Тема мудрого безумия в романе Дон Кихот
щенника,
"добрый этот идальго говорит глупости, только если речь заходит о пункте
его помешательства, но, когда с ним заговорят о чем-нибудь другом, он
рассуждает в высшей степени здраво и высказывает ум во всех отношениях
светлый и ясный..." (I, 30). Недаром так поразила всех речь Дон Кихота о
военном поприще и учености. Отдавая предпочтение военной профессии, Дон
Кихот говорит вместе с тем о тяготах, об опасностях, поджидающих солдата, о
бедности, сопутствующей ему. Но он и сам не ищет безмятежного покоя и в
других превыше всего ценит самоотверженное служение общему благу. А ведь
цель военного искусства, по его словам, - "мир", а мир есть "наивысшее из
всех земных благ" (I, 37).
А вдохновенная речь о золотом веке, с которой Дон Кихот обращается к
мирным козопасам? "Блаженны, - сказал он, - времена и блажен тот век,
который древние называли золотым, - не потому, чтобы золото, в наш железный
век представляющее такую огромную ценность, в ту счастливую пору
доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твое
и мое. Тогда всюду царили дружба, мир и согласие". Но с течением времени
"мир все более и более полнился злом", пока, наконец, не наступило "наше
подлое время, которое по справедливости может быть названо железным веком"
(I, 11).
О золотом веке, воспетом еще поэтами классической древности, любили
вспоминать гуманисты эпохи Возрождения. Красивая легенда укрепляла их веру
в "изначальные" достоинства человека, рожденного для счастья и свободы. И
Дон Кихот наряду с гуманистами хочет, чтобы люди вновь обрели свой
естественный удел. Оказывается, именно ради этого он и решил возложить на
себя бремя странствующего рыцарства (I, 20). Для него странствующий рыцарь
- самоотверженный борец за справедливость, обязанный "защищать обиженных и
утесняемых власть имущими" (I, 22). В железном веке истинный гуманизм
должен облечься в латы и вооружиться острым рыцарским мечом.
Смешной чудак ничего не искал для одного себя. Конечно, он считал себя
вполне достойным трапезундской короны. Но ведь не ради нее он покинул свой
домашний очаг и отправился навстречу опасностям. Чем ближе мы знакомимся с
ним, тем яснее видим его душевное благородство. Дон Кихот настоящий
подвижник. Он служит Дульсинее Тобосской, но, пожалуй, с еще большим
рвением служит он справедливости, на которую ополчился железный век. Все
свои силы готов он отдать людям, нуждающимся, как он полагает, в его
бескорыстной помощи. Трудно в литературе эпохи Возрождения указать другого
героя, который бы с таким же энтузиазмом сражался за общее благо, хотя
усилия его и оказывались тщетными.
По мере развития романа фигура Дон Кихота приобретает все более
патетический характер. Его безумие все чаще оборачивается мудростью.
Особенно это бросается в глаза во второй части романа, увидевший свет
вскоре после того, как некий Авельянеда издал 1614 г. подложную вторую
часть "Дон Кихота", в которой изобразил ламанчского рыцаря полоумным
дуралеем, а его оруженосца - тупым обжорой. У Сервантеса во второй части
романа Дон Кихот поражает собеседников благородством своих суждений и
порывов. Это дало основания положительному дон Дьего назвать его безумие
"благородным" (II, 18), а Сервантесу в обращении к читателю даже прямо
говорит о "разумных его безумствах" (II, Пролог).
У Дон Кихота все отчетливее проступали гуманистические черты. Подчас он
рассуждает так, как имели обыкновение рассуждать гуманисты эпохи
Возрождения. Только человек очень умный и образованный мог, например, столь
проникновенно судить о поэзии (II, 16), храбрости (II, 17), любви, красоте,
неблагодарности (II, 58) и многих других вещах. "Черт его подери, этого
странствующего рыцаря, - воскликнул однажды пораженный Санчо Панса, - чего
он только не знает! Я сначала думал, что он смыслит только в делах
рыцарства, но не тут то было: все его касается, и всюду он сует свой нос"
(II, 22).
Когда в беседе с герцогом Дон Кихот смело заявлял, что "кровь
облагораживают добродетели" и что "большего уважения заслуживает худородный
праведник, нежели знатный грешник" (II, 32), он, по сути дела, высказал
мысль, которая со времен Данте и Петрарки принадлежала к числу
кардинальных истин ренессансного гуманизма. И разве, с негодованием
отмечая, что "в наше время леность торжествует над рвением, праздность над
трудолюбием, порок над добродетелью, наглость над храбростью" (II, 1), он
не создавал картину, нарисованную Шекспиром в знаменитом 66-м сонете?
Только в отличие от лирического героя шекспировского сонета Дон Кихот не
помышлял о смерти. Он рвался навстречу опасности, он надеялся силой своего
рыцарского меча очистить землю от порока, ибо трогательно верил в
могущество добродетели, которая со временем "выйдет с честью из всех
испытаний и воссияет на земле подобно солнцу в небе" (I, 47). Утверждая,
что благородная "наука странствующего рыцарства" включает в себя "все или
почти все науки на свете, Дон Кихот прокламировал образ "универсального
человека", прославленного не одним поколением европейских гуманистов. Разве
его совершенный рыцарь не родной брат "homo universale" европейского
Возрождения? Ведь он должен быть и законоведом, и богословом, и врачом, и
ботаником, и астрологом, и математиком. К тому же ему надлежит "быть чистым
в помыслах, благопристойным в речах, великодушным в поступках, смелым в
подвигах, выносливым в трудах, сострадательным к обездоленным и, наконец,
быть поборником истины, хотя бы это стоило ему жизни" (II, 18).
Таким "универсальным человеком" был и сам Дон Кихот. По мнению Санчо
Пансы, в красноречии и мудрости он не уступал самым знаменитым церковным
проповедникам. Только, конечно, мудрость Дон Кихота вовсе не была
церковной. Дон Кихот мечтал не о небесном, а о земном счастье человечества
и всегда готов был подать добрый совет тому, кто испытывал в нем нужду. В
этом отношении особенно замечательны наставления, с которыми Дон Кихот
обратился к Санчо, отправлявшемуся в качестве губернатора на остров
Баратарию. Эти наставления - одно из самых удивительных свидетельств
недюжинного ума ламанчского рыцаря. Более того, это своего рода манифест
гуманистической мудрости. В основе его лежит мысль, что подлинное величие
правителя измеряется не знатностью происхождения, не стремлением
возвыситься над людьми, но справедливыми и добрыми делами. "Помни, Санчо, -
говорил Дон Кихот, - если ты вступишь на путь добродетели и будешь
стараться делать добрые дела, то тебе не придется завидовать делам князей и
сеньоров, ибо кровь наследуется, а добродетель приобретается, и она имеет
ценность самостоятельную, в отличие от крови, которая таковой ценности не
имеет". В связи с этим Дон Кихот призывает Санчо Пансу не руководствоваться
"законом личного произвола", весьма распространенного "среди невежд,
которые выдают себя за умников", но судить обо всем нелицеприятно, заботясь
прежде всего об истине и справедливости. И пусть корысть не собьет его с
верного пути, а слезы бедняка вызовут у него больше сострадания, чем жалобы
богача (II, 42).
Когда же герои романа покинули герцогский замок, Дон Кихот с
облегчением сказал: "Свобода, Санчо, есть одна из самых драгоценных щедрот,
которые небо изливает на людей; с нею не могут справиться никакие
сокровища: ни те, что таятся на дне земли, ни те, что сокрыты на дне
морском. Ради свободы, так же точно, как и ради чести, можно и должно
рисковать жизнью, и, напротив того, неволя есть величайшее из всех
несчастий, какие только могут случиться с человеком... Блажен тот, кому
небо посылает кусок хлеба, за который он никого не обязан благодарить,
кроме самого неба!" (II, 58).
Однако, наделяя Дон Кихота столь привлекательными чертами, изображая
его подвижником, ратоборцем справедливости, Сервантес в то же время
непрерывно ставит его в нелепые смешные положения. И объясняется это не
только пародийной тенденцией, пронизывающей роман. Ведь прекраснодушие Дон
Кихота бессильно что-либо изменить в мире, в котором воцарились эгоизм и
стяжательство. Правда, Дон Кихот оказывал самое благотворное влияние на
Санчо Пансу. Ему в какой-то мере обязаны своим счастьем прекрасная Китерия
и бедняк Басильо (II, 19-22). Но золотого века ламанчскому рыцарю, конечно,
так и не удалось воскресить. Только крайняя наивность могла подсказать ему
мысль, что своим рыцарским мечом, унаследованным от предков, нанесет он
сокрушительный удар всемогущей кривде. Он все время был во власти иллюзий,
которые, с одной стороны умножали его силы, а с другой - делали его усилия
бесплодными. Не только ветряные мельницы принимал он за сказочных
великанов, но и людей часто видел совсем не такими, какими они были на
самом деле. Поэтому нередко его порывы приводили к результатам прямо
противоположным. Достаточно вспомнить хотя бы эпизод с пастушонком,
которого Дон Кихот вырвал из рук жестокого хозяина (I, 4). Известно, чем
все это кончилось. Дождавшись отъезда Дон Кихота, разъяренный крестьянин
вновь набросился на мальчугана и чуть не убил его. Поэтому, когда
впоследствии пастушонок случайно повстречал Дон Кихота, он проклял
| |  скачать работу |
Тема мудрого безумия в романе Дон Кихот |
