Русское философское движение в России в XVIII веке
права из разных
авторов для пользы российского общества». Надо, кстати, отметить, что еще у
Феофана Прокоповича, пламенного апологета реформ Петра Великого, открыто
проповедующего секуляризацию власти и «правду воли монаршей», в основе его
рассуждении лежит та же идея «естественного права». Личность Феофана
Прокоповича достаточно дискредитирована — историки не жалеют красок, когда
характеризуют его, как «наемника и авантюриста», но он был один из самых
просвещенных и философски мыслящих людей своего времени, этого никак отнять
у него нельзя. Его оппортунизм соединялся у него со злобой в отношении
врагов, его усердное подлаживание к «духу времени» — с принципиальным
поставлением светской власти выше духовной; все это верно, но именно такие
люди, как Феофан Прокопович, и выражали «новое сознание». Во всяком случае,
идеи «естественного права» послужили принципиальной базой для построения
светской идеологии, для оправдания «мирского жития». Татищев не упраздняет
религии и Церкви, это и не нужно ему — он только хочет отодвинуть их
несколько в сторону, чтобы первое место дать всему «естественному». Хороший
знаток современной философской мысли, Татищев уверяет читателей, что
«истинная философия не грешна», что она полезна и необходима. Той же
позиции держится и другой выдающийся человек (ближайшей) эпохи — Щербатов,
который, впрочем, отклоняется от учения естественного права в одном пункте:
он — противник признания равенства людей. В своей «Истории» он идеализирует
старорусскую жизнь, не без грусти заявляет, что в новое время «уменьшились
суеверия, но уменьшилась и вера»; он требует для России не только
умственного прогресса, но и «нравственного просвещения». Но и Щербатов
опирается на доктрину «первобытных» (т. е. естественных) прав. К Церкви он
относится с типичным для его времени недоверием: «Наши попы и церковники,—
замечает он,— имеющие малое просвещение,— без нравов, суть наивреднейшие
люди в государстве».
Исторические сочинения Татищева, Щербатова, Ломоносова, Болтина —
первых русских историков — вдохновлялись национальным самосознанием,
искавшим для себя обоснования вне прежней церковной идеологии. С одной
стороны, они стояли вообще за «светскую жизнь», с другой стороны, в
изучении русского прошлого они находили удовлетворение своему новому
чувству родины. Опираясь на идеи естественного права, примыкая к
современным им философским течениям на Западе, они строили «новое сознание»
секуляризованного человека XVIII века. Еще дальше эта работа пошла у тех,
кого можно назвать представителями русского гуманизма XVIII века.
Уже у первых значительных русских поэтов XVIII века — Ломоносова и
Державина — мы находим секуляризованный национализм, соединенный с
гуманизмом. Уже не святая Русь, а Великая Русь вдохновляет их; национальный
эрос, упоение величием России относятся всецело к эмпирическому бытию
России вне всякого историософского обоснования. В этом обращении к России
есть, конечно, реакция против слепого поклонения Западу и
пренебрежительного отношения ко всему русскому, что так ярко проявлялось в
русском вольтерианстве. Ломоносов был горячим патриотом и верил, что:
Может собственных Платонов
И быстрых разумом Невтонов
Российская земля рождать.
Державин, истинный «певец русской славы», защищает свободу и достоинство
человека; в стихах, написанных на рождение внука Екатерины II (будущего
императора Александра I), он восклицает:
Будь страстей твоих владыка,
Будь на троне человек.
Этот мотив чистого гуманизма все больше становится кристаллизационным
ядром новой идеологии. Чтобы не потонуть в безмерном материале, сюда
относящемся, остановимся только на двух ярких представителях русского
гуманизма XVIII века — Новикове (мы имеем в виду первый период его
деятельности) и Радищеве.
Новиков (1744-1818) родился в семье небогатого помещика, получил
довольно слабое образование дома, но много потрудился над своим
самообразованием. 25 лет он предпринял издание журнала («Трутень»), в
котором проявил себя человеком большого общественного чутья, страстным
обличителем разных неправд русской жизни, горячим идеалистом. Борясь со
слепым поклонением Западу, высмеивая жестокие нравы русской жизни того
времени, Новиков с глубокой скорбью пишет о тяжком положении русских
крестьян. Работа мысли шла под знаком реакции тогдашним «западникам» и
выработки нового национального самосознания. Но в гуманизме XVIII века у
русских все чаще начинает выдвигаться основное значение морали и даже
проповедуется первенство нравственности над разумом. В педагогических
мечтах, столь близких в России XVIII века к утопическому плану «создания
новой породы людей», на первое место выдвигали «развитие изящнейшего
сердца», а не разума, развитие «умонаклонения к добру». Фонвизин в
«Недоросле» высказывает даже такой афоризм: «Ум, коль скоро он только ум,—
самая безделица; прямую цену уму дает благонравие». В этих словах очень
типично выражен морализм, как некая новая черта русского сознания. Отчасти
здесь было влияние Запада , но была здесь и своя собственная склонность к
примату морали.
Издательская деятельность Новикова (всего было им выпущено 448 названий)
вскоре была перенесена в Москву, но тут она приняла иной характер: Новиков
сошелся с московскими масонами, его духовные интересы целиком перемещаются
от общественных к религиозно-философским и чисто моральным темам. Обратимся
к другому яркому выразителю русского гуманизма XVIII века — А. Н. Радищеву,
у которого мы найдем еще больше философского содержания.
Имя Радищева окружено ореолом мученичества (как и Новикова тоже), но,
кроме этого, для последующих поколений русской интеллигенции Радищев стал
неким знаменем, как яркий и радикальный гуманист, как горячий сторонник
примата социальной проблемы. Впрочем, несмотря на многочисленные монографии
и статьи, посвященные Радищеву, кругом него все еще не прекращается легенда
— в нем видят иногда зачинателя социализма в России, первого русского
материалиста. Для таких суждений, в сущности, так же мало оснований, как в
свое время было мало оснований у Екатерины II, когда она подвергла Радищева
тяжкой каре. Его острая критика крепостного права вовсе не являлась чем-то
новым — ее много было и в романах того времени и в журнальных статьях,
вроде вышеприведенного отрывка из «Путешествия» в Новиковском журнале
«Живописец». Но то были другие времена — до французской революции.
Екатерина II относилась тогда сравнительно благодушно к проявлениям
русского радикализма и не думала еще стеснять проявлений его, а тем более
преследовать авторов. Книга же Радищева, вышедшая в свет в 1790 году,
попала в очень острый момент политической жизни Европы. В России стали уже
появляться французские эмигранты, тревога стала уже чувствоваться всюду.
Екатерина II была в нервном состоянии, ей стали всюду видеться проявления
революционной заразы, и она принимает совершенно исключительные меры для
«пресечения» заразы. Сначала пострадал один Радищев, книга которого была
запрещена к продаже, позже пострадал Новиков, дело которого
былосовершенноразгромлено.
В лице Радищева мы имеем дело с серьезным мыслителем, который при
других условиях мог бы дать немало ценного в философской области, но судьба
его сложилась неблагоприятно. Творчество Радищева получило при этом
одностороннее освещение в последующих поколениях — он превратился в «героя»
русского радикального движения, в яркого борца за освобождение крестьян,
представителя русского революционного национализма. Все это, конечно, было
в нем; русский национализм, и до него секуляризованный, у Радищева вбирает
в себя радикальные выводы «естественного права», становится рассадником
того революционного фермента, который впервые ярко проявился у Руссо. Но
сейчас, через полтораста лет после выхода в свет «Путешествия» Радищева,
когда мы можем себе разрешить право быть прежде всего историками, мы должны
признать приведенную характеристику Радищева очень односторонней. Чтобы
правильно оценить «Путешествие» Радищева, необходимо ознакомиться с его
философскими воззрениями; хотя последние выражены в сочинениях Радищева
очень неполно, все же в них в действительности находится ключ к пониманию
Радищева вообще .
Скажем несколько слов о философской эрудиции Радищева. Действительно,
в работах Радищева мы очень часто находим следы влияния Лейбница. Хотя
Радищев не разделял основной идеи в метафизике Лейбница (учения о монадах),
но из этого вовсе нельзя делать вывод, что Радищев был мало связан с
Лейбницем. Другой исследователь идет еще дальше и утверждает буквально
следующее: «Нет никаких оснований думать, что Радищев был знаком с
сочинениями самого Лейбница». На это можно возразить кратко, что для такого
утверждения тоже нет решительно никаких оснований. Было бы, наоборот, очень
странно думать, что Радищев, очень внимательно проходивший курсы у
лейбницианца Платнера, никогда не интересовался сами
| |  скачать работу |
Русское философское движение в России в XVIII веке |
