Развитие монотеистической религиозности и победа христианства
го типа.
Демократичность первоначального христианства проявлялась
прежде всего в самой организации общин верующих. Следует подчеркнуть в этой
связи, что возникновение и торжество первоначального христианства стало
возможным и благодаря идее равенства, содержащейся в нем. В позднеантичной
философии, в особенности у стоиков, она нашла свое выражение в учении о
естественном праве. Но это учение было доступно только избранному
интеллектуальному и социальному меньшинству. Массовый же характер идея
равенства в античности приобрела благодаря христианству. Конечно, идея
равенства сформулирована здесь в сугубо религиозной форме— как равенство
всех людей в качестве греховных существ перед всемогущим и всемилостивым
богом — фантастическое отражение всеобщего бесправия перед властью и лицом
императора. В условиях классового общества невозможно подлинное равенство в
повседневной жизни. Рабы и угнетенные довольствовались в этих условиях
иллюзорным равенством—в храме «перед лицом бога» и «на том свете».
Но постоянная тоска по равенству, всегда живущая в народных
глубинах, способствуя широкому распространению христианства, породила
демократическую организацию первоначальных христианских общин с их
совместными трапезами «общей любви», с некоторыми элементами общности
имущества, взаимопомощью и взаимной поддержкой. Еще более важным
показателем демократического устройства первых христианских общин служит
отсутствие в них церковного клира, постоянных служителей культа.
Однако по мере того как христианские общины становились
прибежищем все большего числа богатых людей, по мере того как сами общины
становились более многочисленными и богатыми, менялась их структура. В них
постепенно выделились пресвитеры (старейшины), диаконы («служители»),
епископы («надзиратели»), которые и составляли клир (Kleros—избранные по
жребию)—постоянная прослойка привилегированных членов общин, осуществлявших
богослужение и управление общинным имуществом. Клир и объявлял себя теперь
единственным носителем божественной благодати. Свою монополию на
сверхъестественную благодать, дающую клиру право руководства рядовыми
верующими, церковные идеологи выводили теперь от двенадцати апостолов,
якобы непосредственных учеников и сподвижников Христа.
Демократическая организация церкви еще больше отступила на
задний план в следующем, III столетии. Постепенно отмирает обычай
совместных трапез, который богатеющая церковь заменяет все более широкой
благотворительностью, раздачей милостыни неимущим и нуждающимся
единоверцам.
По мере этой эволюции христианской церкви угасали
эсхатологические чаяния, вера в скорое второе пришествие Христа и в его
близкую расправу над богатым и грешным миром. Эти чаяния, неразрывно
связанные с аскетическими настроениями—перспектива близкого конца мира
обесценивала все блага жизни, — были одной из главных форм неприятия
господствующих эксплуататорских отношений со стороны угнетенных низов,
мечтавших о тысячелетнем царстве, о том «небесном Иерусалиме», где не будет
ни смерти, «ни плача, ни вопля, ни болезни», как это было нарисовано в
«Откровении Иоанна» [см.: 21, 4]. Епископальная церковь, попадавшая во все
большую зависимость от состоятельных христиан, искала не войны, а мира с
властями. Вместо идеи второго пришествия, которое отодвигалось в
неопределенное будущее, она все более и более выдвигала идею утешения—
загробного воздаяния за хорошие или дурные поступки, т. е. одну из наиболее
фантастических своих идей—рая и ада.
Позиции крепнущей епископальной церкви противостояла позиция
рядовых христиан, принадлежавших к бедным и обездоленным слоям народа. Их
не покидали хилиастические настроения (ожидания «тысячелетнего царства»),
они не хотели мира с миром социального и морального зла. Отсюда множество
различных «еретических» направлений в раннем христианстве, появившихся уже
в I в., задолго до того как христианство установило свою официальную
систему догматов.
Борьба укреплявшейся церкви против умножающихся ересей
осложнялась борьбой против христианства со стороны императора и имперских
властей. Эта борьба была вызвана тем, что христианское движение было прежде
всего движением народных низов, враждебных господствующим порядкам и
властям. Но даже тогда, когда церковь провозгласила, что нет такой власти,
которая не была бы установлена богом (уже в апостольских «Посланиях»), что
богу следует воздавать божье, а кесарю— кесарево (в Евангелиях), имперское
государство видело в христианской церкви силу, оппозиционную и даже
враждебную ему. Ведь церковь продолжала вести непримиримую борьбу со всеми
языческими культами (хотя и немало заимствовала у них в своем вероучении),
которые были тогда официальной формой идеологической жизни. Исторически
весьма любопытно, что в этой связи христиан часто привлекали к
ответственности по обвинению в безбожии, поскольку они не признавали богов,
почитаемых в данных городах и областях. Имперские власти чувствовали в
христианстве какую-то новую силу, глубоко враждебную господствовавшему еще
общественному строю (хотя вовсе не выступавшую против него с призывами о
его насильственном ниспровержении). Отсюда гонения против христиан,
приобретавшие все более ожесточенную форму по мере усиления их влияния в
народе и укрепления их церкви. Эти гонения, сопровождавшиеся множеством
жертв, стали особенно ожесточенными в начале IV в., в последние годы
правления императора Диоклетиана. Но гонения Диоклетиана были последней
попыткой искоренить новое вероучение и церковь.
Рабовладельческое общество исчерпывало свои жизненные потенции,
империя разлагалась, церковь же, опиравшаяся на единую доктрину, создавала
все более мощную и гибкую организацию. Как глубоко заметил Энгельс,
христианство, будучи неизбежным продуктом разложения рабовладельческого
мира, вместе с тем становилось главной социальной сферой притяжения в
качестве «единственного элемента, который противостоял этому процессу
разложения». Это поняли преемники Диоклетиана, императоры Галерий и
Константин, которые в 311 и 313 гг. легализировали христианство, уравняв
его с другими культами. Затем началась борьба христианства за положение
официальной религии Римского государства. Она заняла четвертое и
значительную часть пятого столетия. Началом этого процесса стал Никейский
собор 325 г. — первый «вселенский» (т. е. всеобщий) собор христианской
церкви, на котором были официально утверждены основные догматы (символ
веры) христианского вероучения. Собор был созван при ближайшем участии
императора Константина, который во многом направлял его деятельность (хотя
сам он так и не перешел в христианство).
В новых условиях уже при поддержке властей руководители
христианской церкви стали еще больше заботиться об увеличении богатств и
числа верующих. Становясь как бы государством в государстве, церковь
совершенствовала свою организацию и расширяла централизацию. Епископы
отдельных городов объединялись в митрополии (от греч. «главный город») во
главе с митрополитом. Митрополии же в IV в. начали соединяться в еще более
крупные объединения—патриархии во главе с патриархом (александрийским,
антиохийским, константинопольским и римским—будущим папством).
Правда, этот процесс усиления церкви, подменявшей слабеющее
государство—особенно в западной, римской половине империи, — не был
непрерывным процессом, протекавшим без борьбы. При дворах императоров, как
и в провинциях, еще сохранялись значительные силы, тесно связанные со
светской античной культурой и заинтересованные в дальнейшем
функционировании языческих культур. Опираясь на эти силы, племянник
Константина Юлиан, получивший философское образование и неожиданно ставший
императором (359—361), лишил христианство положения главенствующей,
государственной церкви и сделал попытку реставрировать и даже укрепить
язычество в качестве государственной религиозной идеологии. Однако попытка
Юлиана, вскоре погибшего в одном из пограничных сражений, реставрировать
язычество потерпела крах. Но христианство все равно должно было
восторжествовать, ибо оно воплощало в своей доктрине и в своей организации
новый общественный строй, который шел на смену рабовладельческому обществу
и его государству.
В этой связи немаловажно вспомнить также мысль Энгельса,
который, характеризуя противоположность между философией и религией в
отношении масштабов их социального воздействия, писал в своей работе «Бруно
Бауэр и первоначальное христианство»: «Религии создаются людьми, которые
сами ощущают потребность в ней и понимают религиозные потребности масс, а
как раз этого обычно не бывает у представителей философских школ». Такого
понимания явно не было у Юлиана, принадлежавшего к неоплатоновской школе (о
его воззрениях ниже). Последующие императоры, еще сохраняя языческий титул
«верховных понтификов» (жрецов) Римской империи, тем не менее в качестве
политиков были вынуждены снова признать хри
| |  скачать работу |
Развитие монотеистической религиозности и победа христианства |
