Серебряный век русской поэзии: А. Ахматова
Сюжет его банален и
грустен, но язык стихотворения придает ему красоту и необычайность:
На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фигурки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий
Поклоняются странным богам
Дев-жрицы с эбеновой кожей.
Таинственное озеро, величавые арабов, странные боги, девы-жрицы -
все это создает загадочную и величественную атмосферу, в которую
погружается читатель. Вот он видит прекрасную пару: дочь властительного
Чада и ее мужа - могучего вождя, и красивого, но лицемерного европейца.
Он видит красивый, простой мир Чада и “цивилизованный” грустный мир Европы,
где кабаки, пьяные матросы и грязная жизнь. “Озеро Чад” не очень большое
стихотворение, но написано оно столь ярким и выразительным языком, что
перед нами проходит целая жизнь . . .
Гумилев пережил первую мировую войну. В своих стихах он пока-зал
бессмысленность этой войны, которая принесла только горе, траур в города и
села, печальную, песню заупокойных . . . Интересны сравнения войны и
мирными образами:
Как собака на цепи тяжелой,
Тявкает за лесом пулемет,
И жужжат пули, словно пчелы,
Собирая ярко-красный мед.
А “ура” вдали - как будто пенье
Трудные день окончивших жнецов.
Поэт говорит, что перед богом равны как воюющие люди, так и мирное
люди :
Их сердца горят перед тобою,
Восковыми свечками горят.
“Зачем, для чего война, во имя чего?” - спрашивает Гумилев. Да,
кому-то она приносит славу, титулы, удачи. Но
. . . сосчитают ли потопленных
Во время трудных переправ,
Забытых на полях потоптанных
И громких в летописях слав?
Иль зори будущие ясные
Увидят такими как встарь -
Огромные гвоздики красные
И на гвоздиках спит дикарь?
Так не лучше ли прекратить истреблять друг друга, а обняться и
сказать “Милый, вот, прими мой братский поцелуй!” Стихи Гумилева о войне -
это труба протеста всех мирных людей против насилия, гневная ода против
бессмысленных убийств.
О музыке гумилевских стихов можно говорить бесконечно долго и много.
Поэзия Гумилева - это вся его жизнь, занятая поисками красоты. Стихи его
отразили “не только искание красоты, но и красоту исканий”.
Анна Ахматова.
В автобиографии, озаглавленной «Коротко о себе», Анна Ахматова писала: «Я
родилась 11(23) июня 1889 года под Одессой (Большой Фонтан). Мой отец был в
то время отставной инженер-механик флота. Годовалым ребенком я была
перевезена на север — в Царское Село. Там я прожила до шестнадцати лет.
Мои первые воспоминания—царско-сельские: зеленое, сырое великолепие парков,
выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые
лошадки, старый вокзал и нечто другое, что вошло впоследствии в «Царско-
сельскую оду».
Каждое лето я проводила под Севастополем, на берегу Стрелецкой бухты, и там
подружилась с морем. Самое сильное впечатление этих лет—древний Херсонес,
около которого мы жили.
Читать я училась по азбуке Льва Толстого. В пять лет, слушая, как
учительница занималась со старшими детьми, я тоже начала говорить по-
французски.
Первое стихотворение я написала, когда мне было одиннадцать лет. Стихи
начались для меня не с Пушкина и Лермонтова, а с Державина («На рождение
порфирородного отрока») и Некрасова («Мороз Красный нос»). Эти вещи знала
наизусть моя мама. Училась я в Царско-сельской женской гимназии...».
Семья была большая: мать Инна Эразмовна (1852— 1930), отец Андрей Антонович
(1848—1915), сестры Ирина (1888—1892), Инна (1883—1905), Ия (1894—1922),
братья Андрей (1886—1920) и Виктор (1896—1976).
Наиболее близка детям была мать—натура, по-видимому, впечатлительная,
знавшая. литературу, любившая стихи. Впоследствии Анна Ахматова в одной из
«Северных элегий» посвятит ей проникновенные строки:
...женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,
И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила,
Ненужный дар моей жестокой жизни...
Северные элегии
В родне матери были люди, причастные к литературе. Например, ныне забытая,
а когда-то известная Анна Бунина (1794—1829), названная Анной Ахматовой
«первой русской поэтессой», приходилась теткой отцу матери, Эразму
Ивановичу Стогову,
оставившему небезынтересные «Записки», опубликованные в свое время в
«Русской старине» (1883.—№№1—8).
Инна Эразмовна, мать Анны Ахматовой, вела свой род по женской линии от
татарского хана Ахмата. .
«Моего предка хана Ахмата,—писала Анна Ахматова, — убил ночью в его шатре
подкупленный русский убийца, и этим, как повествует Карамзин, кончилось на
Руси монгольское иго. В этот день, как в память о счастливом событии, из
Сретенского монастыря в Москве шел крестный ход. Этот Ахмат, как известно,
был чингизидом.
Одна из княжон Ахматовых—Прасковья Егоровна— в XVIII веке вышла замуж за
богатого и знатного сибирского помещика Мотовилова. Егор Мотовилов был моим
прадедом. Его дочь Анна Егоровна—моя бабушка. Она умерла, когда моей маме
было 9 лет, и в честь ее меня назвали Анной...»
Следует еще упомянуть, что мать Анны Ахматовой в молодости была каким-то
образом причастна к деятельности «Народной воли».
Об отце, по-видимому, всегда несколько отдаленном от семьи и мало
занимавшемся детьми, Ахматова почти ничего не написала, кроме горьких слов
о развале семейного очага после его ухода. «В 1905 году мои родители
расстались, и мама с детьми уехала на юг. Мы целый год прожили в Евпатории,
где я дома проходила курс предпоследнего класса гимназии, тосковала по
Царскому Селу и писала великое множество беспомощных стихов...»
О быте семьи известно очень мало—по-видимому, он мало чем отличался от
образа жизни более или менее обеспеченных семей Царского Села. Довольно
подробно Ахматова описала лишь свою комнату в старом Царскосельском доме,
стоявшем на углу Широкой улицы и Безымянного -переулка: «...окно на
Безымянный переулок... который зимой был занесен глубоким снегом, а летом
пышно зарастал сорняками—репейниками, роскошной крапивой и великанами-
лопухами... Кровать, столик для приготовления уроков, этажерка для книг.
Свеча в медном подсвечнике (электричества еще не было). В углу—-икона.
Никакой попытки скрасить суровость, обстановки— безд<елушками>,
выш<ивками>, откр<ытками>...»
В Царском Селе, писала она дальше, «делала все, что полагалось в то время
благовоспитанной барышне. Умела сложить по форме руки, сделать реверанс,
учтиво и коротко ответить по-французски на вопрос старой дамы, говела на
Страстной в гимназической церкви. Изредка отец... брал с собой в оперу (в
гимназическом платье) в
Мариинский театр (ложа). Бывала в Эрмитаже, в Музее Александра III'. Весной
и осенью в Павловске на музыке— Вокзал ... Музеи и картинные выставки...
Зимой часто на катке в парке...»
Когда отец узнал, что дочь пишет стихи, он выразил неудовольствие, назвав
ее почему-то «декадентской поэтессой». По сохранившимся в памяти отца
представлениям, заниматься дворянской дочери стихами, а уж тем более их
печатать совершенно недозволительно. «Я была овца без пастуха,—вспоминала
Ахматова в разговоре с Лидией Чуковской.—И только семнадцатилетняя шальная
девчонка могла выбрать татарскую фамилию для русской поэтессы... Мне потому
пришло на ум взять себе . псевдоним, что папа, узнав о моих стихах, сказал:
«Не срами мое имя».—И не надо мне твоего имени!—сказала я...»
Время детства Анны Ахматовой пришлось на самый конец XIX века. Впоследствии
она чуть наивно гордилась тем, что ей довелось застать краешек столетия, в
котором жил Пушкин.
Когда по улицам Царского Села двигалась порой пышная похоронная процессия и
за гробом шли какие-то важные старики и старухи, это, как она позднее
написала, всегда были похороны «младших современников Пушкина», а значит, и
прощание с XIX веком. Конечно, такие мысли не приходили тогда в голову,
маленькой девочке, с любопытством и страхом взиравшей на маскированных
лошадей, на светильники, которые держали сопровождавшие катафалк, но что-то
связанное именно с прощанием и уходом навсегда осталось в ее памяти, когда
она думала о своих первых царско-сельских впечатлениях.
Через много лет Ахматова не раз—и в стихах, и в прозе—вернется к Царскому
Селу. Оно, по ее словам, то же, что Витебск для Шагала — исток жизни и
вдохновения.
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,
Чтобы в строчке стиха серебриться свежее в стократ.
Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
А лицейские гимны все так же заздравно звучат.
Полстолетья прошло... Щедро взыскана дивной судьбою,
Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, —
И ту
| |  скачать работу |
Серебряный век русской поэзии: А. Ахматова |
