Советская литература в жестоких испытаниях войны
ернувших жизнь людей.
В романах конца войны интерес к личностному началу в человеке
усиливается, становясь преобладающим в произведениях Шолохова и Фадеева. На
первый план выдвигались в герое качества народности, патриотизма,
сознательности независимо от социального положения, профессии,
национальности. «Социалистическая социальность» стала природой характера
советского человека, созданного литературой в военные годы. Человек в ней
выступал прежде всегда его слитности с обществом, а не только как
индивидуальность.
В сюжетосложении рассказов и повестей вначале обозначилось тяготение к
простой событийности. Произведение большей частью было ограничено кругом
событий, связанных с деятельностью одного полка, батальона, дивизии,
защитой ими позиций, выходом из окружения. События исключительные и обычные
в своей исключительности становились основой сюжета. В них в первую очередь
обнаружилось движение самой истории, властно влияющей на человеческие
судьбы. Не случайно в прозу 40-х годов входят новые сюжетные построения.
Она отличается тем, что в ней нет традиционного для русской литературы
контраста характеров как основы сюжета. Когда критерием человечности
становилась степень причастности к совершавшейся на глазах истории,
конфликты характеров меркли перед главным историческим конфликтом фашизма с
социализмом, от решения которого зависели судьбы государств, народов,
культур. Смертельная борьба двух социально-полярных сил определила
конфликтность каждого действия, каждой ситуации военных произведений. Два
цикла рассказов Л. Соболева — одесский («Соловей», «Парикмахер Леонард»,
«Разведчик Татьян») и севастопольский («Морская душа») — посвящены
изображению доблестной судьбы «яростных и гневных полков морской пехоты»,
которую вражеские солдаты называли «черными дьяволами». Л. Соболев берет
ситуации исключительные, людей ярких, необычных, вроде юной отважной
разведчицы, веселого парикмахера-скрипача, электрика, прозванного гусаром.
В драматических обстоятельствах войны они обнаруживают скрытые силы своего
духа, верность, мужество, выдержку. Лежащий в завале с раздавленными
пальцами парикмахер Леонард успокаивает напуганных бомбежкой людей, делая
вид, что находится у отдушины и корректирует действия спасательной группы
(«Парикмахер Леонард»). Вернувшись из разведки к лодке, моряки увидели
своего товарища раненым, диски его автомата пустыми, а в камышах трупы
врагов. Здесь был неравный бой. Раненый в беспамятстве продолжал давать им
сигнал сбора, свистел соловьем, щелкал уже холодеющими губами («Соловей»).
Судьба отважной девушки, прятавшей моряков в каменоломнях, водившей их по
хуторам и деревням, история ее ранения и подвига определяют содержание
рассказа «Разведчик Татьян».
Цикл рассказов «Морская душа» написан Л. Соболевым в 1942 году. В
публицистическом вступлении к циклу писатель создает собирательный образ
«морской души». «Морская душа — это решительность, находчивость,— упрямая
отвага и непоколебимая стойкость... Морская душа — это огромная любовь к
жизни... Морская душа — это стремление к победе... В ней — в отважной,
мужественной и гордой морской душе — один из источников победы». А в
остальных рассказах цикла этот обобщенный образ конкретизируется в
отдельных событиях и судьбах. Авторское повествование немногословно,
драматично, возвышенно. История моряка, трагически погибшего в единоборстве
с врагами, навсегда оставшаяся в человеческой памяти («Федя с наганом»),
сменяется рассказами о трудной битве команды катера с морем
(«Неотправленная радиограмма»), о яростной схватке обессилевшего советского
разведчика с фашистом («Поединок»). Атмосфера легенды кажется в рассказах
естественной. Моряк, командующий танком, утюжит вражеские окопы («Привычное
дело»). Три краснофлотца, захватив минометную фашистскую батарею,
обстреливают из нее фашистские траншеи, хотя к концу боя «один из них —
безногий, другой безрукий, а третий перемазан кровью и землей» («И миномет
Бил»).
А. Толстого в первую очередь интересовало формирование национального
склада русского человека, истоки которого он ищет и в далеком прошлом.
Естественно, что в цикле «Рассказы Ивана Сударева» (1942) внимание
сосредоточено на историях мужания людей обретения ими своего места в
грозных событиях. В первом рассказе «Ночью, в сенях, на сене»,
представляющем собой родословную Ивана Сударева, главной стала мысль о
Родине. Иван Сударев рассказывает, как в одном частном доме он увидел
картину средней величины: на ней «лесок, речонка самая, что ни на есть
тихая русская, и по берегу тропинка в березовую рощу». Картина открыла
герою то, что он не мог выразить словами. Озаренно понял одно: тянет его
эта тропиночка, умереть он за нее готов, это — его Родина…
Нравственный климат общества, определяющийся борьбой за жизнь и
независимость социалистического государства, не мог не повлиять на
литературу. Общественно-исторические события, воздействуя на способы
познания действительности, вызывали концентрацию таких признаков, которые
до сих пор в них не были ведущими,— эпичность, героичность, лиризм.
Природа эпичности в прозе Отечественной войны была обусловлена
слитностью жизни и борьбы отдельного человека с жизнью и борьбой всего
народа. События в рассказах и повестях военных лет предстают как живое
протекание истории. И социальная активность героев ее творящих,
соответствовала тенденции исторического развития. Эпичность была связана с
характером героического.
Н Тихонов в начале войны создает цикл «Ленинградских рассказов» (1942),
пафосом которых стала мысль: «Нет возраста для героического». В рассказах,
драматических, лаконичных, исследуются мгновения в жизни человека,
называемые вдохновением подвигом. Это и рассказ о том, как в поединке
машиниста паровоза с фашистским летчиком побеждает упорная воля «железный
глаз», удивительный и тонкий расчет русского рабочего («Поединок»). И
полная самоотречения работа электромонтера Рубахина, исправляющего
поврежденную линию под вражеским огнем («Кукушка»). И мужественный поступок
фотографа с потонувшего парохода, который, почти захлебываясь в волнах,
заставляет отчаявшихся на плоту людей обрести человеческий облик («Люди на
плоту»). И взлет нравственных сил слабой девушки, сандружинницы Жени
Стасюк, которая повела за собой в атаку дрогнувших солдат («Мгновение»)...
Предметом изображения в рассказах второго типа становится блокадная
повседневная борьба осажденного Ленинграда: холодные заводские ночи в
цехах, где люди делают снаряды («Зимней ночью»), трудовые будни мальчика-
подростка, с его жизнестойкостью и самоотверженной готовностью уберечь
другого от беды («Я все живу»), каждодневный подвиг девушки, обязанной
сообщать в штаб противовоздушной обороны о месте падения бомб («Девушка»),
раскрывают самозабвенную работу изнуренных голодом ленинградцев,
освобождающих свой город из плена блокады, смерти, снега и льда...
Общие тенденции советской литературы военных лет в изображении мужества
и героики советского человека, так или иначе, сказались в каждом
значительном произведении большой и малой формы.
Война осмысляется в прозе как школа мужества и страданий, школа любви и
ненависти, как величайшее испытание человечности, которое с честью
выдержали советские люди.
Тяготение к достоверности в сочетании с широкой обобщенностью
изображения составляет силу героических повестей и рассказов военных лет.
Писатели в войну искали форму, которая создавала бы впечатление
невыдуманности, доподлинности изображаемого. Иллюзия жизненной
достоверности нередко создавалась тем, что рассказ велся от имени
участников событий, голос автора сливался с голосами героев. Писатели,
прежде всего, стремились быть верными «психологии фактов» (Горький).
Война изображается как каждодневный упорный труд с полной отдачей всех
сил. В повести К. Симонова «Дни и ночи» (1943—1944) о герое сказано, что он
ощущал войну, «как всеобщую кровавую страду». Человек работает — вот его
главное занятие на войне, работает до изнеможения, не просто на пределе, а
выше всякого предела своих человеческих сил. Человек совершает больше, чем
он может. В этом его главный военный подвиг.
Особенности симоновского художественного мышления сказались в сочетании
достоверности и психологизма, будничного и высокого, в умении совмещать
анализ человеческих привычек с анализом высоких дум. В повести не раз
упоминается, что Сабуров «привык к войне», к самому страшному в ней, «к
тому, что люди здоровые, разговаривавшие, шутившие с ним только что, через
десять минут переставали существовать». Способность героя привыкать,
переносить ужасное содержит в себе возможность героического. Исходя из
того, что на войне необычное становится обычным, героизм — нормой,
исключительное
| |  скачать работу |
Советская литература в жестоких испытаниях войны |
