – то.
Золотом хохочущие очи!
Молотом грохочущие ночи!
Заликует, - все из перламутра
Бурное, лазуревое утро:
Протекут в излучине летучей
Пурпуром предутренние тучи.
Конечно, восприятие природы в этом стихотворении обусловлено и общим,
«раскаленным» восприятием родины, которая теперь преображалась в огне
революции.
Искры, способной зажечь огонь российского и вселенского преобра-
жения, преображения прежде всего духовного, у Белого нет и в мотиве
женственности, который 9 рассматриваемом стихотворении представлен не
прямо, а косвенно, подразумеваясь в связи с образом России, которая в поэме
«Христос воскрес» будет названа «невестой» и «облеченной солнцем Женой».
«Огневая стихия» России воспламеняется не изнутри, а свыше и извне.
Активным носителем духовного преображения у Белого является мужское напало,
воплощенное в лирическом герое его поэзии» то есть практически в самом
поэте, пророке и певце «огневой стихии», причем это духовное динамическое
начало привносится тоже извне, переходит от духовных отцов, постигается
через учителей и их учения, обобщающие в себе духовно - нравственный опыт
человечества (Платон, Вл. Соловьев, Р. Штейнер и др.). Дух, внедряющийся в
эмпирическую действительность извне и свыше, воспламеняет не только Россию
- «Мессию грядущего дня», призванную, по убеждению Белого, зажечь в свою
очередь во всем мире революцию духа, но и самого поэта:
«И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия—
Мессия грядущего дня!»
Такое «сжигание» себя ради преображения России и всего мира было для
Белого своеобразной формой духовно-нравственного самопожертвования во имя
всеобщего, коллективного возрождения, средством духовно-нравственного
служения народу, требующим в определенном смысле отрицания своего «я» во
имя <мы», столь характерного в разных проявлениях для революционной поэзии
1917—1921 годов. В отличие, например, от Маяковского или пролетарских
поэтов, отрицание своего «я» у Белого не означало сведения значимости всего
личного и интимного к нулю, а означало очищение «я» от всякого рода эгоизма
и такое самопожертвование, которое бы способствовало пробуждению духовно-
личностного начала и человеческого достоинства в других людях.
Поиски духовной красоты.
Идею духовного преображения в годы революции индивидуального «я» и,
как говорил сам Белый, «Я» коллектива души народа, души человечества»1.
Раскрывая идейную связь поэмы «Христос воскрес» с предшествующей
поэзией Белого, Т. Хмельницкая справедливо отмечала: «Для Белого Христос
тема не новая. Еще в «Золоте в лазури» в цикле 1903 года «Вечный зов»,
всплывает образ распятого Христа, <...> отождествленного с лирическим «я»
поэта. Весь раздел «Багряница в терниях» развивает этот смысл. И дальше, в
«Пепле», тема миссии и «второго пришествия» сплетается у Белого с темой
пророка, причем образ этот двойственен, противоречив, он и провидец и
безумец.
В поэме, - продолжает исследовательница, - образ Христа – уже не
субъективный символ личного сознания поэта. Он объективируется, расширяется
на больши
| |  скачать работу |
Певец огневой стихии |
