Стремя Тихого Дона
ла.
И тут же произошло скрытое чудо. Надо было начаться первому движению,
надо было первому человеку решиться идти на Шолохова – и уже двигались и
другие элементы на взрывное соединение. Подмога подоспела к нам через
Мильевну с ее вечно легкой рукой. Дочь подруги ее детства, Наташа Кручинина
(«Натаня» назвали мы ее, многовато становилось среди нас Наташ),
ленинградский терапевт, оказалась в доверии у своей пациентки Марии
Акимовны Асеевой. И та открыла ей, что давно в преследовании от шолоховской
банды, которая хочет у нее вырвать заветную тетрадочку: первые главы
«Тихого Дона», написанные еще в начале 1917 года в Петербурге. Да откуда
же?? кто? А – Федор Дмитриевич Крюков, известный (??– не нам) донской
писатель. Он жил на квартире ее отца горняка Асеева в Петербурге, там
оставил свои рукописи, архив, когда весной 1917 уезжал на Дон – временно,
на короткие недели. Но никогда уже не вернулся, по развороту событий.
Сходство тетрадки с появившимся в 20-е годы «Тихим Доном» обнаружил отец:
«Но если я скажу – меня повесят». Теперь М.А. так доверилась Натане, что
обещала ей по наследству передать эту тетрадку – но не сейчас, а когда
умирать будет.
Это был конец 1969 года. Новость поразила наш узкий круг. Что делать?
Оставаться безучастными? невозможно; ждать годы? – безумно – уж и так
больше сорока лет висело это злодейство, да может и допугают Асееву и
вырвут тетрадку? И – так ли? Своими глазами бы убедиться! И – что там еще
за архив? И – от чьего имени просить? Называть ли меня? – облегчит это или
отяжелит?
Самое правильное было бы – ехать просто мне. Но у меня - разгар работы
над «Августом», качается на весах – сумею ли писать историю или не сумею?
оторваться невозможно. Да я и навести могу за собою слежку. (Как раз были
месяцы после исключения из СП и когда мне уезжать из страны намекали.)
Тогда надо было бы догадаться – послать человека донского (и был у нас
Донец! – но он был крупен, заметен, говорлив, неосторожен, посылать его
было никак). Вызвалась ехать Люша. Это была – ошибка. Но мы и Акимовну саму
еще не представляли. Надеялась Люша, что марка Чуковских вызовет и
достаточно доверия и недостаточно испуга. Может быть. (Как выяснилось, моей
фамилии Акимовна почти и не знала в тот год, лишь позже прочла кое-что.)
Люша вернулась и безуспешно и безрадостно: женщина де – капризная, сложная,
договориться с ней вряд ли
возможно, хотя открытую часть крюковского архива готова была бы, кажется,
передать на разборку, 50 лет это почти не разбиралось, ее тяготит. Решили
мы снарядить вторую экспедицию: Диму Борисова. Вот с него-то, наверно, и
надо было начинать. Он был хотя не донец, но сразу вызвал доверие Акимовны,
даже пели они вместе русские песни, и склонил он ее – архив передать нам.
Но само взятие – не одна минута, набиралось три здоровенных рюкзака,
понадобилась еще третья экспедиция – Дима вместе с Андреем Тюриным.
Привезли – не в собственность, а на разборку – весь оставшийся от Крюкова
архив. А тетрадочку, мол, – потом…Мы уж и не настаивали, мы и так получали
богатство большое. Это был – и главный, и, вероятно, единственный архив
Крюкова. Позже того следовали у автора – три смятенных года и смерть в
отступлении белых.
Имея большой опыт содержания архива своего деда, Люша предполагала, что
и этому архиву даст лад. Но – лишь самая внешняя классификация оказалась ей
под силу. Это был архив – совсем непохожий, не привычная литературная
общественность и не привычные темы в нем: и имена, и места, и
обстоятельства все неясные, да еще при почерке не самом легком.
Но тут-то и вступил в работу – Донец! Уж он-то – как ждал всю жизнь
этого архива, как жил для него. Накинулся. Как всегда, не зная досуга и
воскресений, и себя не помня, – он за год сделал работу троих, до
подробностей (еще многое выписывая себе), и представил нам полный обзор
структуры и состава. (Все это требовало многих встреч и передач. Архив был
сперва у Гали Тюриной, потом частью перевозился к Люше, помалу относился к
Донцу и обратно, частью отступил потом к Ламаре (на бывшую «бериевскую»
квартиру) – ведь мы и тут должны были скрываться по первому классу, и
открытой конторы не было у нас никогда.)
По мере того как материалы открывались – все, что могло пригодиться
Даме, надо было предлагать Даме (а она больше была в Крыму, не в
Ленинграде, а наши материалы не для почты). А что-то надо было и мне – как
собственно донская тема и свидетельство очевидца незаурядного.
(А я – и принять уже не мог. Я так был полон напитанным, что потерял
способность абсорбции. И интересно было в Крюкова вникнуть, и уже не
помещалось никуда. Люше пришла счастливая мысль, сразу мною принятая:
Крюкова – автор ли он «Тихого Дона», не автор – взять к себе персонажем в
роман – так он ярок, интересен, столько о нем доподлинного материала. Какой
прототип приносит с собой столько написанного?! Я – взял, и правда: для
сколького еще место нашлось! И как потяжливо: в донскую тему войти не
собственной неопытностью, но – через исстрадавшегося дончака.)
Ирина Николаевна получала свежие донские материалы – гипотеза у нее
вырабатывалась. В зимний приезд, наверное в начале 1971, она привезла с
собой три странички (напечатанные как «Предполагаемый план книги»), где
содержались все главные гипотезы: и что Шолохов не просто взял чужое, но –
испортил: переставил, изрезал, скрыл; и что истинный автор – Крюков.
Да, в этом романе – и нет единой конструкции, соразмерных пропорций, это
сразу видно. Вполне можно поверить, что управлялся не один хозяин.
У И. Н. даже и по главам намечалось отслоение текста истинного автора. И
даже взята была задача: кончить работу воссозданием изначального текста
романа!
Могучая была хватка! Исследовательница уже вначале захватывала шире, чем
ждали мы. Да только здоровья, возраста и времени досужного не оставалось у
нее: опять надо было зарабатывать и зарабатывать. А мы – сами сидели без
советских денег, от валютных же переводов от подставных лиц с Запада И. Н.
отказалась, и мы не сумели в 1972 – 73 годах освободить ее от материальных
забот. А то бы, может быть, далеко шагнула бы ее книга.
Поначалу вывод, что автор «Тихого Дона» – мягкий Крюков, разочаровывал.
Ожидалась какая-то скальная трагическая фигура. Но исследовательница была
уверена. И я, постепенно знакомясь со всем, что Крюков напечатал и что
заготовил, стал соглашаться. Места отдельные рассыпаны у Крюкова во многих
рассказах почти гениальные. Только разводнены пустоватыми, а то и слащавыми
соединениями. (Но слащавость в пейзажах и в самом «Тихом Доне» осталась.)
Когда ж я некоторые лучшие крюковские места стянул в главу «Из записок
Федора Ковынева» – получилось ослепительно, глаз не выдерживает.
Я стал допускать, что в вихревые горькие годы казачества (а свои –
последние годы) писатель мог сгуститься, огоркнуть, подняться выше себя
прежнего.
А может быть это – и не он, а еще не известный нам.
Из разработанного архива, по желанью Марьи Акимовны, наименее ценную
часть мы сдали (подставив бойкую Мильевну) в Ленинскую библиотеку и
полученные 500 рублей переслали Акимовне. Эта сдача была промах наш: и –
мало нам дали, неловко перед Акимовной, и – раскрыли мы след, что где-то
около нас занимаются Крюковым. Но: давили нас объемы и вес, держать-то было
трудно, негде.
В июне 1971 я был в Ленинграде и пришел к М. А. Встреча у нас была
хорошая. Акимовна оказалась женщиной твердой, по-настоящему несгибчивой
перед большевиками, не простившей им ничего, и ни болезни, ни семейные беды
(бросал ее муж) не ослабили ее волю. Она действительно хотела правды о
Доне, и правды о Крюкове. Пили у нее донское вино, ели донской обед, – мне
казалось, она и в мою надежность поверила. А я – поверил в ее тетрадку, что
есть она. Только оставалось – привезти ее из-за города, из Царского Села,
«от той старухи, которая держит» (потому что к самой М. А., как слушка
когда-то не удержала, являются де от Шолохова то с угрозами, то с
подкупом). Обещала – достать к моему отъезду.
Однако не достала («Старуха не дает»). Пожалел я. И опять засомневался:
может, нет тетрадки? Но зачем тогда так морочить? Не похоже.
Еще одной женщине, Фаине Терентьевой, знакомой по амбулатории, – не
равноопаслива была М. А. в доверенностях! – она даже рассказала, как уже
хотела мне отдать тетрадочку, да побоялась: ведь я – под ударом, ведь за
мной следят, отнимут тетрадку. Роковая ошибка! – хотя и взвесить ей трудно:
где опасней? где безопасней, правда? Роковая, потому что мы бы дали
фотокопии в публикацию вместе с образцами крюковского почерка, и если бы
наброски реально походили б на начало «Тихого Дона», – Шолохов был бы
срезан начисто, и Крюков восстановлен твердо. А теперь М. А. осталась
зажата со своей тетрадкой и рада б ее кому протянуть, – поздно: понимая вес
доказательства, могучее Учреждение сменило соседей М. А. по коммунальной
квартире (точно как с Кью!), поселило своих, и теперь, по сути, Акимовна –
в тюрьме, каждый шаг ее под контролем. – Это закончание истории я узнал от
Фаины Терентьевой в июле 1975 года в Торонто, куда она эмигрировала и
написала мне: давала мне М. А. тетрадку, я побоялась взять, как теперь
вызволить?..
Никак. Только если М. А. не сойдет с ума в осаде, сумеет выстоять еще
годы и годы*
Ну что ж, не получили тетрадки – ждали самого исследования. Однако оно
шло медленно:
___________
| |  скачать работу |
Стремя Тихого Дона |
