Стремя Тихого Дона
Другие рефераты
Александр Солженицын
Стремя «Тихого Дона»
В невыносимой плотности нашего движения, под гнетом потаенности и
опасностей, когда большинство участников еще и работало на казенной службе,
когда не яблоку, но подсолнечному семячку некуда было упасть, найти себе
свободную выщербинку, – кажется, уже ничто постороннее не могло отвлечь
наши силы и интерес. А нашлось такое. И нашлись для него и силы, и время.
Это было – авторство «Тихого Дона». Усумниться в нем вслух -
десятилетиями была верная Пятьдесят Восьмая статья. После смерти Горького
Шолохов числился Первым Писателем СССР, мало что член ЦК ВКП(б) – но живой
образ ЦК, он как Голос Партии и Народа выступал на съездах партии и на
Верховных Советах. Элементы этой нашей новой работы сходились, сползались с
разных сторон – непредумышленно, незаказанно, несвязанно. А попадя к нам, в
межэлектродное узкое пространство – воспламенились.
Сама-то загадка – у нас на Юге кому не была известна? кого не занозила?
В детстве я много слышал о том разговоров, все уверены были, что – не
Шолохов писал. Методически никто не работал над тем. Но до всех в разное
время доходили разного объема слухи.
Меня особенно задел из поздних: летом 1965 передали мне рассказ Петрова-
Бирюка за ресторанным столом ЦДЛ: что году в 1932, когда он был
председателем писательской ассоциации Азово-Черноморского края, к нему
явился какой-то человек и заявил, что имеет полные доказательства: Шолохов
не писал «Тихого Дона». Петров-Бирюк удивился: какое ж доказательство может
быть таким неопровержимым? Незнакомец положил черновики «Тихого Дона», –
которых Шолохов никогда не имел и не предъявлял, а вот они – лежали, и от
другого почерка! Петров-Бирюк, что б он о Шолохове ни думал (а – боялся,
тогда уже – его боялись), – позвонил в отдел агитации крайкома партии. Там
сказали: а пришли-ка нам этого человека, с его бумагами. И – тот человек, и
те черновики исчезли навсегда. И самый этот эпизод, даже через 30 лет, и не
задолго до своей смерти, Бирюк лишь отпьяну открыл собутыльнику, и то
озираясь.
Больно было: еще эта чисто гулаговская гибель смелого человека
наложилась на столь подозреваемый плагиат? А уж за несчастного заклятого
истинного автора как обидно: как все обстоятельства в заговоре замкнулись
против него на полвека! Хотелось той мести за них обоих, которая называется
возмездием, которая есть историческая справедливость. Но кто найдет на нее
сил!
Я не знал, что тем же летом 1965 в застоявшееся это болото еще бросили
смелый булыжник один: в моем далеком Ростове-на-Дону напечатана статья
Моложавенко о Ф.Д.Крюкове.
А Дон был не только детским моим воспоминанием, но и непременной темой
будущего романа. Через «Донца» (Ю.А.Стефанова) он лился густо мне под
мельничное колесо, Ю.А. все нес и нес, все исписывал, исписывал для меня
простыни листов своим раскорячистым крупным почерком. Он же первый и
рассказал мне о статье Моложавенко и немного рассказал о Крюкове - я о нем
в жизни не слышал раньше.
А совсем в другом объеме жизни, самом незначительном, где
распечатываются бандероли с подарочными книгами, пришла работа о Грибоедове
с надписью от автора Ирины Николаевны Медведевой-Томашевской. «Горе от ума»
я очень любил, и исследование это оказалось интересным.
А совсем по другой линии, в перебросчивых и напористых рассказах и
письмах Кью, тоже стала Ирина Николаевна выплывать: то как ее подруга
студенческих лет, то как и нынешняя ленинградская подруга (месяца на четыре
зимних она приезжала в Ленинград, остальные в Крыму), и всегда – как
женщина блистательного и жесткого ума, и литературовед даровитый, в цвет
своему умершему знаменитому мужу, с которым вместе готовила академическое
издание Пушкина.
Знакомство наше произошло, вероятно, в зиму на 1967, И.Н. было уже под
65. Я собирал материалы для «Архипелага», Ирина же Николаевна была
свидетельница высылки татар из Крыма. И у нее в кабинете странноватого
писательского дома в Чебоксарском переулке (близ Спаса-на-Крови) мы
просидели часа три, в кабинете со множеством книг – не по стенам только, но
сере-динными полками, как в библиотеке. Один вид корешков показывал тут
устойчивую давнюю культуру. Я записывал о Крыме 1944 года, потом неожиданно
– о раскулачивании в 1930, затем и деревенские новгородские истории 20-х
годов (оказалось, девушкой из самого образованного круга И.Н. вышла замуж
за простого новгородского мужика Медведева и хорошо-хорошо жила с ним, так
что даже за вторым прославленным мужем не хотела упустить фамилии первого);
затем – поразительные, но вовсе не чернящие сведения об аракчеевских
поселениях (в каких местах и живала она). Проявился и суровый характер И.Н.
Прозвучала и тоска по гражданской прямоте, которой лишено было все ее
поколение. Потом знакомился я с ее дочерью-архитектором, и чего только мало
было за весь визит – это литературных разговоров, и уж совсем ни слова о
Шолохове, ни о донской теме.
Ум И.Н. действительно лился в речи, выступал из постаревших резковатых
черт темноватого лица, – ум строгий, мужской. Она радушно меня принимала, и
звала вот в этом ленинградском кабинете без нее работать, и в Гурзуф
приезжать к ней работать (Крым она очень любила, написала и книгу о нем –
«Таврида»); радушно, - а расположение не устанавливалось легко. Она была –
твердый, властный человек, и это оттесняло остальное.
Прошел год – прислала мне славную фотографию своей гурзуфской дачи на
горе, и кипарисы вокруг. Фотография эта меня долго манила: кусочек
свободного ласкового края, как я ни когда не успеваю жить, – и там меня
ждут, и там можно бы начать мое Повествование, к которому я продирался,
продирался годами, вот-вот уже начну. Начинать – для этого и хорошо
обновить все
условия?
И в марте 1969 я поехал к И.Н. начинать «Красное Колесо». Это – ошибка
была: начинать, да еще чрезмерно трудное, неподъемное, надо именно на
старом привычном месте, чтобы никакие трудности не добавились, кроме самой
работы, – а я понадеялся, наоборот, в новых условиях на новое настроение.
Привыкнуть я там не мог, ничего не сделал, в три дня и уехал. Еще
стеснительно было для таких усидевшихся по своим берлогам своенравных
медведей, как мы с И.Н., оказаться под одной крышей: она пыталась быть
хозяйкой, я - через силу принимать гостеприимство, уставали мы быстро оба.
Из работы не вышло ничего, и Крыма я смотреть не хотел ни минуты, рвался к
работе, скорей и уехать. А все событие истинное случилось на ходу:
встретились меж комнат на веранде и стоя поговорили несколько минут, но – о
«Тихом Доне». Не я ей - она мне сказала о статье Моложавенко, и какой на
нее ответ грозный был из Москвы. И, конечно, мы оба нисколько не
сомневались, что не Шолохов написал «Тихий Дон». А я сказал – не ей первой,
и не первый раз – то, что иногда говорил в литературных компаниях, надеясь
кого-то надоумить, увлечь: доказать юридически, может быть, уже никому не
удастся – поздно, потеряно, тем более открыть подлинного автора. Но что не
Шолохов написал «Тихий Дон» – доступно доказать основательному
литературоведу, и не очень много положив труда: только сравнить стиль,
язык, все художественные приемы «Тихого Дона» и «Поднятой целины». (Что и
«Поднятую» писал, может быть, не он? – этого уж я досягнуть не мог!) Сказал
– не призвал, не настаивал (хотя надежда промелькнула), сказал – как не раз
говорил (и всегда бесполезно: всем литературоведам нужно кормиться, а за
такую работу еще голову оттяпают). Мелькучий такой, без развития был
разговор, не в начале и не в конце моего трехдневного житья.
Вскоре затем (не льщу себя, что – вследствие, потому что и в первых ее
словах уже была задетость этой литературной тайной, а просто – доработалось
к тому ее настроение), – решила И.Н. переступить через каторжную свою
подчиненность второстепенным работам для заработка (не столько для себя,
сколько для детей, уже взрослых), – и вскоре затем дала знать через Кью,
что решила приступить к работе о «Тихом Доне». Спрашивала первое издание
романа, его трудно найти, и кое-что по истории казачества, – ведь она
нисколько не была знакома с донской темой, должна была прочесть много книг,
материалов по истории и Дона, и Гражданской войны, и донс-кие диалекты, –
но ей самой из библиотек спрашивать было ничего нельзя – обнаружение! С
первого шага требовалась опять чертова конспирация. А часть книг – вообще
из-за границы, из наших каналов.
И работа началась. И кого ж было просить снабжать теперь «Даму» (раз
конспирация, так и кличка, ведь ни в письмах, ни по телефону между собой
нельзя называть ее имя) всеми справками и книгами, если не Люшу Чуковскую
опять? Ведь Люша всякий новый груз принимала, – и теперь вот еще одна ноша
поверх, увесистая.
Казачья тема была Люше совсем чужда, но и для этой чуждой темы она
бралась теперь делать всю внешнюю организацию, так же незаменимую Ирине
Николаевне, как и мне, из-за невылазного образа нашей жизни. Навалилось
так, что и для Дамы Люша выполняла теперь – то в Ленинград, то в Крым, не
близко – всю снабдительную и информационную работу. Правда, это оказалось
смягчено принадлежностью И.Н. к тому же литературному московско-
ленинградскому кругу, где Люша выросла, да больше: И.Н. хорошо помнила ее
покойного отца и саму ее девочкой, это сразу создало между ними сердечные
отношения. Взялась Люша – с прилежностью, с находчивостью, с успехом. Без
нее книга «Стремя» не появилась бы и такая, как выш
| |  скачать работу |
Другие рефераты
| 
