Русские критики о Л.Н. Толстом
ализ душевного состояния человека, «проживающего без смысла и без
сознания свою жизнь и поставленного тяжкою болезнью и ожиданием смерти
лицом к лицу с вечным вопросом о тайне жизни» (Там же). Он не согласен и с
тем, что для проповедника было главным встать на его место, для поэта -
изобразить настроение. И то, что Толстой достиг своей цели, А. Лисовский
полагает, дает возможность назвать этот рассказ «беспримерным в истории
русской литературы» и признать «торжеством реализма и правды в поэзии». То
же, что внимание читателя поглощается внутренней стороной произведения в
ущерб внешней, позволяет назвать его «лучшим произведением человеческого
духа». Далее автор статьи обращается к содержанию рассказа, суть которого,
как он выразился в заключение своей работы, скрывается в «перерождении
человека приличий в человека совести». Человек приличий живет,
руководствуясь законами современного общества, главный из которых: жить
легко, весело и приятно. А личные духовные устремления, желание заботиться
о ближних, даже размышления о смысле жизни, и тем более о болезни и смерти,
в высшей степени оказываются неприличными. Но именно закат человеческой
жизни, по сути, всю ее освещает. «Жизнь встретилась со смертью, загадка с
загадкой, и из встречи этих двух великих загадок родился свет, понимание»
(С. 192). Надо сказать, что перерождение человека происходит не сразу. И
это связано с загадкой смерти. А. Лисовский по следам Л.Н. Толстого
размышляет о ее особом значении: «Что такое жизнь, развивающаяся широко,
шумно, пестро и вдруг прекращающаяся, обращающаяся в ничто? Куда денется
этот мир ощущений, в центре которого стою я, когда моя жизнь прекратится?»
(С. 193). И как следствие возникает вопрос: «А стоит ли жить, если все
равно смерть?» Автор статьи видит три возможных пути разрешения этого
вопроса: либо предаваться апатии и отчаянию, либо сказать «нет», что значит
«осудить природу, ежеминутно рождающую для жизни миллионы новых существ,
значит признать непостижимое бессмысленным» (Там же), и третьим ответом
будет «да», но надо жить не для себя, а для других, «жить в человечестве».
«Стоит возводить здание, но не собственного счастья, обреченное на смерть,
а великое здание счастья рода человеческого, которое никогда и ничем не
будет разрушено. Для этого не нужно отрекаться от себя, от своего счастья.
Для этого нужно гораздо меньше, нужно возлюбить ближнего, как самого себя»
(Там же). Именно этот третий ответ и есть, по Толстому, смысл жизни
человека. К нему-то приходит и Иван Ильич. До этого все его существо
страдало, гибло, шло «к мучительному, бессмысленному концу». Теперь
страдает «ничтожная песчинка» – тело Ивана Ильича.
А. Лисовский называет Толстого «поэтом смерти», но не той, что означает
«вечный застой», «всеобщее онемение», «остановку в великой машине природы»,
а той, что является «сеятельницей жизни, носящей в себе семена нравственно
здоровой, разумной, ясной и счастливой жизни» (С. 195).
И в заключение автор «критического этюда» очень точно указывает на
сходство «людей приличий» толстовского рассказа с людьми современного
общества. Толстого укоряли в индифферентизме и пассивности, в его
воззрениях обнаруживали некую фатальную неизбежность. Критик обличает, что
современная жизнь в самых общих ее выражениях характеризуется «крайним
развитием пассивности, индифферентизма, страдание существует наряду с самым
беспечным весельем» (С. 195). И те святые вещи, которые сохранились, но
«таятся скрытно и незаметно», становясь общесоциальными, извращаются:
«милосердие превращается в филантропию, труд – в эксплуатацию». А.
Лисовский задается риторическим вопросом: «Кто же индифферентен? Человек
совести или человек приличий?». Можно и перефразировать критика: Лев
Толстой или его обвинители? В статье на вопрос нет прямого ответа. Автор
дает возможность читателю еще раз подумать над собственным смыслом жизни.
Финальная строка статьи подводит своего рода философский итог: «С тех пор,
как человечество помнит себя, люди совести, меньшинство, борются и спорят с
людьми приличий, большинством. Сократа, человека совести, осудили на смерть
и убили люди предания и приличий» (С. 197).
Вторая работа, посвященная «Смерти Ивана Ильича», критический этюд Дм.
Струнина под названием «Выдающийся литературный тип»3 (Русское богатство. –
1890. – № 4), ставит вопрос о типичности этого образа в литературе и
современной жизни.
«Иван Ильич, – пишет Дм. Струнин, – человек ничем не выдающийся ни в
области науки, или искусства, ни в области практических мероприятий, – и
несмотря на то, однако, можете быть уверенным, что имя его – популярно и
что память о нем сохранится среди нас надолго, до тех пор, пока не
перестанет в русском обществе водиться человек инерции» (С. 106).
Человека приличий он определяет как человека инерции и подчеркивает,
что нельзя смешивать людей инерции с людьми инертными. Под инертностью
подразумевается покой, а инерция-это «движение, но далеко не всякое, а
только то, источником которого являются не внутренние стимулы, не
нравственное «я», а постороннее вмешательство, толчок извне» (Там же).
Можно сказать, что трактовка образа Ивана Ильича Дм. Струниным дается
приблизительно в том же ключе, что и в упомянутой работе А. Лисовского.
Герой толстовского произведения тот же «покорный раб условий времени и
места», человек толпы и человек инерции, а «жить по инерции – основное
направление Ивана Ильича». Критик сравнивает его с «челноком», который
плывет в бушующем море жизни и не может не разбиться о «каменистый берег»
или «подводный риф», символизирующий собой «разумное сознание, которое
проснется не сегодня – завтра!». И все, что было в жизни Ивана Ильича
Головина, Дм. Струниным определяется формулой: «служил, делал карьеру и
вместе с тем приятно и прилично веселился» (С. 107). «Радости служебные, –
подчеркивает критик, – были радости самолюбия, радости общественные были
радости тщеславия, но настоящие радости Ивана Ильича были радости игры в
винт» (С. 108). Причины такого образа жизни Дм. Струнин , в отличие от А.
Лисовского, видел в несколько ином. Он приходит к выводу, что сам человек
инерции задумывается в определенный момент о цели своего существования, но,
обращаясь к книгам и ученым мужам, он не находит ответа. Руководством жизни
такого человека остаются непредсказуемые побуждения собственной личности. И
он вдвойне несчастен. Во-первых, он не осознает истинного смысла жизни, а
во-вторых, убеждается в недостижимости блага, к которому всегда стремился.
Понимание того, что прошедшая жизнь была не настоящей, что он только
«потолкался у дверей ее», приходит слишком поздно. А истинная жизнь
настолько отличается от привычной «суеты сует», что кажется «невероятно
трудной, даже невозможной», хотя должна быть такой, как завещал Христос, –
«любовью к Богу и ближнему, дающая благо человеку».
И автор статьи говорит, что такие люди, как Иван Ильич, известны
каждому. Этих «заматеревших» и «зарождающихся» Иванов Ильичей повсюду в
огромном количестве, и в следующих строках легко прочитывается горькая
авторская ирония: «…и, если мы имеем право чем-нибудь гордиться перед
остальными странами, так это изобилием Иванов Ильичей» (С. 109). Этой
особенностью, по мнению критика, Россия оставалась и остается вне
конкуренции. «Пресловутый», «жалконький» человек, живоописуемый Толстым,
может вполне быть возведен в состоявшийся и утвержденный тип.
Далее Дм. Струнин доказывает типичность образа Ивана Ильича уже не в
современном обществе, а в европейской литературе. Такие люди, как этот
герой, не являются, по мнению критика, «каким-то исключительным продуктом
нашей канцелярии». А.П. Чехов в рассказе «Скучная история» рисует образ
такого Ивана Ильича, но уже из среды научной. Николай Степанович всегда
хотел быть врачом, но стремление сделать в жизни карьеру как бы
завуалировало его душу. Став профессором, апеллируя голыми теориями, он не
задумывался о цели своего пребывания на этой земле. Только на пороге смерти
он понял, что, став ординарным врачом, приносил бы настоящую пользу
окружающим людям, а так, пока он занимался никому не нужным делом, люди не
только страдали, но и умирали. Однако такое прозрение наступило слишком
поздно, на пороге смерти.
Образ такого же никчемного прожигателя жизни Дм. Струнин находит и в
рассказе польской исследовательницы Елизы Оржешко «Одна сотая» и помечает,
что «99 сотых внешней и внутренней жизни героя произведения составляют
мерзость и отвратительная бестолковщина». По социальному статусу теперь
этот «миллионер», «светский человек», но он остается «гулякой и
пустомелей». Все свое материальное состояние он буквально п
| |  скачать работу |
Русские критики о Л.Н. Толстом |
