Представление субъекта в новоевропейском классическом дискурсе
бой структуру
миропонимания, в которой инстанцией смыслов (истины, блага, красоты и
т. д.) выступает человек. Это приводит к парадоксальной ситуации: при
требуемой стабильности смыслов, их субъектом выступает конечный и
ограниченный (историей, психологией, телесностью) человек. «Здесь Я
кажется нам двояким: 1) Я как субъект мышления, которое означает чистую
апперцепцию (чисто рефлектирующее Я) и о котором мы ничего больше
сказать не можем, 2) Я как объект восприятия, стало быть внутреннего
чувства, которое содержит в себе многообразие определений, делающих
возможным внутренний опыт». Но «хотя Я человека двояко по форме (по
способу представления), но не двояко по материи (по содержанию)»
[22,365]. Классический дискурс заключается в варианте выхода, при
котором человек-субъект творческим актом созидает «второй», виртуальный
мир торжества своей субъективности, памятуя о его иллюзорности. Это
предполагает преимущественную интерпретацию классического рационализма
через эстетическую, а не научную терминологию. Конкретно данная позиция
выражается в базовой категории метафизики Нового времени –
представлении, с его эстетическими коннотациями, реализуемом в
мировоззрении как «картина мира». При всей частоте употребления этого
понятия, в данной работе осуществляется попытка показать, что «картина
мира» – это не сам «мир», что ее созерцание (и творение) предполагает
рефлексивную дистанцию, дезавуирующую властную, репрессивную практику
разума, ограничивая ее рамками пространства иллюзии как представления.
Классический ход рассуждения, выражаемый через последовательность:
познание – рефлексия – предсталение – иллюзия – экзистенция, был
воспроизведен в классической же саморефлексии еще у Канта. во всей
полноте и со всей интеллектуальной честностью. То есть заранее
исследование не является попыткой модернизации, не претендует на особое
прочтение классики через акцентирование связи познания и иллюзии, что
было очевидным для Канта: «Наш разум (рассматриваемый субъективно, как
человеческая способность познания) содержит в себе основные правила и
принципы своего применения, имеющие по внешнему виду характер
объективных основоположений; это обстоятельство и приводит к тому, что
субъективная необходимость соединения наших понятий, в интересах
рассудка, принимается нами за объективную необходиость определения
вещей в себе. Этой иллюзии никоим образом нельзя избежать» [21, 210].
Данная работа представляет стремление показать, что подобное видение
является результатом итогового осмысления классического дискурсивного
опыта, по имманентной этому опыту сущностью, заложенной в его генетике
и архитектонике и самосознанной на любой стадии этого опыта, что
придает ему стилистическое единство.
Процесс исследования заключается в последовательном применении
подобной интерпретации к различным областям духовной практики –
философии, науки, искусства, морали, то есть реконструкцию
классического идеала познания как экзистенциального выхода из
парадоксальной ситуации человека, ставшего субъектом.
При признании значимости подобной работы можно существенно
скорректировать постмодернистскую критику рациональности и одновременно
описать возможный образец философского разумного невмешательства в
бытие, канализируя человеческую активность в виртуальное пространство
представления, не опредмечивающего реальность.
Глава 1. Картезианство – философия представления.
1.1 Хайдеггеровский анализ представления и субъекта.
«Философствование Хайдеггера способом, отличным от всей
предшествующей мысли становится историческим. Цель, правда, выяснена
методически достоверно: развертывание вопроса о бытии, который всегда
есть одновременно вопрос о месте человека. Однако все это остается
самой темой работы. Но если область истины, раскрытость мира, в которой
находится наделенное пониманием Dasein, появляется исторически и есть
историческая судьба, то целое оказывается в состоянии неопределенности.
Идеальная система метафизики пала вместе с самой возможностью
абсолютной точки зрения. Эта пережитая конечность мышления, повсюду как
импульс присутствовавшая в лекциях, делает понятным то обстоятельство,
что Хайдеггер отказался от самого имени «философия», ведь отказываясь
от господства разума, раз навсегда отказываются также и от претензии на
абсолютность точки зрения» [48, 61]. Хайдеггер не провозглашает
определенные принципы, а призывает к особым состояниям мышления,
способным эти принципы порождать. Его взгляд на историю философии можно
определить как трагически окрашенное («судьба бытия») ощущение утраты
(утрачивания) осмысленно-гармоничной соотнесенности мышления (человека)
и бытия, при четком осознавании их изначальной взаимной
сопринадлежности между ними вклиниваются различные системы технических
буферов, воплощающих на разных уровнях структуру сознания, работающую
по принципу представления. Механическое воспроизводство этой структуры
в мире техники уводит человека от мышления, бытия, в итоге от самого
себя. «Возможно, что человек до сих пор веками слишком много действовал
и слишком мало мыслил» [52, 135]. За малостью мысли скрывается не
элементарное отсутствие мышления, но некоторая интеллектуальная
поспешность в том, чтобы считать возможным выполнить мышление до
конца, состояться в нем. Но сама эта поспешность указывает на
ускользающее, отворачивающееся от нас в мышлении. В нем, не называясь,
манифестируется недостаток осмысления и осмысленности, факт, который
пытается замаскировать представляющее сознание, желающее исчерпать
мышление содержанием своих представлений, данных ему в восприятии. «То,
что воспринимает мышление как восприятие, - это наличествующее в его
наличии. По нему – наличию – мышление и снимает мерку для своей
сущности – для восприятия. Следовательно, мышление – это предъявление
наличествующего, которое вручает нам присутствующее в его присутствии и
ставит его перед нами. Как такое предъявление, мышление вручает нам
присутствующее, восстанавливает его в отношении к нам. Поэтому
предъявление – это репрезентация. Слово repraesentatio – это более
позднее общепринятое название для представления» [52, 143].
Таким образом, мышлению заранее положен предел и граница,
замыкающие деятельность сознания на восприятие, актуально
присутствующее в его несокрытости. Но подобное самоограничение само
указывает на свою ограниченность, позволяет знать о скрытых областях
бытия, каковые в качестве скрытых и являются ускользающим,
отворачивающимся истоками бытия и мышления. Форма, в которой для нас
актуализируются эти границы есть исторические тексты обнаруживающие
пределы мышления в попытках их преодолеть. Историческое
философствование в этом смысле есть поле демонстрации несовпадений
мышления и бытия, иначе – ускользания бытия из мышления. «То, что
уклоняется, кажется совершенно отсутствующим. Но эта видимость вводит в
заблуждение. То, что удаляется, прибывает, а именно таким образом, что
оно притягивает нас, пленяя. То, что нас притягивает, уже исполнило
приход. Но раз мы втянуты в тяг тянущему нас, то и сущность наша уже
отчеканена, а именно: через это «в тяге к …». Отчеканенные так, сами мы
указываем на самоудаляющееся. И вообще мы только тогда есть мы, мы
сами, такие мы есть, когда мы указываем в это самоудаление. Это
указывание – наша сущность. Мы есть тем что мы указываем в уход» [52,
137]. И далее: «то, что само по себе, по своему глубочайшему составу,
является чем-то указывающим, мы называем знаком. Втянутый в тяг
самоудаления, человек есть знак» [52, 137].
Герменевтические усилия для Хайдеггер оказываются считыванием этих
знаков, интерпретацией через них судьбы бытия и фатальности
существования. Интерпретационное же усилие самого человека –
расшифровать себя как знак.
Основной проблемой истории философии оказывается то, что познающий
занят не осмыслением того, что он обозначает, на что указывает, а
навязчивым стремлением утвердить то, что он значит, то есть утвердить
себя как инстанцию значений, навязанных миру. Выбор второго пути (как и
любой выбор) определяется волей, волей самонавязывания,
самодемонстрации, фиксированной в некоей смысловой определенности,
получающей статус истины. Такое понимание само является определенным
поворотом, границей в истории, устанавливающей соответственно между
истиной и человеком, человеческим порядком, в отличии от соответствий
истины с космическим и божественным порядком. Значит, человек тогда
может понимать себя как знак, указующий на непомысленное в мышлении (то
есть на бытие, существо бытия), когда может помыслить себя как вообще
знак,
| |  скачать работу |
Представление субъекта в новоевропейском классическом дискурсе |
