Романтизм
цепей, -
в таких выражениях рассказывает Алеко Земфире «о том, что бросил
навсегда».
Алеко вступает с окружающим миром в конфликт острый и непримиримый («его
преследует закон», рассказывает отцу Земфира), он порывает с ним всякие
связи и не помышляет о возвращении назад, а его приход в цыганский табор -
настоящий бунт против общества.
В «Цыганах», наконец, гораздо определеннее и резче противостоят друг
другу патриархальный «естественный» уклад и мир цивилизации. Они предстают
как воплощение свободы и рабства, ярких, искренних чувств и «мертвых нег»,
неприхотливой бедности и праздной роскоши. В цыганском таборе
Все скудно, дико, все нестройно;
Но все так живо-непокойно,
Так чуждо мертвых наших нег,
Так чуждо этой жизни праздной,
Как песнь рабов однообразной.
«Естественная» среда в «Цыганах» изображена - впервые в южных поэмах -
как стихия свободы. Не случайно «хищные» и воинственные черкесы заменены
здесь вольными, но «мирными» цыганами, которые «робки и добры душою». Ведь
даже за страшное двойное убийство Алеко поплатился лишь изгнанием из
табора. Но сама свобода осознается теперь как мучительная проблема, как
сложная нравственно-психологическая категория. В «Цыганах» Пушкин выразил
новое представление о характере героя-индивидуалиста, о свободе личности
вообще.
Алеко, придя к «сынам природы», получает полнейшую внешнюю свободу: «он
волен так же, как они». Алеко готов слиться с цыганами, жить их жизнью,
подчиняться их обычаям. «Он любит их ночлегов сени,/ И упоенье вечной
лени,/ И бедный, звучный их язык». Он ест с ними «нежатое пшено», водит по
селам медведя, находит счастье в любви Земфиры. Поэт снимает как будто бы
все преграды на пути героя в новый для него мир.
Тем не менее Алеко не дано насладиться счастьем и узнать вкус подлинной
свободы. В нем по-прежнему живут характерные черты романтического
индивидуалиста: гордыня, своеволие, чувство превосходства над другими
людьми. Даже мирная жизнь в цыганском таборе не может заставить его забыть
о пережитых бурях, о славе и роскоши, о соблазнах европейской цивилизации:
Его порой волшебной славы
Манила дальняя звезда,
Нежданно роскошь и забавы
К нему являлись иногда;
Над одинокой головою
И гром нередко грохотал...
Главное же - Алеко не в силах побороть мятежные страсти, бушующие «в
его измученной груди». И не случайно автор предупреждает читателя о
приближении неизбежной катастрофы - нового взрыва страстей («Они проснутся:
погоди»).
Неизбежность трагической развязки коренится, таким образом, в самой
натуре героя, отравленного европейской цивилизацией, всем ее духом.
Казалось бы, полностью слившийся с вольной цыганской общиной, он все-таки
остается ей внутренне чуждым. От него требовалось вроде бы совсем немного:
чтобы, как истинный цыган, он «гнезда надежного не знал и ни к чему не
привыкал». Но Алеко не может «не привыкать», не может жить без Земфиры и ее
любви. Ему кажется естественным даже и от нее требовать постоянства и
верности, считать, что она всецело принадлежит ему:
Не изменись, мой нежный друг!
А я... одно мое желанье
С тобой делить любовь, досуг,
И добровольное изгнанье.
«Ты для него дороже мира», - разъясняет дочери Старый цыган причину и
смысл безумной ревности Алеко.
Именно эта всепоглощающая страсть, неприятие какого-либо другого взгляда
на жизнь и любовь и делают Алеко несвободным внутренне. Тут-то и
проявляется наиболее ярко противоречие «его свободы и их воли». Не будучи
свободен сам, он неизбежно становится тираном и деспотом по отношению к
другим. Трагедии героя придается тем самым острый идеологический смысл.
Дело, значит, не просто в том, что Алеко не может справиться со своими
страстями. Он не может преодолеть узкое, ограниченное представление о
свободе, свойственное ему как человеку цивилизации. В патриархальную среду
приносит он взгляды, нормы и предрассудки «просвещения» - оставленного им
мира. Поэтому он и считает себя вправе мстить Земфире за ее вольную любовь
к Молодому цыгану, жестоко покарать их обоих. Оборотной стороной его
свободолюбивых стремлений неизбежно оказываются эгоизм и произвол.
Лучше всего свидетельствует об этом спор Алеко со Старым цыганом - спор,
в котором обнаруживается полное взаимное непонимание: ведь у цыган нет ни
закона, ни собственности («Мы дики, нет у нас законов» - скажет в финале
Старый цыган), нет у них и понятия о праве.
Желая утешить Алеко, старик рассказывает ему «повесть о самом себе» - об
измене любимой жены Мариулы матери Земфиры. Убежденный, что любовь чужда
всякому принуждению или насилию, он спокойно и твердо перекосит свое
несчастье. В том, что произошло, он видит даже роковую неизбежность -
проявление вечного закона жизни: «Чредою всем дается радость;/ Что было, то
не будет вновь». Вот этого мудрого спокойствия, безропотного смирения перед
лицом высшей силы не может ни понять, ни принять Алеко:
Да как же ты не поспешил
Тотчас вослед неблагодарной
И хищникам и ей, коварной,
Кинжала в сердце не вонзил?
..............................................
Я не таков. Нет, я не споря
От прав моих не откажусь,
Или хоть мщеньем наслажусь.
Особенно примечательны рассуждения Алеко о том, что для защиты своих
«прав» он способен уничтожить даже спящего врага, столкнуть его в «бездну
моря» и наслаждаться шумом его падения.
Но мщение, насилие и свобода, думает Старый цыган, несовместимы. Ибо
подлинная свобода предполагает, прежде всего, уважение к другому человеку,
к его личности, его чувству. В финале поэмы он не только бросает Алеко
обвинение в эгоизме («Ты для себя лишь хочешь воли»), но и подчеркивает
несовместимость его убеждений и нравственных принципов с подлинно свободной
моралью цыганского табора («Ты не рожден для дикой доли»).
Для героя-романтика потеря возлюбленной «равнозначна крушению «мира».
Поэтому совершенное им убийство выражает не только его разочарование в
дикой вольности, но и бунт против миропорядка. Спасаясь от преследующего
его закона, он не может представить себе уклада жизни, который не
регулировался бы законом и правом. Любовь для него не «прихоть сердца», как
для Земфиры и Старого цыгана, а брак. Ибо Алеко «отрекся лишь от внешних,
поверхностных форм культуры, а не от внутренних ее основ».
Можно говорить, очевидно, о двойственном, критическом и одновременно
сочувственном, отношении автора к своему герою, ибо с характером героя-
индивидуалиста у поэта были связаны освободительные стремления и надежды.
Деромантизируя Алеко, Пушкин отнюдь не обличает его, но раскрывает трагизм
его стремления к свободе, неизбежно оборачивающейся внутренней несвободой,
таящей в себе опасность эгоистического произвола.
Для положительной оценки цыганской вольности довольно и того, что она
нравственно выше, чище цивилизованного общества. Другое дело, что по мере
развития сюжета обнаруживается: мир цыганского табора, в конфликт с которым
с такой неотвратимостью вступает Алеко, тоже не безоблачен, не идилличен.
Подобно тому, как в душе героя под покровом внешней беспечности таятся
«страсти роковые», так и жизнь цыган обманчива на вид. Вначале она кажется
сродни существованию «птички перелетной», не знающей «ни заботы, ни труда».
«Резвая воля», «упоение вечной лени», «покой», «беззаботность» - так
характеризует поэт вольное цыганское житье.
Однако во второй половине поэмы картина резко меняется. «Мирные», добрые,
беспечные «сыны природы» тоже, оказывается, не свободны от страстей.
Сигналом, возвещающим об этих переменах, служит полная огня и страсти песня
Земфиры, не случайно помещенная в самом центре произведения, в его
композиционном фокусе. Песня эта проникнута не только упоением любви, она
звучит как злая насмешка над постылым мужем, полна ненависти и презрения к
нему.
Столь внезапно возникшая, тема страсти стремительно нарастает, получает
поистине катастрофическое развитие. Одна за другой - следуют сцены бурного
и пылкого свидания Земфиры с Молодым цыганом, безумной ревности Алеко и
второго свидания - с его трагической и кровавой развязкой.
Примечательна сцена ночного кошмара Алеко. Герой вспоминает прежнюю
любовь (он «другое имя произносит»), тоже, вероятно, разрешившуюся
жестокой драмой (возможно, убийством возлюбленной). Страсти, доселе
укрощенные, мирно дремавшие «в его измученной груди», мгновенно
пробуждаются и вспыхивают жарким пламенем. Эта ошибка страстей,
трагическое их столкновение и составляют кульминацию поэмы. Не случайно,
что во второй половине произведения драматическая форма становится
преобладающей. Именно здесь сосредоточены почти все драматизированные
эпизоды «Цыган».
Первоначальная идиллия цыганской вольности рушится под напором буйной
игры страстей. Страсти осознаются в поэме как всеобщий закон жизни. Они
живут повсюду: «в неволе душных городов», и в груди разочарованного героя,
и в вольной цыганской общине. Скрыться о
| |  скачать работу |
Романтизм |
