Главная    Почта    Новости    Каталог    Одноклассники    Погода    Работа    Игры     Рефераты     Карты
  
по Казнету new!
по каталогу
в рефератах

Публий Вергилий Марон

о  стиле  Сенеки,
представляются достаточно определенными, и если  его  ненависть  избрала  из
всех знаменитых поэтов именно Вергилия, это не простое недомыслие. В той  же
первой половине I  в.  н.  э.  Асконий  Педиан,  известный  как  комментатор
Цицерона, счел нужным написать целый трактат  «Против  хулителей  Вергилия».
Едва  ли  он  ломился  в  открытые  двери  и   сражался   с   несуществующим
противником. Еще раз: «в хулителях у Вергилия не было недостатка».
   Обилие нападок тем более примечательно, что для  него  не  было  простых,
лежащих на поверхности причин. Понятно, почему Аристофан атакует Еврипида  —
за   этим    стоит    насыщенная    скандалами    атмосфера    софистической
интеллектуальной   революции.   Рационалистическое   резонерство    Еврипида
содержит  в  себе  вызов,  и  вполне  естественно,  что  вызов  был  принят.
Количество подобных историко-литературных примеров может быть  увеличено  до
бесконечности. Скажем, нет ничего странного,  что  на  премьере  «Эрнани»  в
1830 г. дело дошло до потасовки: драма Гюго для. этого и написана. При  этом
споры такого рода, обусловленные намеренной «скандальностью» позиции  самого
поэта, как правило,  затихают  очень  быстро.  Уже  в  ближайших  поколениях
грекам и в голову не приходило клясть Еврипида, а  французам  —  освистывать
Гюго. С  Вергилием,  о  котором,  как  .мы  видели,  продолжают  ожесточенно
спорить и через две тысячи лет, все было иначе. В его  поэзии  нет  никакого
вызова, никакого демонстративного  разрыва  с  почитаемыми  ценностями;  она
живет, напротив,  тем,  что  исключительно  широко  принимает  в  свой  круг
ценности, какие  внутри  иного  эстетического  и  мировоззренческого  целого
оказались бы  несовместимыми  —  например,  философское  просветительство  и
традиционную  религиозность,  так  резко  противопоставленные  у   Лукреция.
Достаточно вспомнить, как мирно и органично совмещает образ Земли,  играющий
столь важную роль в «Георгиках», черты богини Теллус, какой ее знали  миф  и
культ,  с   чертами,   которые   подсказала   эпикурейская   натурфилософия.
Бестрепетное   интеллектуальное   познание   и   простосердечная    сельская
набожность приравнены, поставлены рядом в конце 11 книги тех  же  «Георгик»,
как две взаимно дополняющие друг друга  половины  единого  идеала.  «Блажен,
кто возмог познать причины вещей,  кто  попрал  ногами  всяческий  страх,  и
неумолимый рок, и ропот скупого  Ахеронта»,  —  это  звучит  как  цитата  из
Лукреция; но если у Лукреция предмет, «попираемый ногами», —  это  «религия»
(religio pedibus subiecta obteritur), то Вергилий  продолжает:  «счастлив  и
тот, кому ведомы сельские божества  —  Пан,  и  старец  Сильван,  и  сестры-
нимфы». Для него тут нет ни малейшего противоречия;
ценности, казавшиеся непримиримыми, примирены. Когда Гораций, «поросенок  из
Эпикурова стада», как он сам себя назвал приходит к  тому,  чтобы  воспевать
сельское благочестие Фидилы из 23-й оды 111 книги, он  считает  нужным  —  с
каким соотношением  серьезности  или  иронии,  нас  здесь  не  интересует  —
обыграть  контраст  и  отречься  в  стихах  от   «безумствующей   мудрости»,
эпикуреизма. Вергилий  обходится  без  отречений  и  палинодий.  Переход  от
следования Эпикуру и Лукрецию  к  благочестию  стоического  толка  нигде  не
маркирован, не сделан литературной темой. Недаром  специалисты  до  сих  пор
спорят,  можно  ли  считать  зрелого  Вергилия  стоиком  и   насколько   его
мировоззрение сохраняло  эпикурейские  черты.  Вспомним,  по  какому  именно
признаку в «Георгиках» объединены философ-эпикуреец  и  почитатель  сельских
божеств: тот и другой — вне суеты, вне «раздоров между  неверными  братьями»
, носители внутренней примиренности среди всеобщей борьбы. Внутри них, но  и
между ними господствует невозмутимый мир  —  так  сказать,  pax  Vergiliana.
Поэзия Вергилия, по формуле М. М. Бахтина (предложенной в  ином  контексте),
«как бы ничего не выбирает, ничего не разделяет, не отменяет, ни от чего  не
отталкивается и не отвлекается»  В  перспективе  всеобщей  истории  культуры
аналогия этому — разве что творчество Рафаэля, очень спокойно и  естественно
объединившее  христианско-католические  и  неоязыческие  элементы.  Кажется,
Вергилию не с чем и не с кем  было  вступать  в  конфликт;  его  дело  —  не
конфликт, а подвижное равновесие (о последнем — ниже).
   Добавим, что миролюбие, присущее складу  его  мировоззрения  и  духу  его
поэзии, с предельной силой выразительности звучащее в четырех  словах  «amat
bonus otia Daphnis»,  на  более  бытовом  и  специально  литературно-бытовом
уровне характеризовало,  насколько  мы  можем  судить,  и  его  человеческое
поведение. Не только в сравнении с неистовым Катуллом, но и  в  сравнении  с
ироническим,  ехидным  Горацием  Вергилий  был  человек  тихий,  никого   не
дразнивший и не задевавший;  зато  его  дразнили  и  задевали.  Единственный
несомненный отголосок литературных конфликтов эпохи, так  живо  отразившихся
у Горация в сатирах и в посланиях  к  Августу  и  к  Пизонам,  —  это  очень
незаметное упоминание несимпатичных Вергилию поэтов  Бавия  и  Мевия  в  III
эклоге.  Миролюбие  двойное  —  и   как   принцип   мировоззрения,   и   как
характеристика поведения;  и  на  его  фоне  тем  примечательнее  уникальное
количество пародий и нападок. Его поэзия  сразу  же  стала  поистине  signum
contradictionis.
                       4.  «Проклятия». Темы из жизни

   От эпохи Вергилия и даже в составе Appendix  Vergiliana  дошла  небольшая
поэма, которая вся говорит о разрушении сельского покоя в  пору  гражданских
войн и земельных конфискаций: это Dirae («Проклятия»), Герой поэмы —  собрат
Мелибея по судьбе. Его сельским приютом тоже завладеет  «нечестивая  десница
воина», militis impia dextera. Он тоже гонит  в  дальний  путь  «злополучных
козочек». Перед тем, как навсегда уйти, он  обстоятельно  проклинает  каждую
часть своего прежнего земного рая: пусть  поля  не  дают  хлеба,  а  луга  —
травы, деревья — плодов, а лозы — гроздьев, пусть  роща  лучше  сгорит,  чем
достаться новому хозяину. Ни о чем другом герой не хочет и не может  думать.
Светлое — только в прошлом, в воспоминании;  настоящее  —  чернейшая  обида,
будущего нет. Мрачная интонация равномерно выдержана на протяжении всех  103
гексаметров.  Тема  «Проклятий»  взята  из  жизни,   и   притом   из   жизни
исторической,  она  злободневна,  но  ее   развертывание   снова   подчинено
риторической условности. Ей соответствуют фиксированные общие места,  и  они
пускаются в ход. Тон, взятый с самого начала, просто невозможно нарушить.  У
героя есть товарищ по несчастью — Баттар, и есть  антагонист  —  Ликург;  от
первого он ждет сочувствия, второму  желает  всех  возможных  и  невозможных
зол.  Иные,  более  нюансированные  отношения  между  людьми,  нечто   более
сложное, чем простое товарищество  или  простая  вражда,  разрушили  бы  мир
поэмы, ничуть не менее  замкнутый,  чем  благодушный  мир  эпода  Горация  и
элегии Тибулла.
   Совсем не то в эклоге Вергилия.  Душевное  состояние  Мелибея  подвержено
изменениям, и вместе с ним меняется общая эмоциональная атмосфера. В  первых
стихах он как будто залюбовался на  Титира,  и  это  любование  сливается  с
глубокой грустью в трудно определимое целое. Тон его  второй  реплики  более
мрачен и, пожалуй, суховат;  он  больше  сосредотачивается  на  своей  беде;
ключевое слово реплики  —  aeger.  Но  затем  он  принимается  расспрашивать
Титира об обстоятельствах последнего, пускается в воспоминания  о  том,  как
тосковала Амариллида без  Титира,  вполне  сочувственно  говорит  о  счастьи
Титира. Затем следует второй, более сильный  приступ  душевной  боли.  После
этого он уже ничего не говорит,  но  его  молчание  можно  понять  как  знак
согласия  на  дружелюбное  приглашение  Титира  —  переночевать  у  него,  в
последний раз насладясь  буколическим  покоем  покидаемой  родины;  впрочем,
молчание  —  особый  род  согласия,  оставляющий   больше   места   загадке,
недоговоренности. Итак, мы видим, что даже если не  иметь  в  виду  ответных
реплик Титира,  в  одних  только  словах  Мелибея  нет  ничего  похожего  на
оцепенелую,   почти   маниакальную    монотонность    и    сосредоточенность
«Проклятий». Он способен позабыться в приятной беседе, отвлечься  от  своего
горя,  потом  вернуться  к  нему,   способен   оказаться   в   двойственном,
колеблющемся расположении духа. И беседует он не с товарищем по несчастью  и
не с врагом, а  со  счастливцем,  от  которого  нельзя  ожидать  абсолютного
единодушия — сытый голодного не разумеет, — но  которого  решительно  не  за
что ненавидеть.  Согласно  приведенным  выше  словам,  он  не  завидует  его
счастью,  но  удивляется  ему  :  такое  удивление  устанавливает  известную
дистанцию между двумя пастухами, но самую невинную, самую неуловимую,  какую
при  данных  обстоятельствах   можно   вообразить.   Через   эту   дистанцию
человечность, деликатность,  присущая  и  Титиру,  и  Мелибею,  перекидывает
мост.
   Еще древние комментаторы  много  говорили  о  личных,  автобиографических
мотивах, побудивших Вергилия к сочинению  1-й   эклоги.  И  поэта,  как  его
Титира, пощадила власть, и для  него  было  сделано  милостивое  исключение,
когда над его земляками творилась  неправедная  расправа   .  Именно  в  1-й
эклоге  благодетельный  «юноша»  назван  «богом»  для  спасенного  Титира  —
правда, именно для него, в перспективе 
12345
скачать работу

Публий Вергилий Марон

 

Отправка СМС бесплатно

На правах рекламы


ZERO.kz
 
Модератор сайта RESURS.KZ